Доктор Данилов в сельской больнице - Андрей Шляхов

— Может я сбегаю в оперблок? — не то шутя, не то серьезно предложил Калымов, сидевший на посту и писавший что-то в блокнотик.

— Лучше сходите в лабораторию, — ответил Данилов, — а то они сегодня половину ответов не принесли.

Изобразив на лице «ну вот, я так и знал», Калымов ушел.

— Отдайте руку! — нудил пациент. — Вы же клятву давали.

— Там насчет отрезанных конечностей ничего не говорится, — заметил Данилов. — И руку вашу никто не съест, успокойтесь же вы, наконец. Биологический материал собирается и сжигается.

— А пепел можно будет получить? — не унимался пациент.

Данилов подумал и на всякий случай назначил ему консультацию психиатра.

На следующее утро дед, удачно вернувшийся с того света после перфорации язвы, оклемавшись за двое суток, устроил скандал, требуя, чтобы ему выдали его, как он выразился, «требуху». Мотив был тем же, что и в случае с рукой — не хочу, чтобы меня съели.

— И что вы станете с ней делать? — устало спросил Данилов, надеявшийся немного отдохнуть в ожидании смены.

— Зарою в огороде! — прошамкал беззубым ртом дед. — А где мои протезы?

— Под подушкой, — напомнил Данилов, удивляясь тому, насколько охотно люди верят в самые несуразные нелепицы. — То, что у вас вырезали, отправили на исследование.

— Зачем?

— Чтобы исключить онкологию…

Дед больше не возникал.

На утренней конференции заведующий хирургическим отделением пожаловался на то, что пациент, получивший после операции холецистэктомии на память коллекцию своих собственных камней, просто извел его вопросами о том, куда делся отрезанный желчный пузырь.

— Ну, ногу — я еще понимаю, но кому нужен желчный пузырь? На что он годится? Достали просто! Сегодня же повешу у входа в отделение объявление с выпиской из инструкции по утилизации биологических отходов! Пусть просвещаются!

— Не вздумайте, Александр Викторович! — одернула Елена Михайловна. — Вот после этого все как один поверят в то, что биоматериал идет на пирожки! Вы же знаете, как у нас все воспринимается — наоборот, шиворот-навыворот!

— Поговорят и перестанут, — сказал терапевт Заречный. — Не впервой!

— Вам-то что, — обернулся к нему Александр Викторович. — Вы же ничего не отрезаете…

— Не отрезаем, — согласился Заречный, — но на вопросы все равно отвечать приходится. «Доктор, а из чего сделаны тефтели?», «Доктор, что-то у котлеток сегодня какой-то странный вкус, сладковатый!». Я отвечаю: «Самый нормальный вкус, вкус хлеба и моркови…»

Все присутствовавшие на пятиминутке, включая и Елену Михайловну, рассмеялись.

— …а они не верят, гарнир съедят, а котлеты возвращают.

— Нехорошо это, когда еда пропадает, — заметила Елена Михайловна.

— Она не пропадает — у нашей буфетчицы две свинки растут. Им, крошечкам-хаврошечкам, все на пользу…

— Нет, вы видели?!

В зал ворвалась главная медсестра Бубликова. Раскрасневшаяся от гнева и мороза, в норковой шубе, накинутой на плечи, и со свернутым в трубочку листом бумаги в правой руке, она напоминала лихого конника времен Гражданской войны. Вот только было бы трудно найти скакуна, способного выдержать ее десятипудовый вес.

— Вот это висело у ворот! — Бубликова развернула лист и замерла, дав залу возможность прочесть написанное.

— «В отделении хирургии ежедневно с четырнадцати до семнадцати часов проводится продажа мяса и субпродуктов по низким ценам…» — прочитала вслух Елена Михайловна и ахнула. — Господи! Кто же это мог написать?

— В отделе кадров есть образцы почерка всех сотрудников! — сказала главная медсестра. — Я сейчас сама сяду сравнивать и обещаю, что тому, кто это написал, мало не покажется!

Экспертиза вряд ли что дала, потому что неизвестный злоумышленник (или — злоумышленница, а может, и злоумышленники) написали объявление печатными буквами и вдобавок пользовались не ручкой, а толстым красным маркером, что сильно затрудняло идентификацию.

— А охранник не видел, кто повесил объявление? — спросила Елена Михайловна.

— Говорит, что не видел. — Бубликова свернула объявление.

— Может, это он сам и написал? — предположила Елена Михайловна.

— Только не Паша, — покачала головой главная медсестра. — Я читала его рапорты, он в слове «еще» делает четыре ошибки, а «отделение» всегда пишет через «а». Это кто-то другой…

Сильно подозревали интернов. Елена Михайловна даже устроила им нечто вроде допроса, но расколоть не смогла, они делали круглые глаза и удивлялись тому, что их могли заподозрить в подобном поступке.

Глава восемнадцатая

СТО ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ СТАТЬЯ

Прощались с интернами душевно, можно даже сказать, почти как с родными. Тимошин и Калымов радовались окончанию ссылки, а врачи отделения анестезиологии и реанимации тому, что не дали им никого угробить. Короче говоря, настроение было радостным, но в то же время немного лиричным. Провожающая сторона грустила, потому что за два месяца не нашлось ни одного кандидата в коллеги, а отъезжающая понимала, что такой свободы, как в Монаково, у них уже никогда не будет. Принцип «делай что хочешь, только не вреди» в Твери не прокатывал, там имели опыт работы с ординаторами и умели грузить их работой по самое не могу.

На последнее свое дежурство интерны принесли два вафельных торта, несколько пакетов с соками и гитару.

— Нас ждет вечер песни? — спросил Данилов.

— Конечно! — ответил Калымов и добавил: — Какой же дембель без гитары? Мы тихонечко, никого не побеспокоим.

Собственно, и мешать было некому: в отделении лежали два пациента в коме. Хоть на ухо кричи — все равно никакой реакции.

Праздновать начали в два часа, чтобы охватить как можно больше сотрудников отделения.

— Вы вообще-то ребята хорошие, — как и. о. заведующего отделением Цапникова не смогла обойтись без напутственного слова, пусть даже и краткого, — но что вы забыли в медицине, я так и не поняла.

— Да мы и сами не всегда знаем, — признался Калымов, переглянувшись с напарником. — Я вот, когда поступал, думал, что получу чистую непыльную профессию…

Первым начал смеялся Данилов, его примеру последовали все остальные, в том числе и сам Калымов.

— Ты еще про престиж вспомни! — вставил Тимошин, когда стихли.

Посмеялись еще, на этот раз покороче.

— Для престижа в наше время одного диплома мало, — посерьезнел Калымов.

«А он не так уж и безнадежен», — решил Данилов.

— …для престижа нужна ученая степень. Пусть даже и кандидатская.

Данилов вздохнул — разочаровываться в людях всегда неприятно, даже если очарование длилось всего секунду.

— Не переживайте, Владимир Александрович, — сказала Цапникова, неверно истолковав причину его вздоха, — вы еще молодой и докторскую успеете написать.

— Честно говоря, не горю желанием, Наталья Геннадьевна, — ответил Данилов. — И никогда не хотел.

— Почему? — удивился Тимошин. — Ведь приставка «к.м.н.» повсюду работает на имидж.

— Профессионализм на него работает, — «толсто» намекнул Данилов, — все остальное — мишура. Но на недалеких людей производит впечатление. Поначалу…

— А я иногда подумываю об аспирантуре, — Тимошин пропустил намек мимо ушей, — ведь можно учиться заочно, это не так муторно…

«Дурак дураком, а какие грандиозные планы! — восхитился Данилов. — Аспирантура, второе высшее образование… Для начала интубировать бы научился и „подключичку“ ставить!»

— Кстати, Наталья Геннадьевна, — спросил он, — а что слышно с кадрами? Дадут ли нам кого-то взамен?

— Этот вопрос я задаю главному постоянно. И постоянно слышу: «Чтобы дать, надо где-то взять». Меня это уже так достало, как выражаетесь вы, молодежь, что и представить невозможно. Вот досижу до конца месяца — и уйду совсем. Оставит главный пленки расшифровывать, как обещал, — хорошо, не оставит — еще лучше. Сколько-нибудь надо и для себя пожить.

Сын Цапниковой имел собственный бизнес: торговал в розницу инструментами на нескольких строительных рынках, и потому жизнь на одну лишь пенсию ее не пугала. Работала Наталья Геннадьевна не столько ради денег, сколько давая выход своей энергии. Но когда три врача тянут на себе все отделение, запасы энергии, какими бы большими они ни были, рано или поздно иссякают.

— Вообще-то у вас не очень напряжно, — сказал Калымов. — С такой нагрузкой жить можно.

— Это как посмотреть, — сказал Данилов. — С одной стороны, операций и пациентов в реанимации мало, потому что много мы просто не потянем, есть предел возможностям. Ситуация наша ни для кого не секрет, поэтому всех, кого только можно, отправляют в Тверь, которая безропотно их принимает. С другой стороны, если проводить на работе по двадцать суток в месяц, то…