Роковой самообман - Габриэль Городецкий

Хотя главное внимание теперь обращалось на юг, все же признавалась нестабильность ситуации, так же как тот факт, что развертывание сил будет «зависеть от политической обстановки, существующей на момент начала войны». Директива отражала раздоры на Балканах, но она была издана до одностороннего германского арбитража 30 августа{636}, подготовившего почву для полного господства Германии на полуострове. После этого арбитража Тимошенко и Жуков, командующий Киевским военным округом, представили Сталину на рассмотрение изменения к плану, устанавливавшие приоритеты: создавался Юго-Западный фронт как главный театр войны. Принимались меры по ускорению укрепления новой «линии Молотова», так чтобы «в дальнейшем, за счет созданных надежных укреплений, освободить и еще силы для усиления основной группировки на юго-западе». Также были приняты особые меры по улучшению железнодорожных и автодорожных коммуникаций, ведущих на юго-запад{637}. В декабре, когда начали просачиваться новости о гитлеровском решении по плану «Барбаросса», уже считалось само собой разумеющимся, что «главный удар объединенных сил противника» последует с Балкан{638}.

Преимущественно юго-западное развертывание сил поэтому не является, как иногда считают, просто намеренной попыткой захватить и оккупировать румынские нефтепромыслы. Скорее это — сосредоточение войск в месте, где предполагалась главная угроза: германская оккупация румынских нефтепромыслов и быстрое продвижение на Украину и к Баку. С осени 1940 по весну 1941 г. наращивание сил на этом фланге действительно представлялось вполне логичным. В конце концов Гитлер только 17 марта 1941 г. отказался от своей идеи двойного захвата Украины в клещи и выбрал главный удар всеми силами в центральном секторе{639}. Впоследствии планы подверглись лишь незначительным изменениям в феврале 1941 г. после январских военных учений и послужили основой для мобилизационного плана{640}.

Банкротство военных

Первоначальное благодушие Кремля после Берлинской конференции скоро было прервано угрозой, замаячившей перед ним, когда обострилась борьба за Балканы. Утром 5 декабря 1940 г. Деканозов, назначенный послом в Берлине, просматривал почту, как делал ежедневно. Внезапно его поразило анонимное письмо, содержащее важную военную информацию о намерении Гитлера напасть на Советский Союз весной 1941 г.{641}. Неделей позже Сталина ознакомили с содержанием речи генерала Кейтеля в Берлине перед корпусными и дивизионными командирами. Признавая, что Советский Союз сохраняет нейтралитет и, «таким образом, Германии с Востока не угрожает опасность», он подтверждал, однако, что Гитлер раздражен «нежеланием русских вести разговоры о "новом порядке в Европе" и вообще о разделе мира на "сферы влияния"». Далее донесение раскрывало решение Гитлера захватить Салоники и перебросить войска через Болгарию «независимо от согласия или несогласия последней»{642}. Очевидно, внимание Сталина привлекли и к речи Гитлера перед его Верховным командованием 18 декабря, изобиловавшей антисоветскими инсинуациями и упоминавшей о войне на востоке как заветном стремлении Третьего рейха{643}.

Самая драматичная часть сведений попала к Сталину во время совещания Верховного командования, собранного им в середине декабря для обсуждения длинного списка недостатков, вскрытых специальной комиссией ЦК. Всего лишь через одиннадцать дней после издания Директивы 21 об операции «Барбаросса» генерал Тупиков, военный атташе, предупредил Москву о ее существовании:

Начальнику разведывательного управления Генерального штаба Красной Армии

Берлин, 29 декабря 1940

[Имя стерто. — Г.Г.] сообщил, что [имя стерто] узнал из хорошо информированных военных кругов, что Гитлер отдал приказ готовиться к войне с Советским Союзом. Война будет объявлена в марте 1941 г.

Даны инструкции проверить информацию.

Подтверждение последовало незамедлительно. Генерал Тупиков доверял своим источникам, которые «основывались не на слухах, а на специальной письменной директиве Гитлера, совершенно секретной и известной лишь немногим». Визит Молотова в Берлин привел информаторам на память полковника Бека, польского министра иностранных дел, вызванного в 1939 г. в Берлин для переговоров с Гитлером после того, как уже была завершена разработка планов оккупации Польши. И письмо, и заключение по нему были посланы лично Сталину{644}. Ему также стали известны данные люфтваффе инструкции приступить к выполнению широкой программы разведывательных полетов над советской территорией в приграничных районах{645}.

Общая сводка начальников Украинского и Белорусского НКГБ описывала создание управления интендантской службы в Варшаве, массовую переброску войск и превращение гражданских учреждений в казармы, укрепление главных железнодорожных узлов и введение мер противовоздушной обороны. Такое же значение имело резкое увеличение количества пограничных инцидентов с немцами: тогда как в промежутке от подписания соглашений с Германией вплоть до июня 1940 г. было всего 22 незначительных инцидента, быстро разрешавшихся местным командованием, во второй половине 1940 г. их число выросло до 187{646}. Перехваченная телеграмма из японского посольства содержала информацию от германского посла: «Обстановка вошла в решающую фазу развития. Германия полностью завершила подготовку от Северной Финляндии и до южной части Черного моря и уверена в молниеносной победе. Румыния тоже по мере возможности ведет подготовку к тому, чтобы можно было сразу выступить»{647}.

Угрозы сопровождались вызывающими тревогу рапортами о неготовности армии к войне. В начале декабря Тимошенко даже жаловался Центральному Комитету, что Наркомат обороны не имеет никакого оперативного плана войны. Кроме того, начальник Генерального штаба не получал сводок о положении на границах. В следующем рапорте Меркулов предупреждал о печальном состоянии войск на восточных границах{648}. В ответ на все это Сталин созвал чрезвычайное совещание Верховного командования Красной Армии в конце декабря в Москве{649}. На заседаниях в ходе напряженной работы коснулись всех аспектов реорганизации вооруженных сил: программы обучения, «оперативного искусства», бронированных и моторизованных соединений, военно-воздушных сил и т. д. Хотя в различных докладах проявлялись следы мастерства, достигнутого советскими военными в 1930-е гг., гнетущая атмосфера и инструкции Сталина по поводу необходимости разработать «новую военную идеологию» вызвали в конце концов общее смятение.

Несмотря на табу на имя Тухачевского, Жуков, так же как и Тимошенко, цеплялись за его теории, как за спасательный круг. Они рассчитывали, что Красная Армия будет способна сдержать противника на начальном этапе войны и впоследствии развить успех, нанеся «главный удар». Тем не менее доверие к этой доктрине несколько поколебалось, отчасти из-за страха перед Сталиным, а еще больше в результате зачарованности тактикой блицкрига, применяемой на Западе. А самое худшее заключалось в том, что, с тех пор как были репрессированы большинство создателей новой теории, уменьшилась способность полностью усвоить доктрину и перевести ее на язык практики. Не раньше Курской битвы летом 1943 г. произошло окончательное восстановление ее в полном объеме, подготовившее почву для впечатляющих советских побед{650}. Соблазн перенести элементы «чудодейственного» германского рецепта в «новую современную войну», как называли ее Сталин и некоторые его генералы, был почти непреодолим. Генералы Романенко, Стерн, Павлов и Жуков теперь чуть ли не фанатически отстаивали наращивание бронетанковых формирований, сетуя на низкие темпы производства{651}.

Жуков и в некоторой степени Тимошенко в заключительном слове ближе всего подошли к полной реабилитации теорий Тухачевского. Жуков не видел замены созданию надлежащей оперативной оборонительной зоны, в которой будет возможность эффективно реорганизовать тыл и набрать войска для оперативных маневров. Маневры должны будут осуществляться на глубину от 8 — 10 км для пехотной дивизии до 80 — 100 км для армии. Поэтому оборону следовало вести поэтапно: сначала сдерживание противника, затем прорыв и уничтожение его обороны и, наконец, расширение прорыва синхронизированными ударами в разных направлениях{652}.

Закрывая совещание, Тимошенко нисколько не старался преуменьшить прямую угрозу, представляемую для русских «самой мощной» армией мира. Тем не менее, вероятно, страх перед Сталиным заставил его выразить уверенность, передавшуюся всем присутствующим, что, «хотя война с Германией может быть трудной и долгой, наша страна обладает всем необходимым для борьбы до победного конца». Этот вывод в известной степени отвлек внимание от довольно серьезных недостатков, вскрывшихся в ходе совещания, особенно после откровенной критики Жукова в адрес Наркомата обороны{653}.