Рубеж - Андрей Валентинов

…Красный! Кажется, я снова начинаю различать цвета! Да, камень красный, густого сочного цвета. Страшно подумать, сколько такой стоит. Село купить можно — и немалое!..

Мы все чего-то ждали, телятина отчаянно пахла (нынешний повар свое дело знает, хотя и гой!), как вдруг я заметил некую странность. То есть не заметил даже — почувствовал. Все на месте — и пани гостья хороша, даром что худа, как сушеный карась, и пан Станислав орлом глядит. Но что-то… Что? Серьга? Кунтуш?

Я вновь искоса глянул на пана Станислава — и вдруг понял. Цепь! да, такая, как на старом портрете, — за исключением камня. Тот худощавый пан в испанском камзоле носил цепь с белым камнем, а на пане Станиславе…

Красный! Как хорошее вино, как запекшаяся кровь!

Как приятно вновь различать цвета!

Красный?

Оно бы и не удивительно: мало ли что художнику в голову взбредет? Да только знаю я этих панов зацных и моцных! Чтобы на портрете фамильную прикрасу перепутать? Быть того не может!

Или камень в цепи заменили?

Дверь неслышно отворилась, и в банкетную деревянным шагом вошел пан Пшеключицкий. Вошел, так же деревянно поклонился, ни на кого не глядя, и шагнул к высокому креслу, в котором восседал пан Станислав.

Я облегченно вздохнул. Ну конечно! Его и ждали!

Пан Пшеключицкий вновь поклонился (даже не поклонился — головой дернул) и стал там, где положено, — за спинкой кресла. Он так часами стоять обучен — даже не моргнет.

Все, можно и за вилку браться!

Такое я еще за Днепром видел. Настоящий пан хорошего рода и хлеба не куснет, если за креслом его не будет другой пан стоять. И не кто попало, а чтоб урожденный шляхтич, да с гербом, да при шпаге. Говорят, иные по горсти золота в день за такое платят.

Вот оттого и пана Пшеключицкого ждали!

Странный он, пан Пшеключицкий. Ни с кем слова не скажет, вина не выпьет, не поругается даже. Первые полгода я его фамилию запоминал, потом целый год присматривался — понять не мог, а когда понял…

…Когда понял — зауважал пана Станислава еще больше. Не то чтобы было в пане Пшеключицком что-то особенное (видел я, как за креслом одного кнежа аж трое стояли), но все же неплохо! Умелец он, пан Станислав!

Слуги неслышно скользили, подавая блюда и подливая вино, пан Станислав улыбался, негромко беседуя с пани Сале, та улыбалась в ответ, пан Рио явно увлекся рыбой, пан к'Рамоль брови хмурил (с чего бы это?), а мне внезапно дико захотелось спать. Нельзя! Завтрак — только начало, потом будет главное. Раз пан Станислав меня к завтраку пригласил, значит, разговор будет.

И не простой разговор!

— Так, значит, все в порядке?

— Да, пан Станислав! Троих хлопцев потеряли да пятеро ранены…

~— Не беда. Народу много, бабы новых нарожают!

Он вновь сидел под странным портретом, только теперь в руках у пана Станислава была огромная глиняная люлька. Сизый дым неторопливо поднимался вверх, тучей собираясь под лепным потолком.

— Новые гости — в замке? Те, что из Хитцов доставлены?!

— Так…

Пан Станислав кивнул, глаза удовлетворенно сверкнули.

— Ну-ну! Вечером погляжу, кого ты мне привез. Не хочешь вечерком вместе со мной в замок прогуляться?

Я вздрогнул. В замок? Избави Святой, благословен Он! Он понял. Засмеялся — весело, словно и в самом деле пошутил.

— А ты заметил, как пан лекарь на нас с пани смотрел? Я вспомнил мрачного к'Рамоля и усмехнулся.

— Не по коту сметана! А знаешь, пан Юдка, в этой пани есть свой смак! Видал?

Он протянул вперед правую руку. На запястье темнел кровавый след —чьи-то ногти впились в кожу. Ясное дело чьи.

— Когда пан будет вновь стирать того кота, — вздохнул я, — то пусть пан его не выкручивает, а так на веревку вешает. Он хохотал долго, хлопая себя по брюху и тряся щеками. Наконец махнул рукой: — Ладно! Так и повешу. Да знаешь ли, пан Юдка, это не то, что ты подумал. Дело иначе было. Решил я поглядеть, из какого теста эта пани. Повел ее маеток показать — и на стайню завел. А там одну девку как раз плетью охаживали. Воровать вздумала, бесова дочь! Я велел ее на воздусях парить, под колокольчики — пока не сдохнет. И что ты думал? Эта пани Сале до самого конца простояла, глаз оторвать не могла. За руку меня взяла — и смотрела.

Он вновь покрутил исцарапанной рукой, расправил усы:

— Вот таких и люблю! Знатная пани! И чернокнижница зацная! Книгу «Рафли» читала, и «Задею», и «Сирии». Только, говорит, они у них иначе зовутся.

Вот даже как? Интересно, есть ли в том Сосуде книга «Зогар»?

— Что меня дивит, пан Юдка… Если они в наши края за ребенком собрались, отчего про обратный путь не подумали? Я тоже кое-что прикинул, «Рафли» полистал. Трудное дело за этот Рубеж пробраться! А они — как в омут.

Наши взгляды встретились. Трудно врать такому, как пан Мацапура! Трудно — но можно. Этому гою незачем знать о визах, о том, что в каждом Сосуде имеются Консулы. Сале молчит — и я молчать буду.

— Видать, очень им этот ребенок нужен, пан Станислав.

— Видать…

Он нахмурился, замолчал, а я вновь взглянул на портрет. Неужели этот, в испанском платье да с белым камнем в цепи, — его батюшка? Вот уж поистине: не в отца, а в проезжего молодца!

— А хорошо бы, пан Юдка, самим дорогу в иной мирок сыскать! Чтоб только мы об этом пути знали, а? Вот тогда и с дитем разберемся — кому он там нужен да зачем.

Мог бы не говорить! Я сразу понял, почему пан Мацапура принялся пани Сале обхаживать. У той, понятно, свой интерес, да только нашего пана не проведешь! Аукнется ей ее белое платье! В нем и зароют, едва дорожка через Рубеж откроется!

— Есть у меня думка, как толк наладить! А ведь у них там даже рушниц нет!.. Да, ты этого ребенка-то видел?

— Видел, пан Станислав, — удивился я. — Только не разглядывал, дите себе — и дите!

Он вновь задумался. Выпустил клуб сизого дыма, качнул головой.

— Ан не совсем! То, что пальцы на руках не по счету, — ладно. И не таких рожают! А вот сколько ему?

— То есть? Что пан имеет в виду? — удивился я. — Гринь Чумак говорил: дите две недели как родилось…

— Две недели! — пан Станислав даже трубку отложил. — Да ты бы доглядел сейчас на него, на байстрюка этого! Ему полгода — не меньше!

Скоро зубы резаться будут!

Полгода! Я вспомнил вопящий сверток на руках у пани Сале.

Полгода? Был бы гоем — точно б перекрестился. Кто же ты такой, Пленник?

— А с братом его, пан Юдка, мы вот что сделаем. Утром человечишка прибежал из Гонтова Яра, поведал кой-чего. Тамошние лапотники совсем спятили. Хату, где тот хлопец жил, спалили, да мамку его из домовины выбросили…

— Как? — мне показалось, что я ослышался. — Из домовины?

— Выбросили и колом проткнули, а после тоже сожгли — чтобы с чертями не путалась да из могилы не вставала. Что с хлопов взять? Дурни! Вот мы про это чумаку и расскажем. Сам же говорил: лихой из него сердюк выйдет! Будет при брате — да при мне!