Власть Талисмана - Грэм Хэнкок

«… искушение донести на других было почти непреодолимым хотя бы ради собственной защиты… Если община имела частые контакты с еретиками… в глазах церкви никто не оставался невиновным, и, следовательно, каждый мог быть внесен в обширные списки инквизиторов».[610]

Атмосфера взаимной подозрительности усиливалась, так как все прихожане один за другим подвергались допросу, причем ожидавшие своей очереди не имели возможности услышать, что говорили их соседи. Допросы инквизиторов раз за разом оказывали деморализующее влияние на жителей Окситании, оставляя их наедине со своими страхами и ослабляя волю к сотрудничеству и сопротивлению.[611]

Карающий бич инквизиции одним ударом покончил со всеми старинными и законодательно установленными нормами, которые ранее защищали права личности в средневековом обществе. Одним из примеров было право обвиняемого на присутствие защитника во время допроса. Теоретически даже инквизиция должна была подчиняться этому правилу, однако в действительности ни один из обвиняемых еретиков не имел защитника, когда он представал перед инквизиторами, поскольку любой стряпчий, достаточно безрассудный, чтобы выступить в защиту еретика, сам был бы немедленно заподозрен и обвинен в ереси. После этого (одного обвинения было достаточно; не было необходимости признавать его виновным) его аргументы были бы сочтены не имеющими законной силы и его жизнь подверглась бы серьезной опасности.[612]

Перспектива подвергнуться тщательному допросу инквизиции выглядела ужасающе для любого человека, независимо от того, являлся ли он еретиком или нет. Известно, что помимо богатого арсенала психологических уловок, инквизиторы регулярно прибегали к пыткам с целью получить признания у подозреваемых задолго до того, как папа дал свое официальное благословение на это (в 1252 году).[613] Между сеансами пыток и допросов обвиняемого помещали в самые стесненные условия, чтобы быстрее сломить его волю. В этом отношении инквизиторам особенно нравились камеры с «ограниченной подвижностью», где заключенный не мог нормально сидеть, стоять или лежать. В других случаях использовались камеры, где приходилось стоять по колено в воде или оставаться в полной темноте; заключенных морили голодом и сковывали их по рукам и ногам тяжелыми цепями.

В наиболее трудных случаях такие допросы могли продолжаться в течение нескольких месяцев или даже лет.[614] После получения признания и вынесения приговора законодательные шансы на его отмену были практически равны нулю, даже если приговор был явно ошибочным. Поскольку апелляции не разрешались, инквизиторы в буквальном смысле распоряжались жизнью и смертью людей без каких-либо сдержек или противовесов.[615] Они находились среди врагов, и могли делать со своими противниками все, что хотели. В результате многие катары были сожжены на костре, а многие, отрекшиеся под пытками, тем не менее оставались в заключении до конца своей жизни. К этому надо прибавить бессчетное количество людей, которые сами даже не были катарами, но в то или иное время разговаривали с ними или имели другие несущественные контакты с ересью. Они на долгие годы отправлялись в изгнание, выполняя суровое паломничество и покаяние по велению инквизиции.[616]

Первые два инквизитора, Сейла и Арнольд, были прототипами безжалостного племени, продолжавшего громить врагов католицизма еще в течение шестисот лет. Вскоре после поступления на службу они смогли организовать убедительную демонстрацию эффективности своей шпионской сети, уже находившейся в их распоряжении, когда им удалось арестовать Вигора де Баконью, одного из лидеров катарских perfecti в Тулузе. Он подвергся допросу, был осужден и сожжен заживо.[617]

С 1233 по 1235 год два инквизитора основали то, что впоследствии было описано как «настоящее царство террора», сначала в Тулузе, а потом и по всей Окситании.[618] Сожжение отдельных еретиков и небольших групп стало обычным делом, а в ряде случаев охотники находили более крупную добычу. К примеру, в 1234 году во время своего первого визита в Муассак Сейла и Арнольд наблюдали за массовым сожжением 210 катарских perfecti, которых они осудили как «непокорных еретиков».[619]

Верный доминиканский хронист Вильям Пелиссон, который, как всегда, вел записи, сообщает нам, что этот великолепный костер «вселил великий страх в сердца еретиков и их сторонников».[620] Результаты этого страха проявились в следующем, 1235 году, когда в день Великой Пятницы в Тулузе проводился большой совет инквизиции. Люди в массовом порядке доносили на себя и других, пока этого не успели сделать их соседи. Под страхом казни один из сочувствующих катарам избежал расправы, показав инквизиторам и городскому магистрату место, где прятались десять perfects троим удалось сбежать, остальные семеро были сожжены на костре.[621]

В 1234 и 1235 годах среди доминиканцев было назначено большое количество новых инквизиторов, но даже их оказалось недостаточно для допросов, составления архивов и перекрестных ссылок, порожденных культом массовых признаний. Пришлось заручиться помощью францисканцев и приходских священников.[622] К общему грузу бумажной работы прибавлялись документы от предыдущих расследований по делам еретиков под руководством епископов и других властей. Предпринятые еще до создания инквизиции и восходящие к 1209 году, эти расследования содержали обильные сведения о еретиках, систематическое выявление которых в годы войны было затруднительно или невозможно. Теперь инквизиция решила возместить этот «дефицит».

При изучении старых архивов и перекрестной сверки всех показаний стало ясно, что многие, ранее считавшиеся добрыми католиками, на самом деле все время были еретиками. Тех, кто еще оставался в живых, хватали и сжигали заживо, но при этом не забыли и об останках умерших! Инквизиторы усердно искали их могилы и эксгумировали останки, чтобы они тоже были сожжены.[623] Иногда по улицам с помпой проносили целую вереницу плесневеющих скелетов, которые затем сваливали в кучу и поджигали.[624]

Такое параноидальное поведение (следует ли назвать его некропирией?) в наши дни повлекло бы за собой принудительное психиатрическое лечение. В 1230-х и 1240-х годах в Окситании оно поощрялось церковью, но естественным образом вызывало большое ожесточение со стороны родственников покойных, которые подвергались публичному унижению. Особое негодование вызывал тот факт, что собственность посмертно осужденных еретиков подлежала конфискации, как если бы еретик все еще оставался в живых, что приводило к обнищанию его потомков.[625] В народе росла ненависть к инквизиторам. Однажды в городе Альбе разъяренная толпа избила и едва не убила инквизитора по имени Арнольд Катала после того, как он лично эксгумировал труп пожилой женщины, недавно объявленной еретичкой, но умершей несколько лет назад.[626]

Даже в конце 1230-х и в начале 1240-х годов, несмотря на хорошо организованную и щедро финансируемую кампанию по искоренению еретиков до последнего человека, в Окситании оставалось достаточно катарских perfecti, пользовавшихся поддержкой среди населения и ускользавших от инквизиторов, чтобы ересь продолжала существовать. Свидетельством этой поразительной стойкости перед постоянной угрозой смерти являет ся количество епитимий, наложенных на осужденных еретиков. Всего лишь за два с половиной месяца в 1241–1242 годах Петр Сейла (читатели помнят его как первого инквизитора, назначенного в 1233 году) наложил епитимьи на 732 еретиков в девяти разных местах.[627]

Одной из нескольких причин долговечности катаризма в Окситании было то обстоятельство, что еретики смогли удерживать свою главную цитадель в Монсегюре еще много лет после французской оккупации в 1229 году. Это было надежное убежище, где perfecti могли скрываться для отдыха и восстановления сил после рискованных миссий на оккупированных территориях. Монсегюр имел огромное значение как символ надежды и сопротивления. Его стены были высоки и считались неприступными, и он стоял на вершине скалистого утеса. В мае 1242 года в небольшой город Авиньон пожаловали двое из самых жестоких инквизиторов, доминиканец Вильям Арнольд (один из первых назначенцев в 1233 году) и францисканец Стефан из монастыря Св. Тиберия, возглавлявший «ударную группу» из судебных приставов, нотариусов и помощников. Они находились в пути уже семь месяцев и проводили суды инквизиции по всему региону от Лавора на севере до Фанжо на юге, распространяя волны ужаса повсюду, где они появлялись. Теперь настала очередь Авиньона.[628]