Под чужим именем - Валерий Горшков

Валерий Горшков

Под чужим именем

Пролог

Санкт-Петербург. Октябрь 1915 года

Анастасия Михайловна зябко поежилась, отложила книгу в толстом кожаном переплете, поправила накинутый на плечи тонкий пуховый платок, встала с кресла-качалки и подошла к печи, чтобы подбросить еще пару березовых полешек в угасающую топку.

Осень в этом году выдалась на редкость сырой и дождливой, даже для слякотной столицы Российской империи, сдуру заложенной великим государем Петром Алексеевичем на самом непригодном для жизни месте. Болтливые языки до сих пор говорят, что, принимая решение о строительстве великого города, царь-реформатор якобы понятия не имел, какую свинью подкладывает бесчисленным поколениям россиян. Но Анастасия Михайловна, как человек образованный и начитанный, была твердо уверена: не мог отлично знающий морское дело человек не обратить внимания на столь очевидные каждому чухонcкому рыбаку вещи, как характер почвы под ногами и географическое положение территории, где спустя несколько лет должна была вырасти новая имперская столица. Не мог Петр не предвидеть, что в случае сильного западного ветра, дующего со стороны узкого, как бутылочное горло, Финского залива, быстрые речные воды непременно столкнутся в устье с волнами, набегающими с моря, в результате чего уровень воды в Неве поднимется на несколько метров и затопит всю центральную часть Санкт-Петербурга, включая Зимний дворец. Конечно же, мудрый государь, радеющий за величие России и страстно желающий воплотить главную мечту своей жизни – дать Отечеству так необходимое для торговли с цивилизованным миром «окно в Европу», все знал.

По этому поводу даже существует легенда, гласящая, что во время осмотра Петром Алексеевичем стрелки Васильевского острова, откуда, собственно, и начиналось все строительство города, к нему неожиданно прорвался прознавший о намерениях русского царя старый хромой финн, опирающийся на посох. Поманив государя рукой, седобородый чухонец подвел его к растущей неподалеку высокой корявой сосне, взял посох за конец, поднял его на вытянутую руку и постучал о торчащий из ствола дерева обломанный сук, гневно прокричав что-то на родном языке. «О чем это он?» – нахмурив брови, обратился Петр к сопровождающему его придворному переводчику. «Этот старик, государь, хочет сказать, что во время наводнения уровень воды достигает вот той точки. Здесь ничего нельзя строить. И здесь вообще нельзя жить», – перевел толмач, сторожко наклонившись к государеву уху. Зная нрав царя, он ожидал гнева. Однако Петр Алексеевич отнесся к предостережению старика весьма оригинально. Самодержец думал всего несколько секунд, а потом хитро прищурился и, в своей обычной манере взмахнув рукой, громко приказал: «Срубить сосну, немедля! С глаз долой!» После чего наклонился к переводчику и шепотом добавил: «А чухонцу дай за мой счет пять целковых и передай мой царев приказ: под страхом смерти до гробовой доски держать язык за зубами». Выслушав требование Петра и торопливо спрятав в карман ассигнацию, старый финн сначала почтительно склонил голову, а затем, улучив момент, когда государь со свитой двинулся прочь, незаметно – как ему тогда ошибочно показалось – сплюнул под ноги и от души выругался. А после еще долго стоял на месте и, опираясь на палку, смотрел в спину удаляющегося в окружении заискивающей челяди «полоумного» русского самодержца…

Каждый раз вспоминая эту занимательную и, по ее мнению, очень похожую на правду народную байку, Анастасия Михайловна невольно улыбалась. Вот и сейчас на губах последней представительницы древнего, но давно обнищавшего стараниями дедушки-игрока дворянского рода, присевшей на корточки у манящей уютным теплом, потрескивающей березовыми дровами печи, блуждала чуть заметная улыбка…

В дверь квартиры неожиданно постучали. Затем еще раз, уже более настойчиво. Анастасия Михайловна испуганно вздрогнула и машинально бросила быстрый взгляд на стоящие на дубовом комоде старинные часы в виде бронзовой фигурки амура – то немногое, что еще напоминало в ее скромном жилище о бывшем величии безвозвратно пресекающегося на ней рода Корсаков. Без четверти два ночи. Кто бы это мог быть в такое позднее и совсем не подходящее для визитов к одинокой почтенной даме время? Она никого не ждала. У нее дома вообще крайне редко бывали посторонние, да и те в основном коллеги из расположенной в двух кварталах епархиальной больницы для неимущих.

В дверь снова гулко стукнули. Причем на сей раз – безо всяких сомнений – сделали это уже ногой. Грубо. Требовательно. Нетерпеливо. Нахально.

Анастасия Михайловна выпрямилась, гордо расправила плечи, пытаясь взять себя в руки. Интуиция подсказывала ей, что незваный ночной гость так легко восвояси не уберется. По крайней мере до тех пор, пока он не вынудит хозяйку квартиры открыть дверь. В том, что дома непременно кто-то есть, этот человек мог легко убедиться, увидев с улицы тускло освещенное занавешенное окно. Похоже, выхода у нее нет. Иначе этот продолжающий тарабанить в дверь страшный человек просто высадит ее своими могучими ударами.

Приказав себе не бояться и торопливо пригладив сверкающие первой сединой пепельные, а некогда огненно-рыжие волосы, Анастасия Михайловна вышла в тесную прихожую, приблизилась к сотрясающейся от ударов двери и решительно открыла замок.

И сразу же расслабилась, увидев на пороге хорошо знакомого ей, но сейчас чем-то крайне возбужденного, всклокоченного и болезненно помятого мужика.

Это был дворник Кирилл. Старик снова был пьян.

– Беда! Матушка Анастасия Михайловна!.. – проглатывая слова, пошатываясь и с ядреным сивушным запахом торопливо выпалил дворник, дико тараща безумные глаза. – Скорее!.. Она там!!! Там!!! – Кирилл, вне всякого сомнения, пребывал от казенной в сильном помрачении рассудка. Что, как было известно всем жильцам дома, периодически с ним случалось. Особенно в ближайшие день-два после выплаты месячного жалованья. Обычно, хватанув лишку, старик ограничивался тем, что садился на лавку во дворе и затягивал нудные бурлацкие песни, изредка плакал, вспоминая старого барина из родной деревни Еськи в Тверской губернии, и каждый раз на чем свет стоит ругал покушавшихся на батюшку-царя «бомбистов-социалистов», называя их «отродьем сатаны». Затем энергия безобидного бобыля, как правило, иссякала, он допивал бутылку, запирался в своей конуре и спал там до обеда следующего дня.

Однако на сей раз пьяный дворник позволил себе неслыханную дерзость – он бесцеремонно схватил женщину за рукав и грубо дернул, явно намереваясь во что бы то ни стало вытащить ее за порог. Это было уже слишком.

Анастасия Михайловна попыталась немедленно высвободиться, но тщетно – толстые, сильные от грубой работы и желтые от дешевого табака заскорузлые пальцы дворника вцепились в ее хрупкое предплечье будто кузнечные клещи.

– Отпустите меня. Немедленно. И извольте объясниться, – плотно сжав губы и смерив обезумевшего мужика холодным, полным достоинства взглядом, потребовала княгиня. – Иначе я вынуждена буду позвать городового, и он упрячет вас в кутузку.

– Так нету его там!!! – торопливо выпалил дворник, кивая за спину и тут же мотая лохматой головой. – Как только пролетка ее сшибла, Бугаев сразу в околоток побег!!! За своими и за дохтуром!!! Матушка!!! Анастасия Михайловна!!! Бери скорее лекарский струмент!!! Может, еще не поздно?!! Там она лежит, прям напротив оградки двора!!! Вся в крови!!!

По спине Анастасии Михайловны пробежала волна ледяного холода. Причина столь возбужденного состояния Кирилла, кажется, прояснялась. Извозчик сбил женщину, которой срочно требуется медицинская помощь. А сам, антихристова душа, с перепугу укатил. Анастасия Михайловна хотела уже что-то спросить и даже приоткрыла для этого рот, но следующие слова наконец-то отпустившего ее локоть дворника вдруг заставили сердце княгини больно сжаться и замереть, пропустив очередной удар.

– Я как раз домой из трактира возвращался, а тут из-за угла пролетка вылетает!!! Без извозчика!!! Взбесилась, видать, кобыла-то, понесла!!! И вдруг, откуда ни возмись, из подворотни – дамочка!!! И, как слепая, прямиком под пролетку бросается!!!.. Бугаев, городовой, он под навесом у хлебной лавки стоял и тоже все видел. Даже крикнуть успел: мол, куда прешь, дура, да только поздно уже было… Пролетка – шарах! – и даже не остановилась… Подбежали оба, глядим, а мамзеля эта уже преставилась, а в голове – здеся– вот такая дырища! Вмиг к Богу отошла… Я глянул: ба: да она ж брюхатая!!! Рукой живот ейный трогаю – а там… там… Чую – шевелится!!! Живой!!! Матушка… Мож, не поздно еще? Хоть дитя останется… А?! Ты ж дохтур, аккурат по делам женским… Жалко ведь…

Анастасия Михайловна охнула. Мельком взглянув на не находящего себе места Кирилла, обратила внимание, что по опухшему от водки щетинистому лицу дворника одна за другой ручьем катятся слезы. Проняло старика. Неудивительно. У нее самой от такого известия едва не подкосились колени.