Исцели меня (СИ) - Юнина Наталья

— Я очень люблю женщин, без них жизнь была бы пресной и неинтересной, даже при наличии суррогата для удовлетворения физиологии, — вкладывает в мою ладонь еще теплый напиток.

— Тогда почему они, по-твоему, зло?

— Я сказал иногда зло. Привлекательное зло, Соня. Подумай на досуге почему, можешь мне даже написать ответ в смс. Ну это тебе идея, чтобы был повод мне написать. Ты же наверняка стесняешься писать мне первой. И да, не буду я трогать твою Варю, если она будет выполнять все свои обязанности. Попробуй глинтвейн, пока он теплый. Или еще хочешь что-нибудь съесть?

— Не хочу.

— Тогда пей. Он из клюквенного сока — жуть какой полезный, — привстает с кровати и забирает поднос, предварительно поставив свой стакан на прикроватную тумбу. Хотелось бы мне сказать, где он вообще достал этот сок, но не успела, просто потому что Бестужев взял с кровати книгу и, осмотрев ее, стал как-то странно улыбаться.

Глава 34

— Нравится?

— Глинтвейн или книга?

— Книга, — усаживается на край кровати.

— Не нравится. Дальше тридцати страниц никак не могу продвинуться. А кино было интересным, невзирая на то, что старинное.

— Героиня понравилась?

— Нет, — качаю головой и отпиваю напиток. — Герой. Несмотря на то, что усатый, — сказала и, не выдержав, засмеялась. — Ну, просто усатый — это еще хуже, чем бородатый. Блин, я вообще сейчас не тебя имела в виду, — прикладываю ладонь ко лбу. От чего-то сейчас стыдно. Правда, Бестужев, как ни странно, улыбается.

— А героиня почему не понравилась?

— Понравилась, но… она выбирала всегда этого плешивого рыжего недоделка. Даже, когда уже была замужем за Реттом. В общем, мне не нравится ее выбор. Да и стерва она приличная была, порой треснуть хотелось.

— То есть ты замечаешь, что выбор героини был, мягко говоря, глупым, а за собой ничего похожего не отмечаешь? И нет, это я даже не про свою скромную персону.

— Отмечаю то, что ты сидишь на чужой кровати, — зло бросаю я, осознав, что он имеет в виду.

— И все-таки ты тяжелый случай, Соня.

— Ну так исчезни из моей жизни.

— Не могу.

— Почему?

— Потому что не хочу.

— Считаешь своим долгом поставить меня на ноги, потому что чувствуешь себя так или иначе виноватым? Так это можно сделать, не обмениваясь слюнями и штампом в паспорте. На расстоянии. И вообще — забудь. Я серьезно. Мне не нужна ничья жалость. Это даже хуже, чем Дашина злоба.

— У меня нет к тебе жалости, Соня. И хватит нести ерунду. И да, книгу не читай. Тебе не понравится.

— Почему это?

— Потому что кино отличается от книги и в этом случае, как ни странно, кино лучше, — встает с кровати и подходит к стене. — В книге героиня значительно хуже, ты просто еще больше испортишь о ней впечатление. В реале у нее было трое детей, по одному от каждого мужа, и их воспитанием она не занималась. В фильме о первых двух, как ты помнишь, ни слова.

— Ну вот зачем ты мне об этом сказал?

— Чтобы знала, что ожидать, если решишься ее прочитать, — как ни в чем не бывало бросает Глеб, доставая из круга дротики.

Отходит на расстояние и с размаха кидает прямо в середину мишени. А затем еще один раз, и еще. Да, метко. Аж завидно.

— Так ты дротист?

— Хоть стой, хоть падай, — не сдерживая смеха, выдает Глеб.

— Что смешного? Я же в хорошем смысле.

— В хорошем смысле — дартсмен.

— А, ну да, что-то я ступила, — отпиваю залпом напиток, смотря на то, как Глеб убирает с мишени дротики и снова принимается их бросать.

— Ты что носишь их с собой? И зачем повесил мне в комнату мишень?

— Нет, забрал мишень из кабинета твоего отца. Надо признать, что он очень хорошо играет. Два года назад он бы меня точно уделал.

— А сейчас?

— А сейчас я его. Я дротил два года, как мог, — пожалуй, я еще ни разу не видела, чтобы Глеб вот так смеялся. И смех у него оказывается уж очень заразительный. — Вот так и получается. С кем поведешься, от того и наберешься. А мишень я тебе повесил только для того, чтобы ты дротила на досуге. Знаешь, это помогает, когда хочешь на кого-то или из-за чего-то выплеснуть злость. Я не шучу. Пересела на кресло — поставила мишень на удобный тебе уровень и кидай сколько душе угодно. Можешь представлять там мое лицо. Хочешь фото дам?

— Я мысленно представлю, если припрет. Не волнуйся.

— Я не сомневался в тебе, — и вновь улыбается. Что-то много он лыбится сегодня. — Сонь? — садится ко мне на кровать.

— Ой, только не надо.

— Что?

— Не знаю что. Чую гадость скажешь. Давай оставим этот вечер на положительной ноте. Хоть раз мы с тобой почти нормально говорим. Не порть малину, пожалуйста.

— Не могу. Мне надо знать, время поджимает.

— Ну что?

— Ты не первый месяц дома. Ладно, раньше клиники, лечение, реабилитация, но сейчас ты вполне способна к обучению. Сентябрь через несколько недель. Неужели совсем не хочется учиться? Все можно решить без экзаменов и поступить туда, куда хочется, а не то, что когда-то тебе выбрал отец. Ведь перед тобой открыты любые дороги. Я помогу и в конце сентября, просто раньше не получится, ты уже сможешь ездить в университет, — и ведь нормальный вопрос. Не обидный, а вполне логичный. Вот только ответить мне нечего. — Чем бы ты хотела заниматься?

— А разве не ты два года назад распинался за столом, как хорошо иметь жену — хранительницу домашнего очага и прочее?

— А причем тут это? Я говорю о учебе, а не про двенадцатичасовой рабочий день, совмещенный с домом. Если хотела мастерски перекинуть разговор в другое русло, то у тебя это не получилось. Я даю тебе время подумать, чем бы ты хотела заниматься. Напиши мне, я все устрою.

— Почему напиши?

— Потому что я пока не могу быть здесь больше двух дней. Не получается. Если Варя не поправится за это время, я найду другую сиделку. Не волнуйся.

— Ясно. Хорошо, напишу, — зачем-то соглашаюсь я и замолкаю, собственно, как и Бестужев.

— Ну и что там дальше?

— В смысле?

— В романе про залет от трусов. Расскажи, мне интересно.

— Ты дурак что ли? — щеки моментально начинают гореть от стыда за упоминание об этом стебе.

— А что не так?

— Ты мужчина.

— И?

— Ой, все. Мужчины не слушают стеб на женские любовные романы, равно как и не читают в принципе любовные романы. Ты, кстати, что, читал «Унесенные ветром»?! — вдруг до меня доходит эта мысль.

— Еще как читают. Многие зачитываются, чтобы лучше понять женщин, правда, не помогает. Но я не читал «Унесенных». Гуглил. Увы, мне скучно такое читать. Кино — мой максимум.

— Ясно.

— И все же расскажи. Чей хоть ребенок?

— Прекрати, — прикладываю ладони к щекам. — Все. Иди. Я хочу спать.

— Врешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Ты мне будешь говорить про вранье? Ты доставку еды не принял. Ага, угу. Все, спокойной ночи.

— Ладно, твоя взяла. Глинтвейн допьешь?

— Да, — залпом допиваю напиток и вручаю бокал Бестужеву. — Спасибо за поздний ужин. Было очень вкусно. И за напиток тоже спасибо.

— Пожалуйста, — вставая с кровати, подытоживает Глеб.

Забирает поднос со своим бокалом и идет к выходу.

— Спокойной ночи, Соня.

— Спокойной.

Никакой спокойной ночи не случилось. Еще полчаса я маялась лежа в кровати и считая овец. И дальше бы считала, если бы Глеб не прислал сообщение.

00:20

«Ну хоть напиши продолжение, раз не хочешь рассказать. Ты же записываешь это?»

Ну вот же прилипала! Хуже всего, что через несколько минут я зачем-то скопировала кусочек текста и прислала ему. Дура, однозначно…

00:23

«Кристина очнулась, лежа на холодном полу. Нехотя открыла глаза и, осмотревшись вокруг, поняла, что ее руки связаны. Память словно катком проехалась по голове. Она все вспомнила. Ее похитили. Сейчас, смотря на себя, девушка облегченно выдохнула, осознав, что ей не придется до конца жизни собирать гречку. Нет Марата — нет гречки. Уж лучше быть похищенной, чем слышать от любимого результаты ДНК теста на их новорожденного сына Рустама. Девушка не понимала зачем Марат делает тест, ведь все очевидно, ребенок-то оказался чернокожим… Возможно, трусы Марата кто-то носил, ибо Кристина точно ни с кем не была. Но так или иначе, горькая правда открылась с рождением ребенка.