Александр Поляков Великаны сумрака - Неизвестно

Мирский снова запутался. Теперь уже Тихомиров пожал плечами.

— Да, не рассчитывал! — запальчиво вскричал Леон. — И все же я желал пользоваться званием и видом студента. Даже в ссылке. Понимаете? А он не позволил и такой малости. Дрентельн задел мои интересы. И интересы моей партии.

— У тебя есть своя партия? — хмыкнул Тихомиров.

— Спокойно, — поднялся Михайлов. — Расходимся. За тобой, Леон, завтра заедет Рачковский.

Глава семнадцатая

С одной стороны, Петру Рачковскому повезло: мадам Шарле все-таки оставила его в покое, найдя жениха побога­че. А с другой.

Дело в том, что летучему отряду агентов наружки под нача­лом Елисея Обухова удалось выйти на след Мирского. По­лиция нагрянула в Тугановичи, но арестовать удалось толь­ко Семенского, хозяина имения: Леон, как чувствовал, — внезапно уехал в Петербург, отчаянно отозвался на зов серд­ца — к ней, неотразимой Кестельман. В тайной квартире, которую без прописки сняла подруга Мирского на тихой Бассейной улице, влюбленные провели три безмятежных дня, и снова Леона будто что-то толкнуло: пора, иначе пропа­дешь.

С фальшивым паспортом на имя екатеринославского по­мещика Плетнева он срочно выехал в Таганрог.

Но через арестованного Семенского скоро вышли на Рач- ковского. Петра Ивановича увезли ночью, и вскоре следо­ватель взял его в серьезный оборот. Не помогли и влиятель­ные родственные связи. Начальник «черного кабинета» Ан­тон Иванович Лидерс и пальцем не пошевелил, чтобы засту­питься за племянника. Проворчал: «Вот бестия! Доигрался с социалистами. Еще с Одессы, с Пинеги тянется. Хорошо, что Мезенцев не успел оказать протекцию. Сраму-то было бы! Инсуррекции им, республики. Выпороть на воздусях.» И снова принялся чиркать карандашиком по бумаге, а на бумаге — чертежик: улучшенное приспособление для вскры­тия подозрительных писем; ночью минувшей опять присни­лось — точно наяву.

А в это же самое время учитель Соловьев готовился к ак­ции. Сомнения Тихомирова относительно кандидатуры (да и самого покушения) Дворник решительно отмел. Вообще, в подобных случаях Михайлов действовал самовластно, по­рой тайком от других землевольцев. С точки зрения кружко­вой легальности это было, конечно, в высшей степени безза­конно. Прежние чайковцы долго не могли привыкнуть к та­кой практике. Особенно Дмитрий Клеменц, не терпящий над собой никакого генеральства. Тем не менее, револьвер-«мед- вежатник», спрятанный после харьковского дела у доктора Веймара, Клеменц принес и передал Дворнику.

Собрались на радикальской квартире.

— Наш товарищ, приехавший из Саратовской губернии. Просит довести до сведения кружка о своем решении во что бы то ни стало пойти на убийство Александра II. — счел нужным оповестить собратьев Михайлов.

— Да ты в своем уме? — побагровел Плеханов. — Хочешь загубить организацию из-за иллюзий: Александра II просто поменяют на Александра III. Вместо двух палочек к имени Александра будут поставлены три. Так?

— Нет, не так, Жорж! И ты это знаешь! — парировал Двор­ник.

— Но ведь странно: мы убиваем царских слуг, творивших его волю, и не трогаем господина, — поддержал его Квятков- ский. — Пора и до него добраться.

— Вот-вот. Политические убийства фатально привели к цареубийству. И здесь мы сломаем себе шею. Народ отвер­нется от нас. — крикнул Попов. — Этого вашего. приехав­шего. Да его надобно просто связать и вывезти вон из Пе­тербурга! И я это сделаю.

В этот момент дверь в соседнюю комнатку с треском рас­пахнулась, и из полумрака выскочил сам Соловьев, по дого­воренности с Михайловым тихо ожидающий решения. Тиг- рыч, сидевший ближе всех, узнал этот мраморно-ледяной жар беспокойных разъезжающихся глаз. Правую руку саратов­ского учителя оттягивал тяжелый «медвежатник», опромет­чиво оставленный Дворником на подоконнике. Тихомиров не стал ждать. Он тихо позвал: «Саша!», и когда Соловьев повер­нулся к нему, тут же вырвал револьвер и спрятал за спину.

Тигрыч с Морозовым схватили его за руки. Соловьев бил­ся, извивался легким пружинистым телом.

— Ты Каракозов! Нет, хуже. Ты — сумасшедший! — под­скочил Попов. — В смирительную рубашку, к умалишенным тебя!

— А ты, Миша, конечно, Комиссаров? — полез в драчку вспыльчивый Квятковский. — Который помешал Карако­зову, за что и дворянство получил.

— Уж лучше Комиссаровым, чем. — взмахнул рукой По­пов.

— Если Комиссаровым будешь ты, я тебя. Я тебя застре­лю! — задохнулся Квятковский.

— А я. Я сам убью и тебя, и губителя. — Попов зыркнул на Соловьева; Тихомиров цепко держал учителя. — И губи­теля нашего народнического дела. Слышите?

— Тише, прошу вас, тише! — в отчаянии обхватила голову тонкими пальцами Перовская. — Прислуга услышит. У нее как раз дворник в гостях. Чай пьют.

Но на вскрик Сони никто не обратил внимания. Взоры устремились на вошедшего мягкой поступью невысокого молодого человека с пламенем в темных глазах. Это был сын бердичевского суконщика Григорий Гольденберг, распрост­ранитель социалистической газеты на древнееврейском язы­ке «Эмес», то есть, «Правда», отличившийся в Харькове: де­вятого февраля сего года смертельно ранил губернатора кня­зя Дмитрия Кропоткина (к слову, кузена сбежавшего за гра­ницу Петра) и успешно скрылся на конспиративной квар­тире мадам Волкенштейн.

Тигрыча познакомил с убийцей губернатора сам Михай­лов еще несколько месяцев назад. Льву этот Биконсфильд (кличка) показался человеком недалеким; Дворника ел гла­зами и преданно смотрел в рот. И все нарочито, как-то черес­чур, порой шумно — точно что-то недоговаривал, что-то хотел скрыть в поднятом гаме, в пылающей глубине черных пронзи­тельных глаз. А Саше Михайлову—и это было видно — такая преданность нравилась. Ведь он теперь прочно занимал мес­то руководителя крупнейшей революционной «фирмы», с которой сопрягали свои действия и разрозненные радикаль- ские кружки, и яростные, рвущиеся хоть к какому-то делу одиночки. Но самое главное — правительство; да-да, прави- тельство — оно отныне тоже жило с оглядкой, поверженное в ужас от новых и новых акций, чувствуя нарастающую силу организации, загадочного Исполкома, вынашивающего в неуловимом подполье дерзкие карающие замыслы.

При всей его практичности, при всей его строгой теории конспирации, голова у Михайлова все же пошла кругом. Что ж, было от чего.

И Тигрыч, и Дворник прекрасно знали, что Гольденберг разыскивается по специальному циркуляру Департамента полиции, знали каждую пламенную строчку его статьи «К обществу. Письмо социалиста-революционера, взявшего на себя казнь Кропоткина», с ходу помещенной в № 4 «Земли и Воли». Но не ведали они, что еще в 1876 году в центре Лондо­на, в прохладном полумраке дочерней ложи «Великого Вос­тока» трое молодых людей — Либерман, Цукерман и Голь- денберг разработали план убийства русского Царя.

В первых числах марта 1879-го Гольденберг приехал в Санкт-Петербург. И вот сейчас он вошел в прокуренную ком­нату, чтобы оспорить право стрелять в Александра II.

Началась новая буча. Соловьев никак не уступал. И все посматривал на Тихомирова, который почти что сидел на длинноствольном «медвежатнике». Пару раз самарский учи­тель просительно протягивал руку (верни, мол!), но Тигрыч был неумолим. Сильно ажитированный успешным покуше­нием в Харькове Биконсфильд тоже гнул свое.

— Я энергически против участия Гольденберга! — выкрик­нул из своего угла долго молчавший Зунделевич. — Я знаю. Эта склонность христианского мира приписывать еврейс­кой нации преступления, совершенные одним из ее предста­вителей. И гнев падет на голову всех евреев.

— А Мирский? Он же поляк. И ничего. — возразил Голь- денберг.

— Сравнил! Дрентельн и Царь. Царизм для верноподдан­ного — он мистики полон. — не уступал Арон. — Этот ужас­ный Победоносцев. Статейку тиснул — про заговор кин­жальщиков. Так и пишет: первое орудие революции — жиды.

Опять зашумели.

— А Победоносцев — кто? Учитель наследника трона! — выдернул изо рта окурок Попов. — Такого же и выучит. Прав Плеханов: было две палочки у царского имени, станет три. Да только.

— Только из-за вас. — с горькой торжественностью под­хватил Плеханов. — Из-за ваших затей наша организация бу­дет покидать прежние области деятельности. Как некогда Рим покидал одну за другой свои провинции под напором варваров.

— Довольно. Я буду стрелять, — жутковато, почти шепо­том сказал Соловьев. — И никаких мне помощников. Это единоборство. Или я, или Царь. Я хотел лишь заручиться ва­шей санкцией. И. Оружие дайте. Яд у меня есть. Цианис­тый калий. В орехе. Поверьте, для покушения у меня нет лич­ных причин.

Тигрыч вдруг вспомнил, что еще сообщил ему Соловьев — тогда, в своей бедной комнате, рассуждая о преимуществах морфия перед кокаином. Почему-то уже на пороге, вцепив­шись в пуговицу чесучевого тихомировского пиджака, Со­ловьев горячечно заговорил о своем отце, лекарском помощ­нике придворного ведомства, прослужившем до самой кон­чины в имениях Ее Императорского Высочества Великой княгини Елены Павловны. Старый лекарь был щедро воз­награжден княгиней. А когда отца не стало, августейшая по­кровительница взяла заботы об осиротевшей семье на себя. Все дети получили воспитание за счет сумм Ее Высочества. И Саша, Сашенька Соловьев. Вот уж кто воспользовался наи­большей долей благодеяний, сыпавшихся с избытком на всех домочадцев: в качестве казенного пансионера окончил пол­ный курс гимназии, на деньги Елены Павловны учился в уни­верситете. Потом обратился к ней же — с ходатайством о пре­доставлении ему должности, и в этом ему не было отказано.