Освоение времени - Виктор Васильевич Ананишнов

И этим, оказывается, я помешал!

Думал, выйду и грохну дверью. Покажу, как мне у них не нравится.

Открыл её и — замер поражённый…

Там, за дверью, могла быть ещё одна комната, зал имитационной, коридор, улица, да мало ли что за ней могло быть!

Но в лицо мне пахнуло осенью и чистым воздухом неухоженного парка. Я стоял на невысоком, в три ступени, крыльце, а передо мной — во всей красе золотая осень.

Люблю осень. И умру когда-нибудь осенью, наверное. До того она настраивает меня на минорный лад, и легко мне, шурша ещё не совсем усохшими листьями, идти в полном изумлении. Люблю песню, петую когда-то в студенческие годы, написанную моим другом:

К нам осень, к нам осень

Пришла в кружевах волшебства.

Вновь осень, вновь осень,

Шуршит золотая листва…

Вернулся к Маркосу умиротворённым и покладистым. Не хотелось раздражаться и выискивать какие-то крючки, которые могли поцарапать моё самолюбие — хотели этого они, люди будущего, или нет. Вернее всего, не хотели, а мне в каждом их слове чувствовался подвох.

Алекс ли меня так расстроил?

Ну что я к нему прицепился, если даже его местные (по времени) считают, что с ним такое бывает часто?

На предложение посмотреть что-либо меня интересующее, я, не задумываясь, отказался.

И думаю, был прав.

На Луну или Марс — летают же они уже, наверное, туда запросто — попросить доставить меня постеснялся. В конце концов, я трезво осознавал, кто я такой, да и кто может это просто так устроить? А посмотреть, чего достигла их техника, так это же надо заглядывать куда-то на завод, а там, уверен, автоматика сплошная, роботы, словом, работающая сверх техника и супертехника. А располагается она, естественно, в спецпомещениях, в которые, естественно, вход-то запрещён. Не только мне, а вообще людям.

Конечно, посмотреть бы, чем и как обычные люди живут: быт, повседневный отдых. Но это — в гости напрашиваться, значит… А по гостям я ох, как не люблю ходить. Придёшь, сидишь болваном, хозяев развлекаешь, а твой приход для них — лишние заботы…

Уж лучше, пришло ко мне решение, я здесь сам как-нибудь побываю. Без опекунов. Тогда всё и посмотрю. А то — по улицам слона водили, как видно на показ… Ещё чего! Не столько я буду смотреть, сколько на меня, как на реликт прошлого.

И Симон, и Маркос, по-видимому, иного от меня и не ожидали и больше никаких предложений не делали. Перешли сразу к вопросу об аппаратчиках.

— Твоё соображение, Ваня, — сказал Леви, — до сих пор уточняется. Возможно, метеорит запустил нечто, влияющее на субстанцию времени, и теперь мы можем до определённого предела уходить в прошлое. Но вот что это такое? Что могло протянуть нам руку из прошлого и связать в единое целое такой громадный промежуток времени? И насколько уникально подобное событие в истории Земли? Может быть, в эпоху до этого метеорита каналы во времени уже существовали? Да и единственное ли это каналообразующее место на Земле? К тому же, метеорит — этот только гипотеза. Возможно, он никакого отношения ко всему случившемуся с вами не имеет отношения, а просто так совпало….Видишь, сколько сразу проблем, требующих разрешения, принёс ты нам. И это только те, что лежат на поверхности и сразу приходят на ум. А сколько ещё иных, уже просматриваемых, и тех, что ещё возникнут. — Он энергично потёр руки. Радостно улыбнулся. — Работы хватит всем.

— Чем могу вам ещё помочь? — спросил я ради вежливости.

— Пока ничем. Мы будем разбираться. Подумаем. Уж потом обратимся к тебе. И тебе придётся опять сходить к нашим сотрудникам и передать наше решение. Кстати, у тебя не было с ними языковым трудностей?

— Нет. У них же эти… Симон говорил. Лингвистические устройства есть.

— Лингвамы?

— Да, — я оглянулся на Симона, ища подтверждения.

Он кивнул. И тут у меня мелькнуло! Вот что надо заиметь. Это вещь стоящая. С кем хочу, с тем и поговорю без переводчиков. А то ходоки общаются между собой не столько словами, сколько жестами.

— А мне можно дать такой лингвам?

Они переглянулись.

— В принципе, да, — сказал Маркос. — Но вам тогда придётся задержаться. Лингвам трансплантируется.

— Если ненадолго… — поторопился сказать я, прежде чем до меня дошло, что означает это — «трансплантируется». — Он что, вшивается?

— Вводится.

— Куда?

— Да хоть куда. Мне вот ввели его в ухо, — Маркос коснулся правой рукой мочки. — А тебе, Симон?

Я рассмотрел его ухо. Никаких следов: ни подкожных бугров, ни швов каких-либо.

— Мне встроили в вечный зуб, — повёл челюстью Симон.

Леви качнул головой.

— А я отказался, когда мне его предложили поставить. Да, Ваня? Что ты хочешь сказать?

— Так всё-таки, долгое это дело? — стал я добиваться своего.

Маркос неопределённо повёл рукой.

— Я сейчас выясню, где это можно будет сделать быстрее.

— У Алекса, — не столько спросил, сколько подсказал Симон.

— Думаю, да, — Маркос поджал нижнюю губу. — Попробую, если он сейчас в состоянии… Подождите!

Он направился в другую комнату, где находился Алекс. В походке его была заметна неуверенность.

Мне все их реплики о встраивании лингвама то в ухо, то в зуб не очень понравились. К тому же, решение подключить к этому Алекса сопровождалась явной нервозностью. Складывалось впечатление, что они, в принципе, не против того, чтобы я обзавёлся лингвамом, но всё это не так-то просто. А поскольку я не отказался, когда они мне намекнули о таком положении дел, то им пришлось искать выход, чтобы удовлетворить мою блажь.

Однако просьба с моей стороны показалась мне уместной и для исполнения довольно скромной по сравнению с тем, что я действительно мог попросить их организовать мне экскурсию на Луну или на Марс.

— Это… эта операция сложная? — спросил я у Симона и проглотил подступившую вдруг кислую слюну. — Под наркозом?

Ненавижу и, честно сказать, побаиваюсь самого слова «операция», если оно означает вмешательство в мой организм.

— Нет, что ты? — развеял мои страхи Симон, в усмешке дёрнув щекой. — Никаких наркозов. На уровне укола. А если Алекс…

— Он распорядился, — досказал за него Леви, торопливо выходя из-за угла устройства, перегородившего проход. И мне: — Иди, Ваня, за мной!

Маркос в пять шагов пересёк свою комнату, приложил руку к стене. Она стала прозрачной. Во всяком случае, от его руки пошли словно разводья, делая стену вначале ясной, а затем и вовсе убирая её. Она истаяла, открыв проход