Проклятие (Тамплиеры - 5) - Октавиан Стампас

- Но, простите, как же они... род их вскоре пресечется.

- А не такова ли идея всего священного писания? Род людской не может пребывать вечно. Будет поколение, которое назовется последним. Ведь не расточение семени, а завоевание вечного блаженства цель жизни земной. А иначе бы и не было объявлено о грядущем страшном суде. Вы потрясены?

- Да, я потрясен, - искренне сознался Арман Ги.

Граф удовлетворенно облизнулся.

- И вот я организовал соответствующую обитель.

- И вам удалось все, что вы ждали от этого начинания?

Человек в кадке мощно поморщился.

- В любом, даже святом деле нельзя избежать сложностей. В идеале, конечно, членами моей общины должны становиться оскопившиеся добровольно и даже радостно. Но не всегда этого можно добиться, и более того - весьма редко. Не все догадываются о своей пользе. Но это легко объяснимо. Чтобы открыть духовные очи человека и заставить их узреть истины, приходится прикладывать определенные усилия. И мы их прикладывали не покладая рук.

Арман Ги напряженно молчал в ожидании новых невиданных откровений.

- Н-да. Мы скупаем наших несчастных братьев, томящихся по гаремам всего магометанского мира, здесь они находят умиротворение и понимание. Братское участие и отеческую заботу. С моей стороны.

- Но, сир, простите за, может быть, дерзкий вопрос.

Граф шумно кашлянул.

- Ну.

- А не пытаются ли они бежать, я имею в виду самых неразумных из новообращенных.

- Не знаю. Наверное, нет. Охранники у меня хороши. Потому и кажется, что крепость плохо охраняется, что копья их обращены во внутрь, а не вовне. И потому братия моя спокойна и довольна. Всем.

- А сами охранники?

- Что охранники?

- Им здесь нравится?

- Да какое это имеет значение?!

- Ну, в общем...

- Они никуда не могут бежать. Сейчас покажу почему. Эй, иди сюда, кто-нибудь.

Из-за занавеси появился мгновенно человек в покрывале и поклонился.

- Сними.

Покрывало шурша взлетело и Арман Ги отшатнулся - на него глядело жуткое, безносое лицо. Рядом с этим человеком Лако, например, даже при всех своих ноздрях, мог сойти за родственника Филиппа Красивого.

- Так ильханы поступают с осквернителями могил, - сообщил граф д'Олорон. - А правоверные мусульмане отлавливают тех, кто вышел из-под ножа монгольского палача и убивают, как бешеных собак. Открыться безносому человеку совершенно негде, теперь понятно?

- Так все стражники осквернители?

- Зачем, я сам им режу носы. Тем кто покрепче и годится носить копье.

- А они... они не серчают на вас, сир?

- Ну и пусть. Ну убьют они меня - куда денутся? Лучше уж со мной и без носа, чем без меня и без жизни.

Граф зевнул, отворив зловонную пещеру. Разговор явно приближался к концу.

- Ну вот, нормандец и тамплиер, ты узнал все, что хотел, правильно?

- Да, сир.

- И я хочу тебя поздравить с прибытием. Надеюсь, ты с открытыми глазами примешь истинную веру.

Ужасающая догадка вспыхнула в мозгу рыцаря.

- Какую веру? Вы сказать...

- Да, - с гордостью заявил Черный Магистр, князь Алеппо и граф д'Олорон, - уже завтра тебе и твоему слуге будет оказана высокая и неизбежная честь, и вы сможете разделить вместе со всеми нами жизнь в истине.

- А я не могу! А если я не хочу?!

- Ты можешь отказаться, но тогда тебе придется лишиться носа. И одеть покрывало. Как и твоему слуге.

Тем более ему, как мне сказали, не так уж много и отрезать-то придется.

Когда Армана Ги вывели из залы, за его спиной еще долго стоял каменный смех.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ПОНТУАЗ

Когда король охладевает к исполнению, своих обязанностей, жизнь в государстве не замирает и некоторое время продолжает течь также как и текла прежде. Как обманутый муж последним узнает о преступлениях жены, так и, государь (порой) последним осознает, что правит не совсем той страной, которой некогда правил.

Замок Мобюиссон под Понтуазом был невелик и не слишком роскошен. Он стал королевской резиденцией во времена Бланки Кастильской, бабки Филиппа. Его величеству он нравился своей уютностью и непретенциозностью. Замок находился всего в десяти лье от Парижа, но казалось был отделен от него на сто дней пути.

Конечно, до Филиппа доходили известия о том, что господин коадъютор Ангерран де Мариньи полностью взял в свои руки управление государством. Он не просто ведает сбором налогов, он замыслил вещь ранее не виданную и непостижимую. Он решил унифицировать денежную систему государства, дабы повсюду ходила одна монета. Сверх того, он замыслил войну с Фландрией, более других противящейся введению единообразного для всех налогообложения. Забегая вперед скажем, что война такая была развязана и с блеском, в самые краткие сроки выиграна. Права верховной власти были подтверждены Маркетским миром.

Ангерран де Мариньи не останавливался в своих планах переустройства королевства на урегулировании финансовой стороны дела. Он, в глубине души, разумеется, считал истоком всякого зла на земле всевластие царствующей особы. И в стране, где монархическая идея даже еще не полностью восторжествовала, где не до конца была упразднена власть провинциальных владык, он уже придумывал узду для окорачивания абсолютизма. Он думал о народном самоуправлении. Создаваемые в крупных городах ассамблеи граждан по его инициативе получили возможность обсуждения королевских ордонансов. Пока еще только обсуждения, но в перспективе Ангеррану де Мариньи виделась уже французская палата общин.

Король понимал направление мыслей главного своего администратора, от него не укрывалась исконная враждебность его планов всему тому, что олицетворял он, Филипп Капетинг. Но странный паралич воли и отсутствие вкуса к политической жизни оставляло короля в необъяснимой для окружающих неподвижности.

И на других фронтах жизни он терпел урон, хотя, до поры до времени, не знал о нем. Его невестки Бланка, Маргарита и Жанна в недрах Нельской башни устроили настоящий вертеп. Король относился к ним с симпатией, даже может быть большей, чем к своим сыновьям Людовику, Филиппу и Карлу. Он рассчитывал, что именно бургундские красавицы родят тех принцев, которым можно будет доверить кормило управления королевством, не слишком опасаясь за его будущее. Когда появились первые намеки, первые неуверенные наветы, он отринул их. То ли счел их происками тех, кто мечтает расколоть королевскую семью, то ли у него не было внутренних сил для нанесения удара. Разумеется, если бы ему были представлены неопровержимые доказательства прелюбодеяния, он был бы вынужден действовать. Но он счел их плодами грязного воображения придворной черни, всегда завидовавшей удачливости короля в житейских делах.