«Если», 2001 № 12 - Журнал «Если»

На сенсационное известие «клюнули» не только журналисты, но и некоторые ученые. Ровно за день до «часа X» 11 августа в «Daily Chronicle» профессор Фурнье д'Альба выступил со статьей, в которой попытался «успокоить» соотечественников относительно большевистской пропаганды:

«На Луне некому пропагандировать, там нет населения. Нам угрожает совершенно другого рода опасность, — тут же добавляет он. — Если большевикам удастся достигнуть Луны, то, не встретив там ни вооруженного сопротивления, ни надобности испрашивать концессии, они без затруднений овладеют всеми лунными богатствами. Заселенная коммунистическим элементом Луна сделается большевистской. Затрата на постройку ракеты и риск для жизни нескольких ученых — сущие пустяки, в сравнении с теми колоссальными выгодами, которые можно ожидать от эксплуатации материка на Луне». Не известно, существовал ли проект лунной экспедиции в реальности. Скорее всего, лондонский корреспондент, имени которого, к сожалению, история не сохранила, оказался большим шутником. Хотя доподлинно известно, что в том же 1926 году Герман Оберт начал сооружать трехступенчатую пятитонную ракету, в которой планировал достичь Луны за два дня. Как бы там ни было, тс был удивительный год! В марте Роберт Годдард осуществил запуск первой ракеты на жидком топливе, взлетевшей, правда, всего на двенадцать с половиной метров, а уже в конце года в Вене снаряд профессоров Оберта и Хоэфа преодолел несколько миль и благополучно совершил посадку на парашюте.

Подготовил Евгений ХАРИТОНОВ

Проза

Кир Булычев

ВАНЯ+ДАША=ЛЮБОВЬ

1

Иллюстрация Игоря Тарачкова

Вчера вечером Григорий Сергеевич выступал в передаче «Лицом к лицу с будущим». Ее вел академик Велихов по каналу «Культура». Григорий Сергеевич выглядел очень красиво. Он у нас седовласый, подтянутый, даже стройный, несмотря на свои шестьдесят лет. Григорий Сергеевич ежедневно играет в теннис, а по воскресеньям скачет верхом. Именно для этого у нас на внешней территории держат двух коней. Порой Григория Сергеевича сопровождает доктор Блох, а иногда Лена Плошкина.

— Создание хорошей гистологической лаборатории, — говорил Григорий Сергеевич, — обойдется Академии наук в пятьдесят миллионов долларов, но у академии нет таких денег.

— Но ведь такая лаборатория относительно быстро окупится, — возразил академик Велихов. — Перспективы выращивания органов Для трансплантации могут быть финансово оправданными.

— У нас немало наработок в этом направлении, можно сказать, что мы обогнали практически все лаборатории мира, но мы до сих пор ощущаем острую нехватку материала для трансплантации. Сколько страждущих больных погибает, не получив помощи и спасения из-за недофинансирования наших исследований!

— Я надеюсь, что в будущем положение изменится к лучшему. — улыбнулся похожий на Ленина академик Велихов. — Мы еще увидим небо в алмазах.

— Вашими бы устами… — ответил наш шеф.

Когда Григорий Сергеевич завершил беседу, мы, сидевшие в гостиной, не удержались от аплодисментов. И это было искренней оценкой нашего общего труда.

Мы не успели поужинать, как Григорий Сергеевич приехал со студии. Честно говоря, я даже не надеялся на это. Ведь позади остался большой трудовой день, потребовавший от Григория Сергеевича немалого напряжения.

Первым его приближение ощутил Лешенька.

— Господа, — произнес он. — Ребята! Старики! Надвигается шеф!

Тут и мы услышали шаги в коридоре и вскочили, чтобы приветствовать его.

— Я не мог уехать домой, — сказал Григорий Сергеевич, — не сказав вам спокойной ночи.

— Жаль, что кухня закрыта, — заметил Феденька. — Чайку бы попили.

— Вот такие, как вы, и нарушают дисциплину, — засмеялся Григорий Сергеевич. — Сначала чай не вовремя, а потом?

— А потом приют ограбили, — сказал я.

— Ох, умничаешь ты, Ванюша, — укорил меня Григорий Сергеевич. — Даже слово такое уже не употребляется. Где ты, прости, выкопал такое уродливое слово?

— В «Двенадцати стульях», — признался я. — Там голубые воришки растащили приют.

— Помню, помню. — Григорий Сергеевич положил мне на плечо свою сухую, жесткую и в то же время безмерно добрую ладонь. — Прости старика, запамятовал.

Он поднялся было, чтобы уйти, но спохватился и остановился в дверях. Именно так делает американский актер в бесконечном сериале про лейтенанта Коломбо. Он всегда делает вид, что уходит, удовлетворенный ложью убийцы, но в дверях обязательно замрет и обернется. И спросит: «А кстати, не ответите ли вы мне на один маленький вопрос: где вы были вчера в восемь утра и почему на вашей пижаме пятна крови?»

Григорий Сергеевич задержался в дверях и посмотрел на нас. Взгляд его был строг и печален. Взгляд отца.

Мне стало холодно внизу живота.

— Дети мои, — сказал Григорий Сергеевич, — завтра с утра плановые анализы. Потом привезут нового больного.

Дверь за профессором медленно и беззвучно затворилась.

Свет сразу потускнел, заиграла колыбельная. Щелкнул и погас экран телевизора. Пашенька, который не успел досмотреть передачу «Ольга Павлова и ее мужчины», выругался одними губами.

Мы потянулись в туалетную комнату.

Я люблю нашу туалетную комнату: это совершенство гигиены. Восемнадцать умывальников, над каждым полочка с зубной щеткой, рядом — два полотенца. Шампунь на вкус (впрочем, вкус у нас одинаковый) и мужской одеколон «Арамис».

Я подошел к моему умывальнику.

На зеркале сидела муха. Я согнал ее. Мухе не место в нашей туалетной комнате.

Я стал смотреть в зеркало.

Я люблю смотреть в зеркало, потому что, простите за искренность, мне приятен мой внешний облик. Мое лицо слегка, в меру загорело потому что мы проводим много времени на свежем воздухе, занимаясь физическими упражнениями и трудясь на маленьком приусадебном участке. Кожа моего лица чистая, без прыщиков, глаза карие, большие, в темных ресницах, губы в меру полные, зубы — ни одной дырочки! Послезавтра будем стричься, так что волосы чуть длиннее обычного. Я отпустил небольшие усы, Григорий Сергеевич не возражает против этого. Он сторонник индивидуального выражения. Нам даже не возбраняется читать и писать стихи. Я сам в прошлом году написал стихотворение, в котором отразил свое отношение к погоде:

Вот и осень наступила,Очень грустная пора.Как кроссовкой наступила.Я той осени не рад.

Доктор Блох, он еще молодой хирург, прочел мое стихотворение и выразил удовлетворение. Он сказал, что из меня может получиться настоящий поэт. «Вы не шутите?» — спросил я доктора. И тогда доктор Блох ответил, что шутит. «У нас с тобой, — сказал он, — другой смысл в жизни».