Воображенные сонеты (сборник) - Юджин Ли-Гамильтон

Восьмерки — лодки, на которых с 1829 г. проводятся традиционные состязания по гребле между студентами Оксфорда и Кембриджа.

Берет и плащ — форменная одежда английских профессоров и студентов.

187. Луидор Мюссе

Спала на гальке как-то в день погожийДочь рыбака, и ветерок-фланерЛаскал ее растрепанный вихор,Легко касался загорелой кожи.

Поэт шел мимо, и на жалком ложе,На рубище ее замедлил взор;Потом, вложив ей в губы луидор,Он удалился, спящей не тревожа.

Что стало с той монетою потом?Принес доход семейству дар поэта,Которым горд по праву скромный дом?

Иль жадность копит новые монеты —Желанные, пропитанные зломЛюбви продажной? Не узнать ответа.

Сонет основан на эпизоде, который произошел с А. Мюссе в рыбачьем поселке на бретонском побережьи Атлантики, недалеко от Нанта: «В Лё Круазике, на морском берегу, он однажды увидел подле лачуги бедного солевара девочку в лохмотьях, которая спала на солнце, положив голову на клок соломы. Он подошел и осторожно вложил луидор ей в губы, а потом на цыпочках удалился, восторгаясь своей проделкой и предвкушая радость, которую испытает дитя, когда проснется» (Paul de Musset. The biography of Alfred de Musset, translated by H. W. Preston. — Boston: Robert Brothers, 1877. P. 307; перевод мой. — Ю. Л.).

188–189. Прометеевы наваждения

Когда с Олимпа, гневом обуян,Зевес шлет копья в горные теснины,Как будто снова целит в исполина;Когда грозу приносит ураган;

Когда лютует гром, попав в капканКавказских гор; и в в ярости зверинойПо склонам их стремятся вниз лавины —Со вскриком пробуждается Титан.

И, воплям безутешной бури вторя,Несется вопль, ужаснее стократ,Чем завыванья ветра на просторе;

И, заглушая громовой раскат,Грохочет смех, такого полный горя,Что ангелы в полуночи дрожат.

Невидим Прометей для смертных глаз,Лишь только ночью, в сполохах карминных,Когда пылает зарево на льдинах,И молния в них бьет за разом раз;

Когда рубином светится топаз,И страх царит в гнездовиях орлиных,И эхо отражается в глубинах,Где до рассвета мрак ночной увяз,

Мы видим, как немая тень ТитанаВстает среди уступов и карнизовУгрюмых скал, пространство распоров,

В молчании мятежном неустанноЗакованной рукой бросая вызовСоздателю уродливых миров.

190. Золото Мидаса

Поэт — алхимик мысли, как Мидас,Тот царь фригийский, чье прикосновеньеНемедля вызывало превращенье:Всё становилось златом в тот же час.

Он тоже над ручьем лотка не тряс,Не изучал вовек хитросплетеньяПещерных нор. По воле вдохновеньяЕму дарован золота запас.

Но горе для него — помилуй, Боже! —Коль он запрется в тесной кладовойИ позабудет, для чего живет.

Ты жаждал мира золотого? Что же,Стал самородком хлеб насущный твой,И золотом забит поэта рот.

Мидас — мифический царь Фригии, сын Гордия и Кибелы. В награду за спасение Силена Дионис предложил Мидасу любой дар, какой тот ни пожелает. Мидас не нашел ничего лучше, как попросить, чтобы все, к чему он ни прикоснется, обращалось в чистое золото, и это пожелание было исполнено. Вернувшись ко двору, Мидас велел приготовить пир в честь своего нового дара. Но, когда он взялся за еду и питье, они, к его ужасу, тоже превратились в золото. Мидас, боясь умереть с голоду, пришел к Дионису и умолял его взять назад этот дар. Дионис сжалился над ним: он приказал Мидасу искупаться в реке Пактол, которая после этого стала золотоносной, а Мидас избавился от своего дара.

191. Бодлер

Парижская клоака прежних лет,Где всюду чернота и смрад промоин;Краснеют только стоки скотобоенИ раны, что нанес в ночи стилет.

Вот золота фальшивого браслет;Тропический бальзам, на лжи настоян;Расколотый фиал, чей запах гноен,Храня трущоб и тины терпкий след.

Но над зловонным хаосом болот,Прекрасна, как пыланье небосклона,Распада переливчивость плывет;

И волнами на пленке вороненойДрожит игра огня, и позолот,И пурпура, что прямо из Сидона.

Сонет представляет собой отклик Ли-Гамильтона на книгу стихов Шарля Бодлера (1821–1867) «Цветы зла».

Сидон — один из древнейших городов Финикии, знаменитый своим стеклом и льняными изделиями. Пурпуром же славился другой финикийский город — Тир.

192. Ночь

Безжалостная, не услышишь тыМолитвы, чтобы ты не уходила —Их шепчет узник, коему в могилу,Едва светило глянет с высоты.

Когда вопят обугленные ртыИз сердцевины адского горнила:«Уйди скорей, ты нам давно постыла!» —Их вопли столь же для тебя пусты.

Прислушайтесь — бредет толпа гуляк,На улицах рассеивают мракВеселый смех, лихая сегидилья;

Нам на больничной койке и в тюрьмеТак внятны эти песнопенья тьме —И кто осудит дань ее всесилью?

193–194. Смерть Пака

Боюсь, что умер Пак — немало летС тех пор, как знались смертные с бродягой;Исчез со всею крошечной ватагой,Чьи гнезда в чаще прятал бересклет;

Да, эльфов нет, и не сыскать приметДриады, что таилась за корягой;Нет ни наяд, речной одетых влагой,Ни фавнов, листоухих непосед.

Дрозд-попрыгун, скажи, встречал ли тыПроказника веселого весною,Там, где росой увлажнены цветы?

Лесная мышь, видала ль под сосною,Ты малыша, где заросли густы,Прикрывшегося шляпкою грибною?

Подпрыгнул дрозд и молвил: «В самом деле,Мне Пак был добрый друг, почти родня,Хоть он и передразнивал меня;Я Пака знал, но он ушел отселе.

Его нашли мы на грибной постели —Вьюрок и я — у высохшего пня,Покрытым снегом, на исходе дня;Замерз, похоже, в зимние метели».

Лесная мышь сказала: «Старый кротМогилу вырыл, а четыре сониБеднягу опустили в темный грот;

Там белка крест поставила на склоне:Имел он душу, как и ваш народ;А нам, зверькам, скорбеть и впредь и ноне».

Пак — лесной дух у многих западноевропейских народов, сродни славянскому лешему. В английском фольклоре это веселый эльф, шутник и проказник. Таким он предстает у В. Шекспира в пьесе «Сон в летнюю ночь» и у Р. Киплинга в цикле сказок «Пак с Холмов».