Распущенные знамена - Александр Антонов

— Никак нет, ваше высокопревосходительство! — отчеканил Каледин, вскидывая подбородок. — Простите, но я пока не знаю, как теперь произносится ваше новое звание…

— Генерал армии, — подсказал я.

— Никак нет, … товарищ генерал армии! — поправился Каледин. — К формированию корпуса я приступаю незамедлительно в полном соответствии с полученным приказом. Но сроки отправки его на фронт будут зависеть от результатов переговоров, участниками которых мы с вами являемся.

Взгляды двух генералов — тяжёлый, давящий Духонина и упрямый Каледина — скрестились. Я с тревогой наблюдал за ходом дуэли. Первым «опустил шпагу» Духонин. Он пожал плечами и слегка раздражённо произнёс:

— Хорошо, Алексей Максимович, пусть будет так. В конце концов, это всего лишь формальность, поскольку я абсолютно убеждён в благополучном исходе переговоров.

Атаман облегчённо вздохнул, и тут же пригласил нас к совместной трапезе. Дабы не усугублять обстановку, приглашение было принято.

Перевести условие, выставленное Калединым, в состояние формальности оказалось куда как труднее, чем полагал Духонин. Переговоры, которые из-за инцидента с Деникиным и так начались с опозданием, затянулись ещё на неделю. Дипломатические маневры Сталина и военные маневры Тухачевского вблизи границ мятежной зоны шаг за шагом позволили согласовать все позиции кроме одной: что делать со Зверевым? Наша делегация настаивала на том, чтобы полковник предстал пред судом.

По всем остальным вопросам мятежники были вполне удовлетворены: окончательное решение о статусе казачьего края должно вынести Учредительное собрание, до того Советы обязались не вводить туда внутренние войска и не препятствовать работе местных органов самоуправления, которые в свою очередь обязались действовать в рамках существующего законодательства. Отсюда: «бодаться» из-за одного человека не хотелось уже никому. Потому судили Зверева в Новочеркасске закрытым судом военного трибунала. Приговор: пять лет каторжных работ с отсрочкой исполнения до окончания войны. Это давало Звереву шанс на поле брани смягчить приговор кровью.

Решение суда никого полностью не удовлетворило, но позволило делегациям поставить подписи под соглашением.

**

Революция провела по сердцам российского дворянства если не кровавую полосу отчуждения, то чёрную полоску неприятия почти по каждому — и между родами и новой Россией, и внутри самих родов.

Братья Игнатьевы некогда были дружны, а теперь стали холодны друг к другу. Павел не мог принять восторженного отношения Алексея к российским переменам. Однако нынче напросился в гости сам.

Братья сидели в малой гостиной за низким столиком, промеж них графин вина и лёгкая закуска.

— Не буду кривить душой, Алёша, — произнёс Павел после второго выпитого бокала, — пришёл я к тебе поговорить о недавних событиях, произошедших вокруг тебя. И знай, это не только мой интерес!

— О чём ты, Паша? — слегка настороженно поинтересовался Алексей.

— Ну, как о чём? — чуть свёл губы в улыбке Павел. — О суете вокруг двух миллионов из хранимой тобой казны.

Алексей слегка замялся: врать брату не хотелось, а говорить на служебные темы он был не вправе. Павел правильно понял его замешательство и пришёл на помощь.

— Не терзайся, Алёша. Оставь свои секреты при себе, тем более что нам, — Павел выделил слово «нам», — всё известно.

— Если так, к чему этот разговор? — удивился Алексей.

Павел чуть поморщился.

— Видно я неверно выразился. Нам известны все основные события и последствия, к которым они привели, может, даже больше, чем тебе, но мы хотели бы знать детали. Давай, я буду рассказывать, а ты уточни всё, что сочтёшь возможным.

Алексей кивнул и Павел начал:

— О том, что к тебе направляется нарочный от «товарищей» из Петрограда, мы узнали, думается, одновременно с тобой и сразу насторожились. Куда пойдут эти два миллиона, нам было совсем не безразлично. Если на дело так называемой «мировой революции», то мы были готовы провести экспроприацию. Да, да, и не смотри на меня так. Отняли бы деньги силой — за порогом твоего дома, разумеется. Прибытие самозваного прапорщика Нащёкова мы самым позорным образом прошляпили — никак не могли представить, что посланник из Петрограда прибудет под видом «добровольца». Когда позже выяснилось что он такой же посланник, как и прапорщик, нам наш промах простился. Но правду мы узнали только после того, как в пригороде Парижа приземлился «Александр Невский». Фанфаронствуют «товарищи», решили мы, но потом выяснилось, что у них были причины так поспешать. Кстати, ты действительно отдал липовому посланнику все наличные деньги, что хранились в твоём сейфе?

— Даже не половину, — улыбнулся Алексей. — Мне этот тип — кстати, бумаги он предъявил вовсе не на имя Нащёкова — показался несколько странным, но документы у него были выправлены верно, и я должен был хоть как-то удовлетворить его просьбу.

— А если бы «Невский» прилетел двумя днями позже, или не прилетел бы вовсе, ты бы отдал ему оставшуюся часть денег? — полюбопытствовал Павел.

— Только если бы Петроград подтвердил его полномочия. Я как раз готовился отправить запрос, когда прибыл Кравченко.

— Кстати, о Кравченко, — сказал Павел. — Тебе не показалось, что он уж очень похож на полковника Львова, того, из ОКЖ, что был ещё близок к царю, ты ведь его знавал?

— Не близко, — частично согласился Алексей, — но мне действительно показалось, что они очень похожи.

— На самом деле считается, что это два разных человека, — произнёс Павел. Что-то в его тоне заставило Алексея насторожиться?

— Считается? — переспросил он. — Так ты с этим не согласен?

— Мы с этим не вполне согласны, — поправил его Павел. — У нас есть все основания считать, — правда, нет доказательств — что полковник Львов ведёт какую-то свою игру, прикидываясь то бывшим жандармом, то большевиком.

— Вы подозреваете Львова в двурушничестве? — удивился Алексей.

— А вот для этого у нас точно нет оснований, — отрицательно покачал головой Павел. — Ни в образе Кравченко, ни в своём истинном обличии он пока ничего серьёзного против своих бывших коллег не предпринимает, в отличие от того же Джунковского.

— А что Джунковский? — спросил Алексей.

— По нашим сведениям отозван с фронта в распоряжение председателя ВЧК Дзержинского, и, по слухам, помогает теперь создавать новый политический сыск. Ладно. Так что приключилось с теми деньгами?

— Кравченко мне их вскоре вернул, а я потом передал всю сумму подлинному представителю российских властей. Как он их употребил, про то мне неведомо.

— Часть денег он передал на нужды российского посольства, а часть в настоящее время тратит на закупку образцов военной техники; и тебе про то ведомо!

Алексей поморщился, будто у него внезапно заломило зубы.

— Брось, Алёша, — усмехнулся Павел. — Ты вправе хранить свои секреты, тем более что ничего крамольного мы в действии «товарищей» по расходованию этих средств пока не видим. Образцы военной техники нужны, видимо, для того, чтобы сравнить её с отечественной, что безусловно во благо нашей армии. А как они охраняют наши военные секреты? Как «Невский» сел, так союзнички сразу стали к нему подбираться — шутка ли, лучший боевой самолёт в мире! Так «товарищи» выставили вокруг самолёта оцепление, да ещё пригрозили, что если кто попробует оцепление прорвать силой, то они взорвут самолёт, молодцы!

— А как у вас смотрят на события на юге России? — спросил Алексей.

— Без удовольствия, — кисло сморщился Павел. — Но там как будто всё пока уладилось. Каледин формирует корпус, чтобы повести его на фронт. «Товарищи» и вправду готовят наступление.

— Слышал, — кивнул Алексей.

— Если так, то мы пока с ними, — сказал Павел, разливая вино по бокалам. — За Победу, брат!

Глава седьмая

АРТУР

Кончились приключения — начались мытарства. Та малая мелочь, что завалялась у меня в кармане, истратилась очень быстро, и я стал до обидного резво опускаться на дно. Когда я всё же добрался до Парижа, то мало чем отличался от местного бомжа (по-ихнему, клошара). Три дня разыскивал российское посольство, ещё день мучился сомнениями, потом подошел к входу. Ажан, то бишь полицейский, стал меня гнать, но вышел сотрудник и провёл меня в посольство, а там сразу в ванную комнату, за что я был ему крайне благодарен. Отмякнув в горячей воде, я побрился и впервые за последнее время отразился в зеркале не рожей, а лицом — пусть и слегка осунувшимся .

В предбаннике (в данном случае: в предваннике), где я скинул свои лохмотья, их не оказалось. Вместо этого на деревянной скамье аккуратной стопкой лежало чистое бельё, а на плечиках висел моего размера костюм. Так что пред светлые очи посла России во Франции Александра Петровича Извольского я предстал во всём, так сказать, великолепии. Не знаю, что думал обо мне посол в свете полученных из Петрограда указаний. Говорил он со мной мало, был вежлив и холоден.