Тени колоколов - Александр Доронин

Больше четырех лет прошло с тех пор, как Чукал со своими односельчанами по этой вот дороге ездил в Новгород с дарами митрополиту Никону. Тогда был самый конец лета. Дни стояли теплые и сухие да и лошадям полегче было — дорога накатана. Сейчас сам толкай телегу…

Чукал снова хлебнул пуре, засунул в рогожу остроносый кувшин и неожиданно в кустах увидел осевший к земле дом.

— Тпру!

Лошадь сразу остановилась. Едущие за ним тоже попрыгали в грязь, начали спрашивать мужика, что случилось.

— Знать, к селу подъехали! — обрадовался всегда веселый Киуш Чавкин, отчего ещё больше заулыбался.

К собравшимся подошел и Моисей Маркович. В шубе, шея обмотана куньим мехом. На нем ни капли дождя. Разве промокнет он, всю дорогу сидя в кибитке? Послушал мужиков, сказал:

— Видать, не ошиблись — поблизости село находится. Видите, к нему тропка протянулась. Тогда давайте погреться заедем, — смягчился он.

Через березняк десять подвод заехали на загороженную жердями поляну. Здесь они увидели пять домов: два стояли близко друг к другу, другие рассыпаны по пригорку.

Чукал стукнул в перекошенный косяк крайнего дома. В ответ раздался хриплый голос:

— Кто та-ам?

— Открой, добрый человек, издалека мы, — стал просить Чукал. — Вон и повозки наши около изгороди. Не пустите нас погреться-посушиться?

На крыльцо выпорхнул летящим пухом старичок. В нижнем белом белье, с такой же белой бородой.

— Смотрю, боитесь меня, — улыбаясь, сказал ему Чукал.

— Если будут все проезжие без конца заворачивать к нам, по миру сами пойдем, — стал жаловаться хозяин. — Недавно были шесть стрельцов, так они последнюю овцу зарезали. Мы, говорят, царские телохранители, голодными нам нельзя ездить…

Но всё-таки старик, внимательно разглядев приехавших, указал, куда привязать лошадей, кому где разместиться. Чукала пригласил в свою избу.

Пока Чукал снимал у порога мокрый зипун и грязные сапоги, хозяин что-то тихо говорил старухе, лежащей у окна на лавке. Чукал по говору узнал: они люди одного племени. И сразу же — с вопросом к старику:

— Вы откуда родом, эрзяне?

— Ва-ай! — удивленно воскликнул тот. — И ты эрзянин? Мы здесь, сынок, всегда жили, и деды наши тоже. Даже в Москве эрзянские семьи есть. Кто мыло делает, кто работает в бане…

Встала хозяйка. Привыкнув к темноте, Чукал увидел, каким белым было ее лицо, будто его мелом посыпали.

— У вас какое-то горе? — осторожно спросил Чукал.

— Сына в том месяце похоронили, — грустно промолвил старик и опустил голову.

После того, как распрягли лошадей, в дом зашли Кечас c Киушем. Сняли верхнюю одежду, развесили по краю полатей, прошли вперед. Старик занес дрова, запихал в печь. Огонь сразу же схватил бересту. По избе поплыл режущий глаза дым. Сначала он наполнил внутренность дома, потом стал подниматься по дощатой черной трубе.

Дом стал понемногу теплеть. Вытягивая онемевшие ноги, Чукал в сладостной дремоте чуял, как отступала дрожь, по телу прошла ноющая усталость.

Бабка, прижав ухват к худенькому телу, смотрела в устье печки, где в чугуне варилась репа. Старик сидел на лавке. Взгляд выцветших глаз его был спокойным, но в то же время он будто боялся кого-то. В нем жил страх, который землепашца как червь всю жизнь ест. Плечи повисли, положенные на колени мозолистые руки тряслись. Или старость сделала его таким?

Старик прислушивался к каждому звуку, будто ожидал чего-то. На улице тревожно заржали лошади, кто-то выругался. Бабка вышла из чулана, испуганно взглянула на дверь. На пороге появился парень в промокшей рубахе, с волосами соломенного цвета. Тяжело дыша, он что-то прошептал старику. Бабка испуганной курицей закружилась по избе, старик цапнул с вешалки шапку, торопясь стал собирать в мешок одежду. Наконец обессилено сел на лавку, и тут при свете лучины Чукал увидел его лицо, искаженное страхом. Встревожился и Чукал. Быстро одел мокрый чапан и вслед за своими друзьями выскочил на улицу.

Из соседних домов с другими эрзянами прибежал Моисей Маркович Шарон. С руганью налетел на Чукала:

— Сам не знаешь, зачем сюда нас завел!..

Лесные жители показывали в сторону горы, из-за которой поднимались в небо семь густых дымовых полос.

— Соседнее село подожгли! Там мокшане живут! Из темноты вышел тот же белобрысый парень, взял за плечо Моисея Марковича, стал жаловаться ему:

— Что, если молимся другим богам, тогда нам на земле не жить? Недавно Репештю нашу сожгли, сейчас и за села взялись. Сволочи, не люди!

Моисею Марковичу не надо было объяснять страх этих лесных жителей. Он знал, почему повсюду молебные места превращали в пепел — по всей Руси крепкие корни пустило христианство. Боярам и служителям церквей нужны были не вольные люди, а покорные рабы. Пусть все веруют в Христа, так их легче будет держать в кулаке…

Чукал запряг лошадь и первым вывел ее на дорогу. За ним заспешили и его спутники.

— Так царские гончие все села спалят! — кипел Кечай, возмущаясь.

— Помолчи лучше, пока сам цел. У ночи много ушей, — предупредил его Чукал, чутко прислушиваясь к звукам из темноты. Где-то поблизости раздалось ржание лошади. Мужики вытащили топоры и ножи, стали ждать. Вздохнули только тогда, когда верховые проскакали мимо и скрылись в лесу.

Моисею Марковичу захотелось вновь вернуться в оставленное село. В темноте много не проехали, вернуться недолго. Усталые и мокрые, мужики согласились. Всем грезились теплая печь, душистая репа в чугуне.

Вскоре почуяли запах дыма. Когда повозка свернула на поляну, вместо пяти домов путники увидели одни головешки. Только некоторые бревна ещё шипели. На старой корявой сосне колыхалось что-то наподобие чучела. Чукал сразу понял: это повешен старик, у которого они собрались переночевать… Около сваленной изгороди копошилась сгорбленная старуха. Она выкапывала что-то из-под земли и клала в лукошко. Чукал окликнул ее — и отшатнулся, увидев безумное лицо: старуха сошла с ума.

Подул ветер, и с пепелищ поднялась черная туча. Кружась, она понеслась к лесу стаей птиц. Бабка встала, подняла лукошко на сгорбленную спину и направилась в сторону горы. Ноги, видать, вели куда глаза глядят.

Чукал снял шапку, долго смотрел ей вслед. Потом подошел к лошадям и сказал управляющему:

— Моисей Маркович, давайте уносить ноги. Того и гляди, поджигатели вернутся.

За лошадьми шли пешком. Чукал знал: скоро будет селение, там можно остановиться и передохнуть. Наконец услышали петушиное пение. У самой дороги приютилась бедная деревенька. В ней жили мокшане. Встретили путников приветливо. Покормили, спать уложили. Ночь прошла быстро, будто миг один. Уставшие от тяжелой дороги люди будто в омуте утонули: уснули глубоким, без сновидений сном.

Через три дня обоз уже был в Москве. Шарон остановил подводы около крайней улицы, сам пошел к князю Куракину. Оттуда возвратился нескоро, но в хорошем расположении духа.

— Самого Лексея Кирилловича нет дома, встретила меня Капитолина Ивановна. Вот прислала со мной человека, он куда надо всех отправит.

Пришедший с Шароном парень был высок и худощав. На нем — белые портки и синяя рубашка. Многие его слова эрзяне не понимали — с управляющим он говорил по-русски. Смотрел на приезжих брезгливо, но с любопытством: словно на невиданных лесных зверей.

Приехавшие из Вильдеманова, действительно, с ног до головы были грязными. Но их самих это не смущало. Они с удивлением рассматривали улицы, дома, каких у них в селе нет. Большинство — двухэтажные, каменные. А уж людей-то, людей сколько, столько в лесу и муравьев не увидишь! Спешат и спешат по улицам, куда — не спросишь. Улицы широкие, покрыты серым булыжником. Оп-коп, оп-коп! — плясали по ним колеса телег, подковы лошадей. Одни люди ехали верхом, другие на тарантасах с высокими колесами. Бояре, видать. Моисей Маркович Шарон тоже так ездит.

— Эй, не зевай! — крикнул на возниц провожатый. — Это вам не Вильдеманово: разинешь рот — сразу изомнут. Москва ведь! — А потом по-эрзянски уже без насмешки добавил: — Сначала телеги разгрузим, потом отведу вас на ночлег.

У приехавших даже язык отнялся: смотри-ка, и здесь их язык знают!

— Ты чей будешь? — удивленно обратился к нему Чукал.

— Промзой меня зовут, рядом с Арзамасом родился. Иконы малюю, валенки подшиваю, — от души улыбнулся парень.

— Тогда давай отведи мужиков! — приказал Моисей Маркович, а сам ушел пешком. Видать, князь Куракин поблизости живет.

Повозки свернули на улицу, что начиналась с левой стороны. Она была вся в садах. Дома каменные и деревянные, покрыты тесом.

— Крыши-то зачем землей засыпали? Так ведь они быстрее сгниют, — обратился к Промзе Киуш Чавкин.

— Это от пожара. В жаркие лета здесь полгорода выгорает.

Чукал вел свою лошадь под уздцы, слушал Промзу и думал о той эрзянской деревушке, от которой осталась одна зола. В чем люди виноваты? Молились своим богам — что в этом плохого? Это ведь боги их предков… У каждого живущего на этом свете человека есть своя вера. И за нее нужно постоять…