Другой Петербург - Константин Ротиков

Соседний, известный нам косиковский дом в 1858 году перешел во владение Елисеевых. Эта торговая фирма, специализировавшаяся на продаже вин, фруктов и бакалеи, основана ярославским крестьянином Петром Елисеевичем Елисеевым, в 1813 году открывшим лавочку «колониальных товаров» в котоминском доме на Невском, 18. Сыновья его, Григорий и Степан Петровичи, владели уже многомиллионным состоянием, собственными кораблями и винными оптовыми складами в Хересе, Бордо и Мадере. Елисеевы значительно расширили и перестроили косиковский дом, с соседними флигелями по Морской и Мойке занявший целый квартал. Ряд помещений у Елисеевых сдавался в аренду под общественные нужды. В главном корпусе, со стороны Невского, устраивались музыкальные вечера и балы так называемого Благородного собрания. На Морской находился известный в истории отечественного либерализма «Шахматный клуб», основанный в 1853 году.

При кажущейся определенности названия, не шахматы были основным занятием клубменов. Заседали здесь российские литераторы: Дружинин, Боткин, Тургенев, Григорович, Некрасов, Панаев, Фет. Устраивались отличные обеды, после чего кто играл в биллиард, кто, действительно, в шахматы, а там и — к девкам…

Большинство перечисленных лиц вне всяких подозрений. Разве что князь Петр Владимирович Долгоруков, вошедший в этот круг, вернувшись из Севастополя, где находился при военном госпитале в дни знаменитой обороны. Князь-генеалог отлично пел французские романсы и цыганские песни. Жена ничуть ему не мешала, а вскоре он ее покинул, да и вообще Россию — чтобы заняться разоблачением отечественных порядков на чужбине.

Факт женатости сам по себе ни о чем не говорит. Вот, например, Иван Сергеевич Тургенев: женат, как известно, не был, однако в 24 года зачал дочь, им признаваемую, Полину Брюэр. Седобородый великан с высоким женским голосом, пришпиленный смолоду к юбке властной матери, а последние сорок лет жизни влачившийся за Полиной Виардо. Любил Иван Сергеевич, приподняв полы сюртука, поканканировать, но… и ничего. Ездил с Дружининым по борделям, радовался жизни во всех натуральных ее проявлениях.

Знаток английской литературы, переводчик Шекспира, плодовитый беллетрист и литературный критик, Дружинин был известен и ценим друзьями за те творения, которые в большинстве не дошли до нас, а уцелевшие хранились до последнего времени в глубине архивов. Подлинной страстью писателя было «чернокнижие», иначе говоря, похабщина, которую в стихах и прозе сочинял он и читал, особенно в кругу дам определенного сорта. Образцы этой литературы, дорвавшись до гласности, публикуют сейчас все, кому не лень, и очевидно, что соотношение литературной порнографии «натуральной» школы к «школе Шенина» вполне пропорционально существующему в реальной жизни. «Натуралов» — нравится это кому или нет — все же значительно больше.

Хоть никогда нельзя сказать с полной уверенностью. Стоит заглянуть куда-нибудь в письма, дневники, не предназначенные, по своей природе, для посторонних лиц. И в них, конечно, далеко не всегда что-то остается. О публикациях — с купюрами, точками в угловых скобках на самом интересном месте, нечего и говорить; но и в архивах добродетельные родственники, чуткие душеприказчики бесстрашно вымарывают и вырывают страницы. Да каждый ли сам перед собой настолько откровенен, чтоб все уж так и выкладывать на бумагу, хотя бы в дневник?

Вот один из любопытнейших памятников нашей словесности — «Дневник» Александра Васильевича Никитенко (далеко не чуждого, кстати, дружининским забавам и с удовлетворением отмечавшего вечера, проведенные с «чернокнижниками»). Много интересного из истории русской литературы, которую обрезал пятьдесят лет цензорскими ножницами Александр Васильевич, можно узнать из его записей, препарированных для публикации дочерью. О личной жизни там настолько мало, что читатель не сразу может догадаться о семейном положении автора, впрочем, вполне пристойном, никаких пересудов не допускающем.

Однако же, в карьере Никитенко весьма многое подразумеваемо. Он по происхождению крепостной, из маленького городка Острогожска Воронежской губернии, бывшего в 1810-е годы местом расквартирования драгунской дивизии. Алексаша быстро перезнакомился со многими офицерами, получил стимул к дальнейшему образованию и ухитрился, через основанное в канун Отечественной войны Библейское Общество, выйти на тогдашнего министра духовных дел и народного просвещения князя Александра Николаевича Голицына. Фигура, весьма специфически окрашенная. Восемнадцатилетний юноша, по протекции князя Голицына, оказался в 1822 году в Петербурге. Помещик его освободил, Никитенко поступил в университет, на философско-юридический факультет, и в двадцать пять лет стал уже университетским профессором, занимаясь одновременно и цензурованием разных рукописей. Странна дружба с ним Якова Ивановича Ростовцева, начальника военно-учебных заведений, который, по положению своему, никак, казалось бы, не должен быть на «ты» с профессором, в отрочестве, очевидно, поротым на конюшне жестокосердым помещиком.

Ученая карьера Никитенко тем загадочнее, что он совершенно не был способен к иностранным языкам, казавшимся необходимыми в общениях между тогдашними образованными людьми… Но что ж, новый 1837 год встречал он в компании Ростовцева на квартире не у кого иного, как А. Ф. Шенина, сотрудничал с которым по «Лексикону» Плюшара.

Вернемся к «Шахматному клубу». Как часто бывает с общественными инициативами, настал черед, когда деньги на содержание этого заведения иссякли, и клуб, лет через семь, прекратил существование. Но тут явился младой богач: граф Григорий Александрович Кушелев-Безбородко, не жалевший денег на поощрение изящных искусств, и клуб возродился, в том же елисеевском доме на Морской. К сожалению, у молодого графа было какое-то особенное пристрастие к либерализму, неразборчив он был в своих знакомствах и увлечениях. «Шахматным клубом» завладели тогдашние демоны революции: Чернышевский, Серно-Соловьевич, Лавров, братья Курочкины; стали устраиваться собрания с зажигательными речами. Тут и на самом деле случился колоссальный пожар в Апраксином дворе, сочтенный за происки революционеров, и клуб, не доживший, по возобновлении, до пяти месяцев, был закрыт окончательно в мае 1862 года.

Да, раз уж назван Кушелев-Безбородко, трудно удержаться и не напомнить об известном анекдоте. Молодой человек (ему было 23, когда умер отец), владелец одного из громаднейших состояний в России, с полумиллионным годовым доходом, влюбился в женщину нестрогих правил, брат которой, Николай Кроль, принадлежал к отчаянной литературной богеме. Дама была с биографией: в юности обратила на себя внимание сластолюбивого монарха, Николая Павловича, и выдана была потом замуж за офицера; вскоре овдовела, вышла замуж вторично. Вот тут-то юный Кушелев ею был пленен. Порочный муж продал ему жену за сорок тысяч; сумма немалая, но Любовь Ивановна на туалеты и драгоценности стала изводить куда больше. Почему-то этот сюжет считается похожим на историю князя Мышкина; разве что в том сходство, что граф Григорий Александрович страдал пляской святого Витта. Вообще он был богатым графоманом, для публикации своих произведений основавшим журнал «Русское слово». Так почитал знаменитого Александра Дюма-отца, что выписал его из Парижа, поселив в своей роскошной Кушелевке. Те деньги, которые не проматывала жена в Париже, отдавал на благотворительность: богадельни, школы, дома призрения. Действительно, был не совсем от мира сего. Народ наш любит блаженненьких, и кушелевские крестьяне, не обремененные, надо полагать, добрым барином разными повинностями, оплакивали его, проводив в Александро-Невскую лавру в 1870 году.

После октябрьской революции елисеевский дом стали называть «Домом искусств». В Петрограде почему-то сразу оказалось негде жить, и здесь образовалось нечто вроде коммуны, где обнищавшие интеллигенты имели возможность питаться и ночевать. Вспоминается целая обойма: Гумилев, Мандельштам, Пяст, Аким Волынский, «Серапионовы братья», Александр Грин…

Ходасевич жил здесь со второй своей женой, Анной Ивановной, сестрой литератора Георгия Чулкова, самоотверженно опекавшей болезненного поэта в трудных условиях «военного коммунизма». Однако неблагодарный Владислав Фелицианович увлекся Ниной Николаевной Берберовой и, по мнению некоторых, убежал из Советской России не столько из неприязни к режиму, сколько для того, чтобы скрыться от преданной (вот амбивалентность русского слова!) жены.

Надо вспомнить еще столовую с продовольственными пайками, поэтические вечера в елисеевских гостиных (благо здесь не отключали электричество и худо-бедно топили), гумилевскую студию юных дарований (типа Одоевцевой и сестер Наппельбаум), философские симпозиумы, обед в честь Герберта Уэллса — кого тут только не перебывало в 1919–1921 годах!