Любовь и французы - Нина Эптон

Иные очаровательные вольности были обязаны своим появлением amourettes: например, у любовников вошло в моду устраивать для своих amourettes музыкальные вечера и обеды, во время которых на стол подавались блюда со спрятанными в них живыми птичками. (Английский детский стишок о птичках, которые начали петь, когда с пирога сняли крышку, вероятно, появился примерно в это время.) Чтобы завоевать расположение дамы, любовникам советовали покупать ей новейшие книги и научиться «со слегка развязным видом сообщать небольшими порциями интересные новости».

Большой любовный альманах 1657 года предлагал якобы безотказный способ победить холодность или равнодушие belle: «Если она очень молода, возьмите две дюжины скрипачей, несколько индеек и зеленую фасоль (это блюдо тогда высоко ценилось), красивые костюмы и конфеты. Это лекарство должно употреблять в приятной обстановке, в ясную погоду, в хорошей компании». Альманах предусмотрительно добавляет рецепт для бедных любовников, не требующий таких больших затрат: «Возьмите несколько страстных сонетов, пять или шесть коротких мадригалов, столько же песен; будьте уверены, одна-две дозы смягчат сердце колеблющейся дамы. Если это снадобье не производит желаемого эффекта, следует прибегнуть к элегиям, нежным сожалениям и другим сильнодействующим средствам, которые, однако, должно применять только in extremis[153]».

«Если бы не дамы, дуэли и балеты, жизнь бы не стоила того, чтобы жить»,— вздыхал придворный поэт семнадцатого века. Бюсси-Рабютен описывает «великолепный день, когда мы утром дрались на дуэли, а ночью танцевали в балете с дамами... Что до моей новой возлюбленной, то невозможно представить, насколько после этого я вырос в ее глазах. Женщины восхищаются проявлениями отваги».

Во время придворных балетов и среди bourgeois — на публичных балах, завязывалось множество амурных интрижек. Публичные балы не всегда одобрялись моралистами. Курваль-Соннэ в одной из своих сатир замечал, что «есть люди, которые ходят на эти балы, чтобы потанцевать, но кое-кто преследует и другие цели. Один ищет жену, другой — любовницу, один целует женщину в грудь, другой щиплет ее за ягодицы». В том, что парижская дама сама выбирала себе партнера, не было ничего из ряда вон выходящего. К тому времени столица представляла собой очень веселый город, но Пьер л’Этуаль явно сгущал краски, когда писал: «Наш город приобрел ныне столь дурную репутацию, что можно серьезно опасаться за целомудрие каждой гостившей в нем какое-то время девушки или дамы».

Теперь у любовников было больше мест для встреч: к примеру, модные promenades[154], как Кур-ла-Рен, созданный по инициативе Марии Медичи, который тянулся от мыльной фабрики (ныне — Пляс-д’Альма) до садов Тюильри, с его четырьмя рядами тополей и разворотом, достаточно широким, чтобы вместить сотню карет, в которых элегантные дамы щеголяли новыми toilettes[155]. Маски защищали от нескромных взглядов лица застенчивых девиц; Precieuses называли Кур-ла-Рен «империей любовных подмигиваний». Галантные всадники сопровождали кареты; завязывались тысячи интриг; предприимчивые продавцы сластей ловко шныряли между копытами лошадей и покачивавшимися на ходу каретами, передавая из одного экипажа в другой любовные записочки... в Париже это было одно из самых приятных мест для прогулок{132}.

Излюбленным местом встреч для влюбленных, не имевших собственного выезда, были сады Тюильри. В Mercure Galant[156] всегда было полно пикантных описаний происходивших в Тюильри любовных интрижек; пасквилянтов-репортеров этого издания рьяно преследовала полиция, их препровождали в Бастилию, но журналисты не позволяли себе слишком часто попадаться в лапы служителям Фемиды. Однажды подозрение блюстителей закона пало на маленького, коренастого, безобразного человека с короткой шеей и большой головой, который изо дня в день сиживал на одной и той же скамейке в садах Тюильри, вслушиваясь в то, что говорят вокруг него, и наблюдая за прохожими, но в конце концов выяснилось, что это всего-навсего безобидный холостяк, занимавший в старом доме на пристани скромную комнатку на верхнем этаже,— Жан де Лабрюйер, оставивший потомкам целую галерею точных литературных портретов-наблюдений своих современников в своих ставших классикой Les Caracteres[157].

Похоже, Лабрюйера так и не полюбила ни одна женщина, но это обстоятельство не сделало его желчным. Он влюбился в мадам де Буаландри (одну из любовниц аббата Шолье); она, вероятно, послужила для него прообразом Артенисы — женщины, многие стороны превосходного характера которой одновременно «занимали и удивляли»,— идеальной подруги, чья дружба способна была перерасти в нечто большее,— живой, скромной, искренней и лишенной суетности, способной на глубокие чувства.

Булонский лес по-прежнему оставался местом диким и отдаленным, но даже знатные дамы время от времени отправлялись туда, чтобы вступить в один из тех недолговечных союзов, которые так и именовались: «свадьба в Булонском лесу».

Когда стараниями Ришелье со сцены были изгнаны непристойные гримасы и выражения, дамы стали ездить в театр, где они аплодировали пьесам величайших драматургов Франции. За всю историю страны их было три: возвышенный Корнель, язвительный Мольер и страстный, поэтичный Расин. В 1680 году был основан театр «Комеди Франсез». Опера же, благодаря Люлли{133}, открыла свои двери за одиннадцать лет до этого события.

В семнадцатом столетии появились три новых типа любовниц и любовников: mignonne[158], или содержанка{134}, скептически настроенный распутник, появившийся к середине века, и галантные abbes[159], которые, спрятав свои тонзуры под сильно напудренные парики, с утонченной фривольностью увивались за знаменитыми красавицами того времени.

(Так как самые знаменитые abbes семнадцатого столетия надолго пережили свой век, я собираюсь рассказать о них в следующей части книги.) К ним почти с полным правом можно добавить четвертый тип, поскольку ему досталась важная роль арбитра во многих любовных интригах: тип directeur de conscience[160], вхожего в дома знатных особ, приставленного ко множеству дам высшего света, дабы присматривать за их душами и руководить движениями их сердец. «Что за восхитительный предлог,— восклицал Лабрюйер,— стать хранителем семейных секретов, находить двери лучших домов всегда открытыми, обедать за лучшими столами, ездить в самых удобных каретах! Directeur de conscience властвует над сердцами женщин, он — поверенный их радостей, печалей, желаний, ревностей и амурных дел. Он заставляет их порывать с любовниками, ссориться и мириться с супругами и пользуется преимуществами «междуцарствий», чтобы сопровождать своих духовных дочерей в Лес[161], в бани, в театр или на воды».

Проституция по-прежнему процветала в ужасающих своей убогостью условиях, ведь до семнадцатого века у мужчин не было правилом обзаводиться сколь-либо постоянными содержанками. Однако эта мода, раз появившись, уже не исчезала. Содержать очаровательную любовницу, окружая ее роскошью, джентльмена семнадцатого века обязывало положение. Профессиональные куртизанки переходили от одного любовника к другому, «покупаясь» за высокую цену,— обычай, доживший до наших дней. Некоторые из этих дам, скопив значительное состояние, выдавали себя за вдов и, пусть и с опозданием, сочетались законным браком. (Эта традиция также дожила до двадцатого столетия.) Замужние знатные дамы, игравшие в азартные игры и жадные до предметов роскоши (вспомните сатирические куплеты о бархате и атласе), не колеблясь, конкурировали с куртизанками, назначая себе цену сообразно своему происхождению, придворному званию и даже влиянию своего супруга в придворных кругах. Мадам де Монбазон, как было хорошо известно всем и каждому, оценила себя в пять сотен луидоров — на этот факт намекала популярная песенка: «с bourgeois пять сотен — даме рубашка».

Однако даже самые отъявленные грешники редко забывали о своих религиозных обязанностях. Дофин и его любовница, актриса Ла Резэн, во время Великого поста питались поджаренным хлебом и салатом, поскольку, как объяснял его высочество, «мы желаем грешить одним способом, но не двумя». Мадам де Мон-теспан регулярно постилась из тех же соображений. Когда распутный коннетабль де Монморанси настаивал на том, чтобы перед смертью его облекли в рясу капуцина, один из его ближайших друзей заметил: «Что за прекрасная идея, клянусь честью,— ведь без хорошей маскировки вам ни за что не пролезть в Царствие Небесное!»

«Чувствами,— писала мадемуазель де Скюдери в романе Клелия,— нужно управлять»; однако большинством ее героев движет слепая страсть. «Любовь, чтобы покорить нас,—говорит Артабан,— не привыкла спрашивать ни согласия воли, ни совета рассудка», а Танжерис признается: «Я делаю лишь то, чего желает страсть, овладевшая мною. Ей я предоставил править моим разумом и душой».