Странник - Александр Фомич Вельтман

На стенах укреплений стояли еще огромные крепостные орудия, древние трофеи побед турецких в Германии и Польше[480]. Молчаливо выглядывали они из амбразур, как головы черепах из своих... как их называют?.. похожих на два щита, в которых было погребено тело Аларика[481], мужественного царя готов.

Не видя необходимости описывать, как интересно плещет Черное море о гранитные подошвы древнего, славного города Истра, я еще менее намерен уверять читателей, что некогда Дунай впадал в море близ этого города и что долина Кара-су есть древнее русло его.

Как ни теки, Дунай мой, быстро,

Но без чудес не мог ты перелить

Своей воды чрез гору, что близ Истра

Дорогу вздумала тебе загородить.

День XLII

CCXCIX

Pour ne rien laisser en arriere, je vous dirai, monsieur, que...

(Lettre sur le tetes parlantes. Rivarol)[482]

Я еду далее, по пустырю Силистрийского Санджака, на Гирсов. После шести часов езды лошади устали, желудок опустел, должно было искать приюта от дождя. Вот в стороне от дороги видно какое-то киой. Посмотрим на карте. Карамурат-киой, Дана-киой... Бог знает! Дана-киой или Карамурат-киой?.. Судя по расстоянию от Гирсова, должно быть Дана-киой... но Дана-киой влево от дороги, идущей из Кистенджи!.. Впрочем, и Карамурат-киой... да... не более трех верст по карте... но столько ли в натуре?.. На карту надейся, а сам не плошай! — говорит военная пословица.

Так рассуждал я, а между тем бричка двигалась вперед. Киой осталось версты две уже позади. — Стой! назад! не все ли равно, Карамурат-киой или Дана-киои? и там, и там пусто. Нужны только вода, очаг да камыш. Ступай! И вот въезжаем в деревню. Чисто, и домового нет!.. в одной трубе дымок... может быть, турки?.. нет!.. видна бричка... подъезжаю.

«Ба! В.......!» — А! Н....! что ты здесь делаешь! — «А вот взойди, посмотри».

Одна булгарская землянка уцелела от совершенного разрушения; над нею еще была крыша, внутри ее был еще очаг. Перед очагом, в котором трещал уже камыш, лежал огромный чемодан; на чемодане стояла оловянная чаша; из чаши клубился пар, как из Везувия.

Я не буду ни опровергать, ни подтверждать догадку читателя, что в чаше заключался суп, сваренный на подобие супов французских на воде, немецких на шоколаде или на пиве, английских на вине, китайских с кирпичным чаем, восточных на всякой всячине; не буду спорить о вероятности предположения, что то были щи русские или борщ польский, с свеклой; малороссийский на капустном или огуречном соке; молдаванский с виноградным листом; не скажу, справедливо или нет заключение, что в чаше была уха, столь же жирная и вкусная, как уха Демьянова[483].

И странно было бы спорить о том, чего я сам не успел исследовать, хлебнув сгоряча чего-то необыкновенно горячего. Язык мой загорелся, из глаз посыпались слезы, аппетит исчез.

CCC

Ожога лишила меня часа на три памяти и внимания, и потому в нескольких словах переношу я себя и Н.... из Дана-киой или Карамурат-киой по грязной дороге в Гирсов.

Читатель может себе представить влево от дороги темно-голубую ленту Дуная, лежащую на одичалой природе; вправо покатость гор; позади себя путь, который мы уже совершили; перед собою гласис[484] кр. Гирсова, мост чрез ров и каменные ворота в средине куртины[485]; над собою вечернее небо со всеми признаками осенней, дурной погоды.

Таким образом, проходя церемониальным маршем вместе со всею Вселенною пред Временем, мы пронеслись чрез мост и ворота и катились по гирсовской улице под гору, к комендантскому дому. Коменданта дома нет; плац-адъютанта дома нет.

Вечер держался уже на ниточке.

Какой-то солдатик взялся отводить нам приличную квартиру.

Долго водил он нас между рассеянными по крепости деревянными, полуразрушенными домами, занятыми под гошпитали и магазины; наконец, как бы случайно, нашел пустой дом.

«Господин служивый, здесь ни окошек, ни дверей! очаг и труба сломаны!»

Идем далее.

«Вот еще дом, годный под квартиру, В. в-е![486]»

Я отворяю двери, вхожу... темно... Наступив на что-то мягкое, я невольно остановился... гляжу под ноги... «Любезный друг, здесь есть уже постояльцы!.. если не живые, так мертвые!.. смотри, сколько их разметалось по полу!»

«Виноват, В. в-е! — отвечал простодушный солдатик, — здесь, верно, гошпитальный амбар для склада покойников.»

Опять пошли ходить и ездить.

Еще квартиру показал нам вожатый наш. Тепла, хороша; но в ней только что упокоился один офицер, бывший в горячке.

— Невыгодна квартира! показывай другую.

«Больше нет, В. в-е!» — отвечал наш квартиргер[487].

Положение наше было не очень приятно: ночью, под дождем, посреди грязных улиц Гирсова. Однако же оно скоро улучшилось. Узнав, что плац-адъютант уехал на несколько времени из крепости, мы расположились в его квартире, теплой, снабженной всеми потребностями, необходимыми для военного спокойствия.

День XLIII

Сей день должен был начинаться главами CCCVII и CCCVIII; но так как они не явились в назначенное время к своему месту, то и были арестованы мною на двадцать четыре часа.

(Примечание)

CCCI

Хотя бы нить памяти вашей и была короче расстояния между хвостом и головой Большой Медведицы, но, верно, вы не отказались бы нанизать на нее и прекрасное правило жизни:

Будь тем, что есть;

Ходи без маски;

Люби не лесть,

А только ласки.

Людей люби;

Не крась природу;

Не много спи,

Пей больше воду.

Божбе не верь;

Все весь и мерь;

Не нянчи тело

И делай дело.

CCCII

Таким образом, в молодости, нанизав на память все прекрасное, все полезное, все высокое, под старость от нечего делать можно перебирать эти четки.

Как сладко воспоминание, как хороша и старость, когда она есть тихая задумчивость о прошедшем!

Жизнь наша требует того, чтоб каждому делу предшествовала мысль и новая мысль последовала за делом.

Помните ли вы... вы, которую я не знаю, как назвать... вы, которая так похожа на все, с чем поэты сравнили красоту и добродетель, помните ли вы чувства той минуты, в которую сердце вам сказало: «Ты сделала добро!», а все окружающее подумало: «Как она совершенна!».

CCCIII

Если бы мысль моя была так глубока, как океан в том месте, где измерял его Форстер, и так