Ордынский волк. Самаркандский лев - Дмитрий Валентинович Агалаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хотелось, чтобы от поступи его, Тимура Гургана, дрожала земля.
И такой шанс появился. Феодалу Шайху Давуду Сабзавари Тимур формально доверил в правление его же Сабзавар, но реальная власть принадлежала ставленнику Тимура – даруге Табану Бахадуру. Шайх Давуд терпел недолго, взбунтовался и убил даругу. На Сабзавар тотчас были брошены два лучших полководца Тимура – Хаджи Сайф ад-Дин и Ак-Буга-бек. Они взяли штурмом Сабзавар, перебили всех людей мятежного феодала, утопили город в крови, но сам Шайх Давуд бежал и спрятался в горной крепости Бадрабад.
Тимур устал доверять местным феодалам, которые после долгих осад и боев сдавались ему, приползали и целовали сапоги, отправляли ему на заклание своих вельмож и дочерей, но стоило ему поверить им и уйти домой, убивали в городах его бахадуров и вновь объявляли войну. И все начиналось сызнова! Поход, письма мятежникам, уговоры, осада, первый штурм, второй, третий. И вновь – поклоны, обещания, целование сапог, и вновь – предательство. Это была какая-то напасть! Заколдованный круг! «Что могло разорвать его? – думал Тимур. – Рассечь? Да так, чтобы концов уже не соединить! Что должен я сделать для этого?» Позавчера Вали-бек воевал с ним, затем принял дружбу, но стоило ему, Тимуру, уйти из Мазандарана, как тот вновь бросился на его людей. В Мазандаране и Сеистане, которые недавно поклонились ему, опять начались волнения. А жители Герата взяли и сговорились с ними!
– Что, малой оказалась башня из голов гурийцев на рыночной площади Герата? – в гневе спрашивал Тимур у своих полководцев-беков. – Надо было построить больше и выше? Ну так я, клянусь Аллахом, построю из их неразумных голов десять башен, сто! – Яростью и жаждой отмщения наполнилось его сердце. – И все будут до небес!
Он пришел в Герат, вновь усмирил их, потребовав налог пощады. Герат поклонился и заплатил. Головы остались на плечах. Бунтари разбежались. Но что будет завтра?
И вот теперь в скалистом Сабзаваре его войско подошло к горе, на вершине которой в крепости прятался мятежный Шайх Давуд. Тяжелым взором смотрел Тимур наверх, на вершину скалы. Таким взором смотрит палач на свою жертву. В этот раз он не диктовал писем, не посылал к своему врагу послов. Хватит, решил он. Человек сам выбирает свою судьбу, подчас самую злую, а в этот раз, как Шайх Давуд, он выбирает ее снова и снова, и никакие увещевания не останавливают его! Так вот, он, эмир Тимур, Тимурленг, Железный Хромец, как они все, самовлюбленные индюки, называют его, пришел к недальновидному Шайху Давуду в одеждах судьбы. В черных ее одеждах. Роковых.
Ведь для судьбы, как известно, нет преград!
– Шайх Йахья Хурасани, ты сделаешь подкопы под крепость, – на совещании приказал он одному из своих эмиров. – Сгони людей, сколько надо. Головой отвечаешь за исполнение приказа!
Как всегда, согнанные с окрестностей люди, управляемые его мастерами-строителями, бросились выполнять приказание. Чтобы их не перебили сразу, впереди они тащили деревянные щиты. Легкая пехота из ловких горцев взбиралась за ними. Камни и стрелы полетели с крепости. Щиты обрастали стрелами, камни влетали в них, кого-то переворачивали и ломали строй. Но все упрямо шли вверх. Лучники Тимура, самые умелые, тоже карабкались вверх и, как могли, прикрывали штурм крепости меткой стрельбой. Строители ложились сотнями, потом тысячами, корчась и умирая от летящих вниз камней и пролитой смолы и кипятка, но копали. Бахадуры государя тоже погибали большим числом. Но в этот раз ни один мускул не дрогнул на его лице от вида страдания своих воинов.
Все было для дела! Великого дела.
– Ты хотел вот так, глупый Шайх Давуд, – находясь вблизи крепости, глядя на смертное поле, огненно шептал Тимур. – Ты хотел именно так! Что ж, ты получишь свою судьбу! Она уже перед тобой! Я ведь кожу с тебя сниму живьем…
Никто еще и никогда не видел своего государя таким. С ним боялись заговорить самые близкие полководцы. Он был темен лицом, – словно черный демон, пролетавший над ним, накрыл его тенью своих крыл. И его глаза – они горели тоже невиданным прежде огнем. Не было в них ни одной искры прежнего грозного и жестокого, но подчас и великодушного правителя, который по десять раз прощал изменников и мятежников, засевших в крепостях, потому что жалел своих солдат, не хотел понапрасну лишать их жизни. Сейчас все было иначе. В этих глазах было только одно пламя – истребления, в них горел сам адов огонь.
Округа ревела и стонала голосами тысяч умирающих людей. А потом, как заметил летописец: «Основание крепости сделали дырявым, как сито. Крепость упала, все, кто там был, погибли». На Тимура работали великие умельцы, и стена рухнула внутрь крепости и раздавила многих, под обломками погиб и Шайх Давуд, не удалось Тимуру содрать с него живьем кожу. В проем хлынули чагатайские бахадуры, защитники крепости скоро сдались.
Связанными по рукам, их выводили из обломков крепости и спускали вниз. В страхе они смотрели на сидевшего в седле завоевателя, чье лицо не предвещало ничего хорошего. У ног коня лежало раздавленное камнями тело их предводителя – Шайха Давуда. Как же красноречиво они смотрелись рядом: сидящий на коне грозный воин, широкоплечий, осанистый, в броне; широкоскулый, с седеющей бородой, полный несокрушимой силы, и окровавленный, изломанный, едва узнаваемый, усыпанный землей и крошкой камня, раздавленный, как лягушка под сапогом, Шайх Давуд.
Горная крепость – не цветущий и богатый город. Это цитадель на случай, когда сильный враг придет в твой край. Тут брать было нечего, кроме жизни.
– Ты их казнишь? – понимая настроение государя, спросил Сайф ад-Дин.
– Разумеется, – ответил Тимур.
– Отрубишь им головы и построишь башни?
Государь мрачно улыбнулся.
– Нет.
– Сбросишь со скал?
Это был старый прием горцев – не надо махать мечом, толкнул – и смотри, как, пролетев расстояние и захлебнувшись криком, издыхает на камнях твой враг. Корм для горных хищников и птиц!
– Не угадал, – покачал головой Тимур. – Я думал: что с них взять, кроме жизни? Теперь я знаю, что. Страдания! Для них. И науку для других. Ведите их всех в Сабзавар! – приказал он.
Толпа пленных входила в родной Сабзавар. Их было две тысячи.
