Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша - Андре Кастело

Тем не менее Жозефина, видимо, ужасно страдает. Возможно, даже больше, чем гражданка Камбис, хотя у той перелом бедра. Через двенадцать дней после происшествия г-жа Бонапарт пишет Баррасу: «Пользуюсь первым смягчением болей после моего падения, чтобы поблагодарить вас, дорогой мой Баррас, за участие, которое вы мне выказали, и за очаровательное письмо, присланное мне вами. Новое доказательство вашей дружбы, оно пролило бальзам на мои раны. Я с трудом оправляюсь после падения, дорогой Баррас, и не могу еще ходить. У меня ужасно болят поясница и низ живота. Меня заставляют каждый день принимать ванны. Врачи ждут, пока я немного окрепну, — тогда они пропишут мне душ, единственное, как они считают, средство поставить меня на ноги. Покамест же я ужасно страдаю».

Однако, если верить доктору Мартине, написавшему Баррасу четырьмя днями раньше, Жозефина уже чувствовала себя лучше и вновь стала принимать душ.

«Гражданин директор, сегодня (28 июня) имею сообщить хорошие сведения о нашей интересной и доброй больной, Я прописал ей душ, который она с успехом принимает. Продолжаются еще боли в поясничной области, но они не влияют на сон и аппетит пациентки. Надеюсь, что завтра она выйдет на прогулку…»

К счастью, «интересную и добрую больную» несколько развлекло присутствие лакея-парикмахера, которого она подыскала тут же на водах и возьмет с собой, когда сможет покинуть Пломбьер. Его зовут Кара, и этот Фигаро до такой степени разговорчив, что заставляет улыбаться Жозефину и до слез хохотать Гортензию, за которою мулатка Эфеми съездила в Сен-Жермен.

У постели Жозефины постоянно дежурит командир батальона Лаори, который испросил отпуск «для ухода» за той, что была замужем за его другом Богарне. Жозефина тут же пишет Баррасу: «Мне было бы очень отрадно, дорогой Баррас, отблагодарить его за все заботы, сумев помочь ему в Получении должности генерал-адъютанта». Очень печально для Жозефины, что Баррас не нашел возможности произвести в вышеупомянутый чин того, кто, как он писал, счел долгом своим «проявить интерес» к месту — да простятся мне такие слова, — которое зашибла себе Жозефина. Эта «неблагодарность» привела Лаори в ряды оппозиции, почему в 1812 он и последовал за генералом Мале[175] в его попытке свергнуть Империю. Известно, что участие в этой авантюре кончилось для него расстрелом в Гренеле.

Жозефина от природы добра. Ходатайствовать за кого-нибудь для нее так же естественно, как дышать. Еще из Пломбьера она рекомендует Баррасу своего приятеля по курорту генерала Бернонвиля, «отправляющегося в Париж, чтобы заинтересовать вас его делом и тем самым помешать несправедливости, которую ему хотят причинить». Она горячо поддерживает хлопоты Ремюза, домогающегося «места помощника начальника первого департамента военного министерства» и «во всех отношениях заслуживающего, чтобы ему отдали предпочтение, поскольку он давно работает по административной части». И так — со всеми, вплоть до жандармского фельдфебеля в Пломбьере, прибегшего к помощи гражданки Бонапарт и поддержанного ею.

В каждом из писем она жалуется на здоровье. «Я получила от Бонапарта очаровательное письмо, — сообщает она Баррасу. — Он пишет, что не может жить без меня, и велит мне плыть к нему в Неаполь. Я была бы счастлива, если бы здоровье позволило мне тотчас же отправиться в путь, но лечению моему не видно конца. Стоит мне простоять или просидеть минут десять, как у меня поднимаются отчаянные боли в пояснице и в низу живота. Я непрерывно плачу, хотя врачи уверяют, что через месяц со мной будет все в порядке. Если через две недели мне не станет легче, я вернусь в Париж. Вы не представляете себе, дорогой Баррас, как я страдаю!»

Наконец ей становится лучше, и она пускается в обратный путь. В Нанси ей подносят в театре лавровый венок, но она отказывается от него. Однако в конце представления — дают «Пари» — она принимает ветвь оливы, а на сцене поют куплеты, прославляющие Бонапарта.

Кого она принимает, вернувшись в Париж и почти выздоровев? Г-ж де Веле, Висконти, де Шовлен, де Ламет, де Кастелан, де Люсе и, конечно, де Крени и Амлен. Из мужчин — писателей и поэтов, например Андрие, Лебрена[176], тогдашнего Пиндара, с самым непринужденным видом рассуждающего о своем «гении» и разгуливающего с полными карманами собственных стихов, которые он читает всем, кому попало; Буйи, уроженца Турени[177], считающегося дальним родственником семьи де Ла Пажри. Шевалье Огюст де Деис, сочинитель патриотических песен, также узнает дорогу на улицу Шантрен, равно как Дешан, автор либретто оперы «Барды». Позднее он станет секретарем императрицы.

Она принимает Депре, былого сотоварища Андре Шенье и творца латинской оды, озаглавленной «Снежки». Самый веселый и талантливый среди посетителей — это, бесспорно, Дезожье, «олицетворенная песня», автор восхитительных маленьких комедий. Следует упомянуть также остроумного и плодовитого Гофмана[178], который, несмотря на легкое заикание, проявляет удивительное мастерство спорщика. Иногда на улице Шантрен появляется брат Шенье[179], пьесы которого «Карл IX» и «Кай Гракх» пользовались большим успехом, а также меланхоличный Легуве[180] и переводчик Баур-Лормиан.

Жозефина сумела — правда, не без трудностей — привлечь в свой салон и Бернардена де Сен-Пьера[181]. Разве он не воспел тропические острова? Серьезный и немного священнодействующий Вольне, чье сочинение о Египте и Сирии захватил с собой Бонапарт, также откликнулся на приглашение гражданки Бонапарт. Он говорит по-арабски, жил на Среднем Востоке, поэтому на улице Шантрен почтительно внимают его речам. Захаживает к генеральше Бонапарт Лемерсье, автор трагедий и создатель строки, которую все повторяют, смеясь:

Коль в жилах у него душа от жажды ссохлась…

Бывает там и бывший секретарь будущего Людовика XVIII поэт Арно, который не устает восхищаться ровным расположением духа «хозяйки дома», «легкостью ее характера» и «благожелательностью, оживлявшей ее взгляд». Больше всего ему нравилась в ней «томность, от рождения присущая креолкам и чувствовавшаяся в каждой ее позе и движении».

Буйи, еще один завсегдатай улицы Шантрен, тоже был очарован «врожденной грацией» Жозефины. «Это не были уже элегантный тон и прельстительная галантность, которые я встретил в обществе в 17 88. Однако на собраниях у Жозефины чувствовались еще драгоценные остатки этих совершенных образцов изящества и хорошего тона».

Сколько раз до драмы, разыгравшейся 19 июля, Бонапарт мысленно переносился назад к «несравненной» Жозефине? Он удачно высадился в Александрии и после первого боя с мамелюками двинулся на Каир.

1 9 июля он находился в Вардане — или Уардане. Бурьен, державшийся чуть поодаль, видел, как он говорил с Бертье, адъютантом последнего Жюльеном и, в основном, с Жюно. Бонапарт выглядел более бледным, чем обычно. Бурьен заметил у него даже «нечто вроде конвульсий в лице и потерянности во взгляде». Несколько раз он бил себя по голове. Никогда еще секретарь не видел его «таким раздраженным, таким озабоченным». Бонапарт «с искаженным лицом» подошел к нему и «изменившимся голосом», «отрывистым и суровым тоном» бросил:

— Вы вовсе не преданы мне. Будь это не так, вы осведомили бы меня обо всем, что мне сейчас рассказал Жюно. Вот настоящий друг! Жозефина… А я за шестьсот лье от нее… Вы должны были мне это сказать. Жозефина! Так обмануть меня!.. Она… Горе им! Я истреблю все это племя вертопрахов и блондинов!.. А с ней — развод! Да, развод! Публичный, громкий скандал!.. Я должен написать, что все знаю… Это ваша вина: вы обязаны были мне сказать!

Он знает все. И ему до ужаса тяжело… Мало-помалу он приходит в себя, сохраняет ясную голову и через день выигрывает битву при пирамидах. Но улыбка ни разу не озаряет его лицо. Он печален, страшно печален даже 24 июля, вступая в Каир.

В тот же вечер, в палатке, разбитой под Гизой, Евгений пишет матери: «Милая мама, мне надо столько рассказать тебе, что я не знаю, с чего начать. Бонапарт вот уже пять дней грустит, и началось это после его разговора с Жюльеном, Жюно и самим Бертье. Этот разговор подействовал на него сильнее, чем я мог предположить. То, что я расслышал, сводится к следующему: Шарль ехал с тобой в карете и вылез только в трех перегонах от Парижа, ты виделась с ним в Париже, была с ним в Итальянской опере, в четвертой ложе, он достал тебе твою собачку и даже сейчас находится подле тебя; вот что я понял из услышанных мной отдельных фраз. Ты понимаешь, мама, что я этому не верю, но бесспорно одно: генерал сильно задет. Тем не менее со мной он держится еще более дружески. Своим поведением он хочет сказать, что дети не отвечают за грехи матери, но твоему сыну хочется верить, что все эти сплетни сфабрикованы твоими недругами. Генерал любит тебя по-прежнему и хочет лишь одного — обнять тебя. Надеюсь, что после твоего приезда все будет забыто».