Ледовое небо. К югу от линии - Еремей Иудович Парнов

— В том-то и ценность статьи, что она поднимает вопросы, а решать их уж нам самим придется, как же иначе?

— Вот я и говорю, что смелости не хватает, размаху, — упрямо стоял на своем ветеран. — Северной удали нет.

— По-своему вы, быть может, и правы, — кивнула Люся. — Но со времени, когда вы тут, на мерзлоте, первые колышки забивали, многое изменилось. Теперь одной удалью ничего не достигнешь. Трезвый научный расчет требуется. Одно слово — НТР… Отсюда и осторожность.

Из кабинета вышла женщина, и кто-то из ожидающих окликнул старика:

— Петр Фомич, теперь ваша очередь.

— Идите, идите, — замахал он руками. — Мое дело пенсионное, торопиться некуда, — и задорно подмигнул Люсе. — Даже совсем наоборот.

Сидевший у самой двери мужчина в кителе с готовностью прошмыгнул в кабинет.

— Почему на материк не уезжаете? — спросила Люся, меняя тему. Поднявшееся было настроение увяло, и продолжать спор расхотелось.

— Некуда податься, дочка, — беспечально ответил старик. — Вся жизнь с Заполярным прошла. Это понимать надо… Тут меня каждая собака знает, ценят, советуются, а там, — он с улыбкой поморщился. — Кому я нужен?

— С легкими-то у вас как? — осторожно поинтересовалась она.

— Ничего особенного. Валентина Николаевна, — он почтительно кивнул на дверь, — беспокоится, а я ничего, привык. Она мне и не присоветовала климат менять. «Поздно, — говорит. — Сидите лучше Петр Фомич, на месте, а я вас до кондиции доведу». Вот и хожу, как в военкомат по повестке. Да и климат у нас, в сущности, не хуже, чем на материке, и болеют реже. Недаром, значит, докторам такая власть предоставлена. Я вот также поначалу ворчал на всю ихнюю профилактику, на вызовы не являлся, а после, как меня Валентина-то с того света возвернула, осознал, даже стыдно стало.

— Она хороший врач?

— Замечательный! — с чувством произнес старый рабочий. — Большой души человек. И с юморком… Прихватило меня, значит, зимой, думал — каюк. Так и сказал ей тогда. Оставь, мол, дочка, напрасные труды, побереги себя для других, а мой час пробил. Она все это выслушала и говорит эдак, с улыбочкой: «Не знаю, когда он пробил, ваш час, но одно могу сказать твердо: умрете вы не от этой болезни, когда и от какой, не знаю, но не от этой и не сейчас». И так мне смешно сделалось, что и в груди полегчало…

Мужчина в кителе обернулся на диво быстро, и Петр Фомич, чуть сгорбившись, засеменил к заветной двери с верхом из матового стекла.

Люсе пришлось ожидать довольно долго, а когда, наконец, наступила ее очередь, в кабинет без стука влетела сестра с рентгеновским снимком и поманила за собой мальчика в больничной пижаме.

— Опять своего провели, — вздохнул кто-то из ожидающих. — Не переждешь…

— Никакого не своего, — мгновенно последовало возражение. — Не видите разве: больной из стационара? И меня так водили, когда я прошлой зимой здесь лежала. Как же иначе?

— Вот я и говорю, своего…

Люся, чтобы убить время, прочитала все внешнеполитические сообщения, которые обычно только проглядывала, и принялась следить за пучеглазыми рыбами, влачившими непомерно разросшиеся вуалевые хвосты.

— Разденься, Спартак, — ласково кивнула Валентина Николаевна и, продолжая прерванный разговор, протянула сидевшей напротив девушке больничный лист. — Значит, мы обо всем договорились? С никелевого завода придется уйти. Если хотите, я сама поговорю с вашим начальством?

— Спасибо, доктор, только они и так все понимают. Ведь четыре месяца на бюллетене!

— К сожалению, пары тяжелых металлов являются для вас аллергенами и никакое лечение тут не поможет. Как только вы перемените обстановку, все пройдет. Практически вы здоровы.

— На материк, значит, не обязательно возвращаться?

— Не вижу никакой необходимости. Наш климат для вас вполне подходящий.

— Не знаю уж, как и благодарить вас, Валентина Николаевна…

— Пустое, милочка… В приемной много больных?

— Человек восемь.

— Следующего попросите пока не входить. Я вызову, — взяв со стола фонендоскоп, Звонцова прошла за ширму, где, сиротливо сжавшись в комочек, сидел на кушетке мальчик. — Ну-ка, вставай, — ласково взъерошила ему волосы. — Послушаем, — прижала ухо чуть ниже остро обозначенной лопатки. — Покашляй, — озабоченно распрямилась и вставила в уши трубки фонендоскопа.

— Дедушка не приезжал? — тихо спросил Спартак, когда Валентина Николаевна закончила прослушивание.

— Как только приедет, я тут же провожу его к тебе. Не сомневайся, — она коснулась висевшего у него на шее кожаного мешочка с витиеватым узором из разноцветной оленьей шерсти. — Не расстаешься со своим амулетом?

— Дедушка сказал, от груди помогает. Трава там такая, целебная.

— Да, помню, ты говорил.

— Только не верю я в эти травы. Может, снять?

— Зачем? Носи себе на здоровье. Но и лекарства не забывай принимать, — Валентина Николаевна погрозила пальцем. — А то на тебя жалуются. Одевайся, — звонко шлепнула мальчика по спине и, включив матовый экран, закрепила снимок. Границы пораженного сегмента явно расширились. — Дела наши идут неплохо, Спартачок. Будем готовиться к операции, — решительно щелкнула выключателем и подсела к мальчику. — С первым снегом на нартах домой уедешь.

— Какие нарты? — невесело улыбнулся мальчик. — У меня снегоход на тридцать пять лошадиных сил.

— Я забыла, прости, — она вновь потрогала мешочек с душистой травой авагангой. — Дедушка не говорил тебе, почему счастье всегда избирает запутанные пути? — попробовала проследить глазом извивы узора.

— Не счастье, Валентина Николаевна, жизнь.

— Это одно и то же, Спартак.

Когда Люся пошла и, робко присев на круглую тумбочку, положила на стол открытку, Валентина Николаевна дописывала историю болезни. Не поднимая глаз от разграфленных страниц, заполненных крупным размашистым почерком, рассеянно ответила на приветствие.

Люся видела доктора Звонцову, о которой была столько наслышана, впервые.

В модных больших очках, красиво оттенявших энергичные скулы, она производила сильное впечатление. Ничего не скажешь. В сравнении с ней, властной, уверенной в себе и как-то особенно одухотворенной, Галка показалась жалкой пигалицей. Это приходилось признать, невзирая на дружбу.

Нужно быть