Почем фунт лиха - Людмила Милевская

— Мы и так были в ссоре, — сказала я. — Зачем Нелли напрасно стараться? Ты врешь, врешь цинично. Никто не принес на алтарь дружбы столько жертв, сколько принесла Нелли. Она на все пойдет ради подруги, она даже хоронила меня. Это ты мечтаешь нас поссорить. Не выйдет. Не хочу тебя больше видеть.

С гордо поднятой головой я прошествовала к кондитерскому отделу. Павел проводил меня удивленным взглядом, но преследовать не стал.

— Как хочешь, — невесело бросил он вслед. Слезы застилали мне глаза. Я машинально купила каких-то рулетов и вышла из супермаркета. И побрела домой, туда, где мирились Алиса и Герман.

«Почему, ну почему? — думала я. — Одних любят так, что готовы прощать все без разбору, готовы нестись сломя голову с другого конца света, а вот так, как я, даже ленятся остановить, находясь в двух шагах. Ведь скажи Павел, что любит, что жить без меня не может, неизвестно, как я повела бы себя. Но он бросил коротко „как хочешь“, даже не поинтересовавшись, как я хочу».

Покопавшись у себя внутри, я выяснила, что и сама не знаю, как хочу, но боль и обида на всех: на Павла, на Артура, даже почему-то на едва знакомого Евгения — противная боль не становилась меньше.

— Почему ты всегда прощаешь свою Алиску, а мне никто ничего прощать не хочет? — с порога спросила я довольного Германа.

Он, тиская вышеупомянутую Алиску, сладко промурлыкал, словно кот:

— Потому что люблю ее.

— Почему примчался за ней с другого конца света?

— Ты имеешь в виду Питер?

— Я имею в виду: почему ты приехал?

— Потому что люблю ее.

— Но мне тоже клянутся в любви, — не унималась я. — А результат плачевный. Стоит мне что-нибудь сделать не так, как и я, и моя любовь уже не нужны. Забирают свою любовь и отчаливают. Я не знаю никого такого, кто из-за меня не спал бы всю ночь, гоня машину из Питера в Москву. За последние месяцы я любила как минимум двух мужчин, но ни один из них не оказался способным на такие подвиги ради меня, как ты ради своей Алиски. Почему?

— Я без нее не могу жить, — признался Герман.

— Я тоже такого хочу. Алиса воспротивилась:

— Зачем тебе мой муж?

— На кой черт он мне сдался, — испуганно замахала я руками. — Я этого хочу не с Германом, а с кем-нибудь поприличней. С кем-то вроде Дмитрия. Как мне этого добиться? Люди добрые, подскажите.

Герман с улыбкой покачал головой.

— Даже не знаю, чем тебе помочь, — сказал он.

— Уж помоги чем-нибудь.

— А ты не пробовала любить одного и того же мужчину хотя бы год? Я задумалась.

— Год — это много. Вряд ли у меня получится. Герман развел руками.

— Тогда абзац. Ты обречена на одиночество. Кому нужна такая, как ты?

Я воздела руки к потолку.

— И это говорит мне муж моей лучшей подруги! Господи, зачем тогда нужны враги? Герман пожал плечами.

— Что с ней? Почему она так бесится? — равнодушно поинтересовался он у Алиски.

— Вчера она, вся в черном, ездила очаровывать любовника своей покойной сестры, а любовник остался безразличен к ее прелестям. Ему нравятся дурнушки типа Клавдии, — предательски пояснила Алиска.

Да что же это такое?

— Нелюбимая женщина хуже белой вороны, — скорбно констатировала я. — Хуже бездомной собаки женщина, лишенная своего мужчины. Ее норовит пнуть каждый, потому что это легко. Клянусь, я буду счастлива назло вам всем. Клянусь!

Глава 25

В Петербурге я, презрев ненависть тетушки, остановилась у Волошиновых. Квартиру на Васильевым я сдала на три года, дачу в Сестрорецке — на все лето, Алиска до смерти надоела еще в Москве, а Киря ее Ольги опротивел мне еще в молодости. Так где же останавливаться? Не в гостинице же при живом-то и единственном дядюшке.

Кстати, я вовсе не была уверена, что моему дядюшке суждено долго оставаться живым. Впрочем, как и тетушке. Маруся в таких случаях говорит:

«Я прямо вся предчувствовала это».

Нина Аркадьевна глубоко спрятала свое горе. О том, что она в течение месяца похоронила двух своих детей, говорила лишь белая прядь в ее темно-русых волосах. За эту прядь я все ей простила. Я стала ее тенью, встречала с работы и кормила яблочными пирогами, растирала ее артритное плечо и выслушивала нудные сентенции.

И Нина Аркадьевна сдалась. Она потеплела и оттаяла. Правда, легче мне жить не стало. Она по-прежнему учила меня с утра до вечера, передавая свой такой жизненный и такой бесполезный опыт. Процесс воспитания стал целью ее жизни. Делала она это, не выбирая выражений и не щадя моего самолюбия, прямолинейно и самодовольно, но я терпела. Кроме меня, тетушке воспитывать теперь некого.

Я осталась у нее единственная. Был, правда, и более подходящий экземпляр — племянник Антон, но он оказался совершенно непригоден для воспитания. Во-первых, он никогда не бывал трезв. А во-вторых, жить ему осталось совсем немного. Цирроз печени — результат усердного поклонения Бахусу.

Нина Аркадьевна часто ездила в Лисий Нос. Я два раза ездила с ней. Она убеждала Антона лечь в больницу, но он наотрез отказался умирать больным.

— Буду умирать веселым, — заявил он, поглаживая бутылку с портвейном.

— Значит, пьяным, — заплакала она, обращаясь ко мне. — Соня, хоть ты ему скажи.

— Антон, поехали в Питер. Там спиртное дешевле, — сказала я.

— Там люди хуже, — ответил он. Нина Аркадьевна всплеснула руками.

— Зачем тебе люди? Ты все равно сидишь здесь один как сыч.

— Люди мне не нужны, — отрезал Антон, делая два глотка прямо из горлышка бутылки. — Мне нужна компания.

— Ему нельзя пить, — шепнула мне Нина Аркадьевна.

— Ему нельзя бросать пить, — шепнула я ей в ответ. — Он умрет в страшных мучениях.

Она заплакала, и мы ушли. Пока Нина Аркадьевна проверяла почтовый ящик Антона (по всем квитанциям уже давно платила она), я остановилась поболтать с соседкой. Надо сказать, что соседка Антона возненавидела Нелли сразу же, с первых дней их знакомства. Естественно, именно поэтому разговор зашел о моей любимой подруге.

— Эта лахудра, как узнала, что Антоша смертельно болен, так больше носа и не кажет, — зло поджимая губы, сообщила соседка.

— Почему вы так думаете? — решила я вступиться за Нелли.

— Да слышала, как она кричала ему: «Сдохнешь, и черт с тобой. Цирроз — это как раз то, чего ты заcлyживаешь». Я не любитель подслушивать, да окно было открыто.

Мне показалось это странным. Когда Нелли могла приехать к Антону, если она все время у меня на глазах? Я задала этот вопрос соседке. Она задумалась припоминая точное время.

— А поздно уже было, — кивая головой своим мыслям, в подтверждение сказала она, — я в сарайчик ходила кур закрывать, ну да, часов десять и было.

— Я о месяце спрашиваю. В каком месяце?

— Месяц? А черт-те знает, может, май, а может, июнь, куры мои уже ходили. Тогда еще о болезни Антошиной никто ничего не знал, и я очень удивилась, даже не поняла, о чем это она говорит, а уже месяцем позже Нина пожаловалась на горе свое.

— Вы о чем? — спросила подошедшая Нина Аркадьевна.

Соседка скорбно поджала губы.

— Об Антоше, — всхлипнула она.

— Да, — нахмурилась Нина Аркадьевна и, взяв меня под руку, увлекла за собой.

— Медленно идем ко дну, — задумчиво произнесла она по дороге на станцию.

— Я бы не сказала, что медленно, — уточнила я, вспомнив Клавдию и Дениса.

В Питере я даром времени не теряла. Побывала в доме Сибирцева, поболтала с соседями. Выяснилось, что Сибирцев жил тихо, гостей к себе не водил. Никто не мог припомнить ни одного его друга или знакомого.

Зато у него обнаружился сводный брат с уголовным прошлым. На вопрос: «Где этот брат живет?» — все только руками разводили и плечами пожимали. Фамилии брата тоже никто не знал, а вот имя запомнили — Лаврентий. Со времен Берии довольно редкое имя. Мало кому из родителей приходило в голову награждать таким именем своего ребенка. А брата Сибирцева наградили. Почему?

Одно из двух. Или этот Лаврентий родился до того, как Берия стал врагом народа, или его отец — грузин. Второе вполне возможно, потому что соседи отмечали его непохожесть на белобрысого Сибирцева. Старший брат был смуглым и черноволосым.

И, похоже, дело с этим Лаврентием не совсем безнадежно. Я вошла в очень теплые отношения с соседкой покойного Сибирцева, выяснила, что зовут ее Мария Федоровна и любит она солить соленья и варить варенья. Поделившись с ней несколькими рецептами моей покойной бабушки, я снискала такое расположение, что Мария Федоровна припомнила-таки одного знакомого Сибирцева: красивого, высокого мужчину, причем приятеля обоих братьев.

Высокий, красивый мужчина приезжал как-то к Сибирцеву, но дома его не застал.

— Он так настойчиво стучал, — припомнила Мария Федоровна, — что я выглянула в дверь. Он сказал, что хочет видеть Лаврентия. Я ответила, что он здесь не живет и редко бывает.

— Так мужчина этот не знает, где живет Лаврентий? — теряя надежду, спросила я.