Под чужим именем - Валерий Горшков

– Это все? – уточнил Сомов.

– Нет, конечно. – Слава лукаво, с прищуром, взглянул на профессора. – Я же не идиот. В тайнике подполковник найдет только два негатива. И записку. Где будет сказано, что еще два – последних – остаются у меня в качестве страховки. Я сожгу их только тогда, когда смогу убедиться, что, во-первых, паспорт – не фальшивка, и, во-вторых, используя свои полномочия, мстительный Субботин не объявил его владельца во всесоюзный розыск как особо опасного преступника.

– Теперь – все?

– Да. Как тебе моя задумка? Попробуй найти в ней слабое звено.

– Кроме красного флага – никаких. Это уже, батенька, явный перебор.

– Шутка, – улыбнулся Корсак. – Есть тысяча бросающихся в глаза предметов, которые можно использовать как знак.

– Спасибо, отец родной, успокоил. А то я думал, что ты того… – И Сомов, тоже с улыбкой, повертел пальцем у виска. Тут же вновь стал серьезным. – В остальном ты все рассчитал правильно. Повязать контактера при таком безличном варианте практически нереально. В отличие от передачи предметов через обычный тайник. Никто на ходу выпрыгивать из поезда, конечно, не будет… Знаешь, Славка, в следственном отделе НКВД цены бы тебе не было. Ха-ха!

– Я подумаю над твоим предложением, Иваныч, – пообещал Ярослав.

– Ты… это серьезно? – поднял брови Сомов. Лицо его застыло. – Или опять шутка в качестве дружеского бреда.

– Помнишь Конфуция? Это ведь он, если не ошибаюсь, сказал: «Самое темное место – под фонарем».

– На твоем месте я бы с такими вещами не играл, Слава.

– Так я и не играю. – Выражение лица Корсака было абсолютно серьезным. – Самому стать чекистом – единственный способ узнать о судьбе мамы. И, возможно, даже помочь ей, если… Если еще будет не совсем поздно. И она будет жива…

– Ладно. Допустим. Допустим, твою мать не расстреляли, а приговорили к какому-то сроку. Допустим, ты все-таки сделал это, потратив два, три или пять лет службы на завоевание авторитета среди сослуживцев, завел нужные связи и в конечном итоге получил доступ к материалам сфабрикованного дела. Допустим, ты даже узнал имя грязного урода, виновного в аресте твоей матери. И отомстил ему. Что дальше? Тупик.

– Дальше будет видно, Иваныч. В любом случае – это единственный способ попробовать спасти маму. Я заранее позабочусь о том, чтобы, когда все закончится, иметь возможность в пять минут снова перейти на нелегальное положение, но уже с качественно иными возможностями и владением ситуацией. Опыт нахождения в бегах, какой-никакой, уже есть. Верно, сэнсэй?

Последние две фразы были произнесены с толикой юмора, чтобы хоть как-то смгячить ситуацию. Но помрачневшему профессору было не до шуток. Ботаник молчал и внимательно, почти в упор, разглядывал своего бывшего студента, словно пытаясь найти в его слегка изменившемся из-за фальшивых усов облике что-то совершенно новое. Существенное. Ранее им упущенное.

Но он не нашел ничего, кроме хладнокровной решимости и уверенности в правильности выбранного пути.

– И давно ты решился выкинуть такой фортель? – спросил наконец Сомов.

– Помоги мне, Иваныч. Я хочу, чтобы ты на своем мотоцикле поехал на точку, поставил условный знак и подобрал выброшенный этим уродом паспорт. А я…

– Кончу легавого, – закончил вместо Славы профессор. – Сразу же, как только он выкинет паспорт. Там же, в тамбуре. И – пинком под откос.

– Как ты догадался? – Корсак, казалось, не был даже удивлен.

– Прежде чем сляпать тебе ксиву, подполковник, как любой уважающий себя мент, наверняка попробует сравнить полученную фотографию с находящимися в его распоряжении снимками преступников, объявленных в розыск. Прежде всего – с теми, кого начали ловить недавно. Но даже если он догадается, что убийца Корсак и его усатый «клиент» из банды Ветра – одно и то же лицо, то без крайней необходимости не станет извещать об этом чекистов. Так что Субботин – единственный, кроме, разумеется, меня, кто, пусть теоретически, будет в курсе, что Ярослав Корнеев – это ты. За это ты хочешь его убить. Но – не только за это… Ты не можешь простить ему… ту девушку. Лену. За то, что он спал с ней, когда она была еще совсем ребенком. Так? Я прав?

– Забудь обо всем, что слышал. Я справлюсь один, – после короткого молчания выдавил Корсак.

– Не говори ерунды. Я выполню твою просьбу. Но только с одним условием. В противном случае на мое содействие можешь больше не рассчитывать. Никогда. Это мое последнее слово.

– Что ты хочешь, Иваныч?

– К теме НКВД мы с тобой вернемся не раньше чем через год-два. Если и тогда у тебя не пропадет это спонтанное и не до конца взвешенное желание добровольно совать голову в петлю – я не стану тебя отговаривать. В конце концов, это не моя – твоя жизнь. И ты волен распоряжаться ею как вздумается. Но только не сейчас. Хотя бы потому, что, прежде чем тебе поверят, тебе предстоит окончательно легализоваться. Ты не должен вызывать ни малейших подозрений. Вот над чем надо сейчас работать. Долго, скрурпулезно и вдумчиво. Без права на ошибку.

– Ты колдун, Иваныч. Читаешь мои мысли. – Слава неожиданно для Сомова широко улыбнулся. – Договорились. Через год. А Субботин… Липовая племянница Ветра здесь ни при чем. Я уже все забыл… Мент опасен. Мне его не жаль. Как и старик, этот скот заслужил такую смерть всей своей предыдущей жизнью.

– Я смотрю, тебе нравится чувствовать себя судьей. Это скользкий путь, Слава, – покачал головой Ботаник. – Вспомни слова Иисуса: «Не суди – и не судим будешь. Какой мерой меряешь – такой и тебе отмерено будет». Всегда помни о бумеранге – он имеет свойство возвращаться… Хотя рано или поздно почти каждому приходится принимать тяжелые решения. Особенно когда приходится выбирать между своей и чужой жизнью. Этого не надо стыдиться. В этом – великая мудрость природы. Инстинкт самосохранения…

Но тут скрипнула дверь. Вернулась из магазина Клавдия, неся в авоське сахар, сушки, буханку хлеба и сразу же привлекшую внимание Славы бутылку сухого вина. Разговор прервался. Леонид Иванович откашлялся, с видом заговорщика подошел к пышнотелой и полногрудой женщине, что-то тихо и коротко шепнул ей на ушко, заставив смущенно улыбнуться и потупить взгляд, после чего кивнул Корсаку на дверь и, сунув руки в карманы брюк, первым покинул почту – одиноко стоящий в центре сонного поселка крохотный деревянный домик с покосившимся крыльцом, возле которого дожидался хозяина покрытый дорожной пылью мотоцикл.

В эту ночь Сомов дома не ночевал. Уехал вечером и вернулся назад в Метелицу только к десяти утра следующего дня.

Глава 17

Август 1939 года.

Коренастый милицейский майор, щурясь от струящегося прямо в глаза едкого табачного дыма, еще раз внимательно прочитал лежащий перед ним на столе документ, отложил его в сторону, тщательно затушил изжеванную бумажную гильзу в полной окурков пепельнице и поднял уставшие за день глаза на сидящего напротив мужчину.

– Значит, вы– Корнеев Ярослав Михайлович. Стало быть, хотите у нас служить? – спросил он с толикой нажима. Впрочем, это была его обычная манера ведения беседы, на которую Слава сразу же обратил внимание, едва майор открыл рот.

– Да. Так точно, – подтвердил Слава.

– Расскажите-ка мне еще раз вашу биографию. Больно она любопытная. Я бы сказал – не типичная…

Корнеев в течение трех минут спокойно и просто изложил начальнику кадровой службы легенду, за основу которой была взята проверенная временем и ни разу не вызвавшая подозрений псевдобиография Сомова. Доработанная и заученная Славой с такой тщательностью, что иногда ему казалось, будто все это происходило с ним на самом деле. Что он помнит особый запах звенящих от мороза, покрытых белыми шапками снега вековых кедров, хруст таежного наста под унтами, стеклянный взгляд бросающейся с ветки в лицо таежной рыси и далекий, пробирающий насквозь рев хозяина тайги – амурского тигра. За кости, сердце и шкуру которого китайские знахари отваливали охотникам целую кучу денег. Корнееву – а так он привык называть себя за последние два года – было легко рассказывать сидящему напротив майору о своей семье, из которой он единственный остался жив после гражданской войны, о своих голодных скитаниях и, наконец, о случайном знакомстве с учителем-китайцем, который приютил беспризорника, взял к себе в дом и воспитывал как родного сына. Когда сэнсэй внезапно заболел пневмонией и вскоре скончался, Слава ушел в тайгу, став вольным охотником. Затем во время одного из возвращений в город познакомился с девушкой, этнической немкой. Остался. Продав ружье и весь запас ценных соболиных шкурок, снял жилье. Устроился работать в порт. Собирался жениться, но тут семья любимой неожиданно принимает решение навсегда уехать в Германию, где к власти пришел великий вождь Третьего рейха Адольф Гитлер. И невеста соглашается с волей отца… Оставшийся один на один с рухнувшими надеждами на семейную жизнь, Слава решает уехать из оторванного от большой России Владивостока в Ленинград, чтобы поступить на службу в НКВД – инструктором по стрельбе и рукопашному бою – и поступить на учебу.