Мы - Дэвид Николс

— А то, что у меня в мюсли, они имеют наглость величать шоколадной крошкой.

— Мир сошел с ума!

— Похоже, тут не самый шикарный венецианский отель, да?

Фрея расхохоталась:

— Мне казалось, будет забавно устроить бюджетное путешествие, но подвергаться лишениям всегда лучше в теории, нежели на практике. — («Подвергаться лишениям». У нее оказался очень недурной английский.) — Мне сказали, что в комнате есть кондиционер, но он шумит, точно приземляющийся вертолет. А без него я просыпаюсь и первым делом отлепляю от себя мокрые простыни.

В ее последнем откровении была некая фривольность, и я рискнул продолжить:

— Фрея, а откуда вы родом?

— Из Копенгагена.

— Вы великолепно говорите по-английски.

— Да неужели? — улыбнулась она.

— По-английски вы говорите лучше, чем мой сын! — Очередная неудачная шутка, призванная напомнить, что именно меня сюда привело.

— Весьма признательна. Хотелось бы сказать, будто все это благодаря близкому знакомству с книгами Джейн Остин, но, если честно, своим английским я в основном обязана плохому телевидению. Полицейским реалити-шоу, детективам. К девяти годам буквально каждый датский школьник уже достаточно знает английский, чтобы перевести: «Мы нашли еще одно тело, инспектор». Ну и конечно, попса. Нас бомбардируют ею с раннего детства, по всей Скандинавии. — Она пожала плечами. — И действительно, это полный абсурд, что я говорю по-английски лучше, чем по-шведски. Но, «зная меня, зная тебя, мы уже ничего не исправим»![50]

— Жаль, что не могу ответить вам по-датски.

— Не расстраивайтесь. Мы уже давным-давно расстались с надеждой, что мир начнет чему-то учиться.

— Моя жена любит, очень сильно, ваши телевизионные программы. — Следующим номером будут Лего и селедка, подумал я, мысленно задав себе вопрос, является ли это характерной особенностью всех британцев — нет, англичан — чуть что пускать в ход подобные клише.

— Наш дар этому миру. — Она улыбнулась и отодвинула стул. — Дуглас, я собираюсь, вопреки здравому смыслу, налить себе еще их отвратительного фруктового сока. Может, вам чего-нибудь принести? Там есть кексы…

— Нет, спасибо.

Я посмотрел ей вслед. Моя жена любит, очень сильно, ваши телевизионные программы. Тут явно налицо нарушенный синтаксис, и вообще, стоило ли так напрягаться, чтобы упомянуть Конни? Само собой, у меня не имелось ни малейшего желания отрицать ее существование, но не было и никакого резона вешать на шею табличку с надписью «женатик», если не считать подсознательного ощущения, что Фрея весьма привлекательная женщина. Лет пятидесяти или около того, прикинул я, гладкое лицо с приятным, здоровым румянцем, невольно наводящим на мысль о черном хлебе и купании в проруби. Чистая кожа, с сосудистой сеточкой на щеках. Смешливые лучики-морщинки в уголках пронзительно-голубых глаз, темные волосы, возможно крашеные — слишком уж неестественный оттенок каштанового, напоминающий крем для обуви «Вишневый цвет». Она улыбнулась мне через плечо, и я неожиданно поймал себя на том, что непроизвольно выпрямился и провел языком по зубам.

— Итак, — вернувшись, начала она, — вы что, путешествуете в одиночестве?

— Именно так. На данный момент. Рассчитываю встретиться с сыном через день или два, — ответил я, что было, хотя бы отчасти, истинной правдой. — А вы?

— Да, я одна. Только что получила развод.

— Очень печально это слышать.

— Это было лучше для нас обоих. — Она передернула плечами и улыбнулась. — Ведь именно так принято говорить, да? А где ваша жена? Разве она с вами не путешествует?

— В Англии. Ей пришлось вернуться домой пораньше. Семейные обстоятельства.

— А вы что, не захотели с ней ехать?

И тут мое воображение напрочь иссякло.

— Нет, нет.

— Вам нравится путешествовать в одиночестве?

— Ну, сегодня только третий день.

— А у меня вот уже вторая неделя пошла.

— Ну и как оно вам?

Она на секунду нахмурилась:

— Я думала, что Италия меня взбодрит. Думала, что днем буду бродить по узеньким средневековым улочкам, а вечером, перед тем как отправиться в постель, сидеть за скромным ужином в маленьком ресторанчике с бокалом вина и книжкой в руках. Словом, рисовала себе прелестные картинки. Но мне непременно дают столик около туалета, официанты непрерывно спрашивают, не жду ли я кого-нибудь еще, и я начинаю замечать, как нацепляю на себя беззаботную улыбку, чтобы все думали, будто я в полном порядке. — Она продемонстрировала мне натянутую ухмылку, которую я моментально узнал.

— В Берлине я однажды пошел один в зоопарк, — сказал я. — Это было ошибкой.

Фрея засмеялась и прикрыла рот рукой:

— Но почему?

— Я приехал на конференцию, а поскольку был наслышан об их великолепном зоопарке, то…

— А я ходила одна в театр, — перебила меня Фрея. — Ну, в кино там сходить одной — это нормально, а вот в театре я чувствовала себя… неуютно.

Мы, не сговариваясь, улыбнулись и принялись наперебой радостно перечислять все, чем не следует заниматься в одиночестве. Пейнтбол! Американские горки! Прыжки на батуте! Ну и конечно, хуже всего одному ходить в цирк, решили мы. Один билет в цирк, пожалуйста! Нет, только один. Да, один взрослый. Под конец мы просто валялись от смеха.

— Я чувствую себя гораздо лучше, — вытирая глаза, сообщила Фрея. — Похоже, столик на одного — это еще не самое плохое.

— Прошлым вечером я чувствовал себя настолько вымотанным, что съел сэндвич прямо у себя в номере, высунув голову в окно, чтобы не накрошить.

— Мои поздравления! — Она с шутливой торжественностью вручила мне сахарницу. — На сегодняшний день вы победитель международного конкурса одиночек.

— Премного благодарен, премного благодарен! — Я взял у нее сахарницу и, чувствуя себя слегка по-дурацки, под ее аплодисменты вернул сахарницу на место. — А теперь мне пора идти. — Я попробовал встать, стеная и цепляясь за край стола. — Господи, я чувствую себя просто развалиной…

— Боже мой! Что вы с собой сделали?

— Немного переусердствовал вчера. Практически обошел всю Венецию, три раза.

— Но зачем, скажите на милость, вы это сделали? Вряд ли вы получили большое удовольствие.

— После первого раза уж точно нет.

— Тогда зачем?

— Я ищу… Впрочем, это долгая история, мне не хотелось бы…

— Простите, что сую нос в чужие дела.

— Нет, ну что вы! Отнюдь. Но сейчас мне надо идти.

— Ну, если вы захотите сделать перерыв… — начала она, и я остановился. — Не знаю, нравится ли вам бродить по картинным галереям в одиночестве, а вот мне однозначно нет.

— Хм…

— Я хочу сегодня утром начать прямо с Accademia. Она открывается в восемь тридцать. И это действительно неподалеку. Мы можем походить по музею очень медленно, посидеть на диванчиках. Как пожелаете.

Найду ли я там Алби? Захочет ли он стоять в очереди на вход в Музей искусства Венеции? Навряд ли, но если я посвящу час-другой Большому турне, то, полагаю, большого вреда точно не будет.

— Я вернусь через пятнадцать минут.

Итак, мы с Фреей пошли по набережной Рива дельи Скьявони, прохладной и тихой в лучах утреннего солнца, и я внезапно поймал себя на крамольной мысли, что в данный момент мне меньше всего хотелось бы столкнуться с сыном.

110. Разглядывать произведения искусства с другими людьми

Нам с Фреей очень понравилось в Accademia. Мы будто приобщились к миру искусства этого города, которое, судя по висящим на стенах полотнам, за семьсот лет практически не изменилось. Пронзительный и пылкий Беллини; утонченный и яркий Карпаччо; в одном из залов невероятно большое, размером с рекламный щит, полотно Веронезе: три огромные арки, под которыми толпятся люди, их там человек двадцать-тридцать, каждый обладает собственной индивидуальностью, все облачены несообразно эпохе в венецианские одежды, а в центре за столом — Иисус Христос, в библейском одеянии, уже готовый приступить к трапезе, перед ним лежит явно нечто нетрадиционное, смахивающее на огромную ногу ягненка.

— «Пир в доме Левия», — сверившись с табличкой на стене, сообщила мне Фрея и, сама того не подозревая, угодила в мои сети.

— Да, в результате Веронезе назвал картину именно так, хотя изначально она должна была носить название «Тайная вечеря». Картина не понравилась святой инквизиции. Инквизиторы сочли, что она не соответствует библейскому сюжету, взять хотя бы людей, толпящихся кругом, немцев, детей, собак, мавров. Обратите внимание на кошку под столом, у ног Иисуса. Инквизиторы назвали это кощунством. Поэтому, вместо того чтобы закрасить животных и карликов, Веронезе просто изменил название. «Тайную вечерю» — на «Пир в доме Левия».