Ожерелье королевы - Тереза Эджертон

— Меня удивляет также и мое собственное поведение. Я так странно одержим этой девушкой с первой же встречи. А теперь я увидел ее снова, я должен признать, что меня к ней тянет, но я в нее не влюблен. Я никак не могу понять — а были ли мои действия сегодня… разумны?

Он умоляюще посмотрел на философа. Этот страх мучил его вот уже столько месяцев.

— Френсис, как вы думаете, я не схожу с ума?

К большому облегчению Джарреда, легкая улыбка появилась на лице философа.

— А вы думали, что больше никогда ничего такого не почувствуете к женщине? Учитывая, как давно… как много времени, как мне кажется, прошло с тех пор, как в вашей постели появлялась женщина… уверяю вас, Ваше Величество, когда дело касается плотских желаний, легкий приступ сумасшествия как раз совершенно нормален.

Джарред откинулся на стуле. Он усмехнулся со смешанным чувством стыда и отвращения к себе.

— Думаете, дело только в этом? Я не могу передать, как сильно я все еще переживаю потерю Зелены, но, несмотря на это, мне случается испытывать… желания, как вы говорите. Но я не думал жениться так скоро, я даже не думал брать себе любовницу.

Он непроизвольно покачал темноволосой головой.

— Женщина в моей кровати — иногда можно; не думаю, что Зелена, если бы знала, запретила, хотя до сих пор я сам отказывал себе в этом. Но не более того. Ведь я так ее любил.

— Сэр, вы сами объяснили свое поведение лучше, чем я бы мог, — успокаивающе сказал Перселл. — Ваша сравнительная неопытность в этих вопросах, ведь вы женились в таком юном возрасте и вступили в такой исключительно счастливый союз, чувство, что вы так или иначе предаете вашу покойную королеву, юный возраст и явная невинность девушки, — все эти вещи создают общее впечатление, что вы плохо поступаете. И соответственно, вы реагируете, как и подобает человеку чести.

— Значит, вы не думаете, что я схожу с ума?

Философ уверенно покачал головой.

— Я думаю, Ваше Величество, что вы чрезмерно строги к себе. Я видел, как из мальчика вы превращались в мужчину, и верю, что знаю вас лучше, чем кто-либо, ну разве что исключая вашего кузена Люциуса. А раз так, я думаю, мое мнение чего-нибудь да значит.

— Это так, — заверил его Джарред, — и именно поэтому я прошу у вас совета не как у моего подданного и даже не как у моего старого учителя, но как у своего второго отца, которым вы по праву являетесь.

Очень тронутый этим обращением, старик наклонился к королю и накрыл его белую руку своей.

— Ну тогда, говоря как ваш второй отец и не без отцовской гордости и привязанности, я должен заметить, что более разумного мужчины мне встречать не приходилось.

Город Люден в Риджксленде — город очаровательных кирпичных домов и широких красивых каналов — был полностью создан людьми. Его еще и в помине не было во времена Империи Чародеев, и его не перелицевали из старого, как многие другие столицы, но скроили заново, из нового куска ткани, специально для предприимчивых мужчин и женщин пятьдесят третьего столетия, и он воплотил в себе все постоянные, общепринятые общественные добродетели и тайные пороки поднимающегося торгового среднего класса. И хотя неуловимая тень гоблинов все-таки проникла в бедные районы города, но никогда не проносили в паланкине по его великолепным булыжным мостовым принцессу-чародейку; ни ученый грант, ни горбач никогда не проходили медленной, мерной походкой в священных пределах его маленького университета; и ни одно из его живописных зданий не было обязано своей красотой трудам и искусству мастеровых гоблинов. И жители Людена этим очень гордились. Даже больше тысячи лет спустя они все еще не переставали поздравлять себя с этим.

Люден, каким он действительно был — а не такой, каким он мог стать, но, к счастью не стал, — имел достаточно поводов для гордости, потому что в Людене было практически все, что делает город приятным для обитателей.

Была в Людене старинная гавань, где огромные суда с белыми парусами стояли ровными рядами, опустив якоря, были в нем склады, битком набитые чаем, фарфором, узорчатым муслином, шоколадом, сахарным тростником и опиумом, который можно было купить открыто у любого врачав городе для лечения головной боли. За складами находились сотни замечательных лавочек, где можно было приобрести все, что душе угодно, и все, что только есть на свете: яйца страуса и слоновые бивни, редкие старинные книги, кольца, камеи, миниатюрные портреты, табак, коноплю, хину, специи, пузырьки с ароматной водой, шкатулки, кружевные веера, перья, чернила, длинные глиняные курительные трубки, расчески из слоновой кости, панциря черепахи и перламутра, коробочки мушек, шкатулки для драгоценностей, серебряные банки для чая — все, что только можно купить, — это можно купить в Людене.

Здесь были причудливые статуи в маленьких изумрудных парках и садах и изящные белые мостики через каналы с солоноватой водой. Здесь были церкви, известные сладкой музыкой своих колоколов и краткостью своих служб, и два старых, красного кирпича здания парламента, где широколицые независимые представители сельских районов — честные малые, не видящие смысла в пышности и притворстве, регулярно посещали заседания в забрызганных грязью сапогах, ели апельсины и грызли орехи во время дебатов.

Здесь было все это и было многое другое, потому что Люден гордился тем, что являлся городом филантропов. Только за последние сто лет здесь были построены образцовый работный дом, образцовый госпиталь для найденышей (где благодарные сироты были доступны обозрению два раза в неделю в своих коричневых форменных платьях) и образцовый сумасшедший дом, которым так умело управляли и где царили такие сострадательные принципы, что даже король Риджксленда соизволил нанести туда продолжительный визит.

Поэтому жизнь в Людене текла приятно и легко, с пикниками, регатами, лотереями и ассамблеями для высших классов, честным трудом для низших и взаимной искренней уверенностью и тех и других, что даже черствая корка в Людене слаще и полезнее, чем настоящий пир в любом другом месте.

А что касается болезненного и сбитого с толку пожилого джентльмена, который считался правителем города, — он тоже был одной из достопримечательностей Людена. Те, кто имел удовольствие видеть его в повседневной жизни, кто имел удовольствие наблюдать, как он ест, пьет, одевается или еще как-нибудь проявляет себя, всегда возвращались к своим друзьям, полные обнадеживающих впечатлений. Его врачи были внимательны и преданны, для него были созданы все условия, и не было в мире ни одного более счастливого сумасшедшего, жизни которого можно было только позавидовать.