Когда осыпается яблонев цвет - Лариса Райт

Конкурс Марта выиграла. А потом еще один, и еще. Рассматривая очередной диплом ученицы, Маргарита спросила:

– А почему ты не участвуешь в конкурсах вокалистов? Ты ведь прекрасно поешь. Я так поняла, что это твоя основная мечта, так за чем же дело стало?

– Это просто мечта.

– «Просто» не бывает. Либо мечты осуществляются, либо нет. Но сами по себе они осуществляются редко. Как правило, надо что-то делать. Что надо делать в твоем случае?

– Учиться вокалу.

– Почему не учишься?

– На двух отделениях сразу нельзя.

– А с частным педагогом?

– Кто же со мной будет заниматься просто так?

– Просто так, конечно, никто не будет. Я только хочу знать, нужны ли тебе эти уроки?

– Спрашиваете! Еще как нужны! Очень-очень нужны! Больше жизни!

– Дурочка ты, Марта. Маленькая дурочка. – Учительница смотрела на девочку с грустной улыбкой. – Больше жизни! – передразнила она ее. – Нет, милая, ценнее жизни ничего не бывает.

– Да откуда вы знаете? Для меня музыка, пение – это все. Без них и жизнь не жизнь, и…

– Я просто знаю. – Голос Маргариты неожиданно стал глухим и заледеневшим. – Ценнее жизни нет ничего.

– Хорошо-хорошо, – поспешно согласилась Марта, испугавшись, что Маргарита, чем-то уязвленная или обиженная, теперь забудет о том, что речь шла о вожделенных уроках по вокалу.

Не забыла. Уже через неделю Марта приступила к занятиям. Преподавать частникам в стенах школы педагог не мог, водить учеников в свою коммунальную квартиру тем более, так что уроки проходили дома у Маргариты. Теперь Марта часто бывала у учительницы. Сначала строго по расписанию: три раза в неделю. Вместе шли из школы, обедали (Марта за десять минут сметала первое, второе и компот с куском пирога, который Маргарита пекла накануне, чтобы непременно завернуть остатки лакомства ученице с собой), потом Марта распевалась, тянула гаммы и исступленно добивалась чистоты звучания. А Маргарита слушала, сначала мало что понимая. Но постепенно она увлеклась, стала лучше разбираться в тональностях и мелодике, и девочка приобрела в ее лице не только верного друга, но и того строгого судью, который необходим каждому талантливому человеку для того, чтобы его способности не застопорились, а продолжили развиваться. Приходил педагог, в очередной раз сетовал на то, что приходится заниматься в отвратительных условиях (у Маргариты не было инструмента, и аккомпанементом служил старенький магнитофон), но задачу свою выполнял исправно. С каждым следующим занятием голос Марты раскрывался по-новому и обретал все большую силу.

И с каждым новым днем связь женщины и девочки становилась все теснее. Марта уже не спешила убегать сразу после урока, боясь стеснить Маргариту. Потом стала заглядывать и в другие дни без всякого повода. А затем они почувствовали потребность проводить вместе и выходные: ходили в цирк, в зоопарк, просто гуляли по улицам или сидели плечом к плечу на диване в гостиной Маргариты и болтали обо всем на свете. Маргарите казалось, что только ей хочется проникнуть в душу Марты. Оказалось, это взаимно. А потому однажды:

– А где ваши родители?

– Умерли.

– А остальные?

– Какие остальные?

– Ну… другая семья. Вы же такая… такая… красивая. Должен же быть муж или кто-нибудь…

– Кто-нибудь, девочка, мне не нужен.

– А не кто-нибудь? – не успокаивалась Марта, но не о ком-нибудь Маргарита откровенничать не пожелала, свела разговор к тому, что любила повторять слишком часто:

– Ох, Марта, не родись красивой…

Девочка замолчала, а потом сказала задумчиво:

– А я вот тоже красивой родилась. Очень-очень. Совсем даже не такая была, как сейчас. У меня волосы были светлые, пушистые, и личико круглое, и щеки румяные. Не то что сейчас – бледная поганка.

– Никакая ты не поганка. И откуда тебе знать, какая ты родилась?

– Просто знаю, и все. Я ведь не сразу в детдом попала.

– Не сразу? А когда? Почему?

Ответом стал грустный взгляд, неуверенное пожатие плеч и еле слышное и растерянное:

– Не знаю.

Маргарита чувствовала, что в прошлом Марты наверняка можно обнаружить что-то объясняющее ее тягу к музыке. Кроме того, ее не покидало ощущение, что в самом облике девочки есть нечто смутно ей знакомое и почему-то не очень приятное. Ту далекую белокурую, розовощекую малышку Маргарита не знала, а высокие скулы, волевой подбородок, длинные пальцы рук и темные непослушные кудри казались ей почему-то знакомыми и будто вынуждающими ее принимать участие в судьбе Марты. Делала она это, однако, с большим удовольствием. И настоящим девочки интересовалась гораздо больше, чем ее прошлым. Марта, впрочем, тоже оставила попытки проникнуть в те глубины, в которые ее не желали допускать, хотя позволено ей уже было очень и очень многое:

– А можно я теперь у вас уроки буду делать? В комнате трудно сосредоточиться: девчонки ругаются все время, не дают заниматься нормально.

– Конечно, Марта. Делай здесь.

– А с уравнениями поможете?

– И с уравнениями, и с теорией Дарвина.

– А вы правда в это верите?

– В эволюцию? Конечно.

– И вы согласны с тем, что произошли от обезьяны?

– Почему бы и нет?

Марта какое-то время озадаченно смотрит на учительницу, а потом заливисто хохочет и произносит сквозь смех:

– Только если от очень симпатичной.

Или в другой раз:

– Почему у вас совсем нет фотографий?

– Каких?

– Любых. Хотя бы ваших родителей, например.

– А зачем?

– Чтобы помнить.

– А я и так помню. А на фотографии мне больно смотреть.

– А я бы все на свете отдала за то, чтобы у меня была хоть одна фотография моих. – Молчит задумчиво, потом спрашивает: – Вы на своих похожи?

– На папу.

– Покажите.

Маргарита вытащила с антресолей старый альбом и несколько часов рассказывала Марте о детстве, о родителях, о жизни, которая закончилась так давно и которая уже никогда не вернется.

– Зря вы их все-таки туда спрятали, – сказала Марта, закрыв последнюю страницу альбома.

– Почему? Всегда ведь можно достать.

– Лучше всегда видеть.

На следующий день Маргарита поставила на полку фотографию своих родителей.

Или еще:

– Вам не обидно?

– О чем ты?

– Вы еще такая молодая и симпатичная, а на вас все смотрят снизу вверх и обращаются только по имени-отчеству.

– Почему же все?

– А кто нет?

– Ты, например. Мне казалось, у нас демократия.

– Какая же это демократия, если вы меня Мартой зовете, а я вас Маргаритой Семеновной?

– А как бы тебе хотелось?

Марта никогда бы не посмела признаться, что на самом деле ей хотелось бы назвать эту женщину мамой, а потому она искренне и нарочито весело объявила:

– Ритулей.

– Ритулей? А что? Мне нравится. Так и зови. Только, конечно, не в школе.

И звала, и верила ей, и неслась с каждой мелочью, чтобы поделиться, чтобы услышать совет, чтобы просто увидеть ласковые глаза, услышать глубокий грудной голос, почувствовать крепкие, почти материнские объятия. В общем, к моменту неожиданного возвращения Натки не было на свете людей ближе и роднее, чем Ритуля и Марта. Марта твердо знала, что теперь ей нечего бояться. У нее есть опора – то крепкое родительское плечо, за которое можно спрятаться от всех жизненных невзгод самой и даже спрятать своих друзей. Во всяком случае, к Наткиной истории Маргарита тоже не осталась равнодушной. Она сама до сих пор не могла однозначно ответить себе на вопрос, произошло ли это просто из-за человеческого участия к практически осиротевшей девочке, или все же от того, что на эту помощь рассчитывала Марта. Наташу Маргарите было искренне жаль, но все же страх подвести и разочаровать другую девочку превалировал в ее стремлении оказать помощь семье Ивашовых. Натка была сильная, резкая, волевая, она бы, пожалуй, справилась и сама, выплыла бы, как кошка, из любой ситуации. А Марта больше походила на растерянного щенка, которого гладили, кормили, поили, а потом выбросили за ненадобностью в озлобленный мир, который кишит сворами голодных псов, готовых растерзать без остатка крохотную, беззащитную собачку. Для Маргариты оставалось загадкой, каким образом в детдомовском ребенке могла еще сохраниться наивность и безграничная вера в людей. И даже если эта вера распространялась только на нее и Натку, то тем более пошатнуть эту веру они не имели никакого права. Маргарита осознавала свою ответственность, но не чувствовала ее груза. Напротив, впервые за долгие годы на душе у нее было легко и спокойно. Жизнь наконец стала правильной, обрела свою значимость и полноту. Не хватало лишь одного шага, который Маргарита и хотела сделать, и вместе с тем страшно боялась. Подружка – это все-таки просто подружка, а вот к понятию «дочь» слово «просто» уже неприменимо. Но судьба Маргариты давным-давно отказала ей в простоте, и она отважилась на этот прыжок.