Повелитель звуков - Фернандо Триас де Без
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из письма Рихарда Вагнера Матильде Везендонк
Весна 1859
Этот «Тристан» – нечто особенное! Если эту оперу хорошо поставить, она будет сводить людей с ума.
45
После двух лет обучения в консерватории Мюнхена я получил, наконец, диплом тенора наивысшей квалификации. Дионисий удостоился лавров второго певца. Выпуск мы отметили разнузданной ночной оргией, во время которой Дионисий осчастливил в своей комнате сразу трех женщин. Я же, в свою очередь, умертвил еще двух.
Вскоре моего друга пригласили петь в Национальный театр Мюнхена, я же получил совершенно невероятное предложение – место тенора в придворном театре Карлсруэ. Передо мной открывались большие возможности: на сцене театра Карлсруэ ставились самые лучшие оперы – немецкие, итальянские и французские, его оркестр был исключительным, а публика состояла из признанных знатоков оперы. Стоило мне добиться успеха, и моя слава мигом разлетелась бы по всем королевствам и княжествам Германского союза, а потом и по всей Европе. Я покинул баварскую столицу и перебрался в Карлсруэ. Комната, которую я снимал, освободилась, но тетя не стала искать нового жильца. Я знаю, что с последней ночи, которую я провел в ее доме, она даже не сменила белье на моей кровати. Начиная с того дня, когда я уехал, тетя Констанция каждую ночь вставала с постели, пробегала по коридору и зарывалась в мои простыни. Моего тела там уже не было, но она вдыхала запахи, оставшиеся от него, и корчилась от любви и наслаждения. Духовник тети Констанции в церкви Святой Анны отказал ей в причастии: ведь прощение Господа требует искреннего покаяния. Выслушивая ежедневные жалобы тети Констанции, священник, в конце концов, возмутился. Тетя Констанция стала посещать другие церкви Мюнхена, но и это ей не помогло. Ни один священник не соглашался дать ей отпущение грехов, и тетя Констанция прекратила причащаться, чтобы не впасть в святотатство.
46
Из письма Рихарда Вагнера Матильде Везендонк
9 июля 1859 года
По крайней мере каждый второй день, который я провожу за работой, приносит мне глубокое удовлетворение тем, чем я занимаюсь. Между двумя удачными днями нет‑нет да случается один менее удачный, поскольку, работая без сна и отдыха, я трачу почти все свои силы. В этот раз я не боюсь, что вдохновение покинет меня на последней ноте… Вчера на прогулке я написал песню по этому поводу. Вот она:
В Швейцерхофе, Люцерна,
вдали от родного очага,
умерли Тристан и Изольда –
так печален он и так она прекрасна:
они умерли свободными, умерли,
вкусив яд блаженства,
в Швейцерхофе, Люцерна.
Слухи о несравненном теноре из Мюнхена разлетелись по Карлсруэ еще до моего приезда. После нескольких сольных концертов директор театра решил, что я достоин большего, и поручил мне петь партию Фиделио в опере Бетховена. Я никогда не забуду день моего дебюта. Мой голос поднимался ввысь и парил под сводами театра.
Критики восхищенно перешептывались после каждого моего выхода.
Когда в зале зажглись свечи, слушатели вскочили с мест и почти двадцать минут купали меня в овациях. Премьера закончилась тем, что весь зал начал произносить хором мое имя. Невероятный успех! С тех пор он преследовал меня повсюду. На следующий день публика толпилась у билетных касс. Первоначально мы намеревались дать двадцать спектаклей, но потом их количество увеличили до сорока, испугавшись, что толпа поклонников разнесет театр по кирпичикам. Мое жалованье утроилось.
Оказавшись в Карлсруэ, я продолжил охоту на женщин. Но Карлсруэ был несравненно меньше Мюнхена, поэтому мне стало сложнее убивать не возбуждая подозрений жителей. Телесное сладострастие усилилось чревоугодием. После ужасного поста в доме тети Констанции в дни, предшествовавшие попытке самоубийства, я получал все больше наслаждения от еды и поглощал пищу в огромных количествах. Я был ненасытен во всех отношениях. Вскоре я начал полнеть: казалось, будто каждая женщина, которую я убивал, отдавала мне частицу своего тела.
47
Начинался 1856 год. В это время я, девятнадцатилетний юноша, стал одним из самых знаменитых певцов в одном из самых известных театров Германского союза. Дирекция театра решила доверить мне партию первого тенора в «Лоэнгрине», бессмертном произведении непревзойденного гения, творца немецкой оперы. Мне хватило двух недель, чтобы выучить партитуру. Пианист придворного театра, с которым я репетировал, не верил своим ушам. Его бесхитростная восторженная лесть мигом разнеслась за кулисами и послужила упрочению моей репутации.
Через два месяца начались репетиции на сцене. Сначала шла драматическая часть, без музыки: каждый шаг певца на сцене, жесты, мимика, распорядок выходов были расписаны с точностью швейцарских часов. Потом мы провели четыре репетиции с оркестром, с которым нам предстояло появиться на премьере.
Мои коллеги, исполнявшие роли короля Энрике, Эльзы Брабантской или герцога Годофредо, не могли сдержать изумления – мой голос был самым совершенным из тех, что они когда‑либо слышали. Критики написали в газетах Карлсруэ что после Фиделио опера с моим участием просто обречена на успех. В статьях меня превозносили как гения оперы. «Лоэнгрин», писали они, превзошел самого себя.
Наступил день премьеры. День моей славы. Я мог почувствовать ее, мог прикоснуться к ней. Свет в зале погас, и я ощутил невероятное умиротворение. Я вступил в первой сцене, потом еще один выход, и другая ария, завершившая второй акт, потом третья… Дворяне и коммерсанты откинулись на спинках кресел. В их взглядах кроме восторга сквозило самодовольство. Завтра, раздуваясь, как индюки, они расскажут, что слышали самого Людвига Шмидта фон Карлсбурга, великого Людвига Шмидта фон Карлсбурга, и его голос был прекрасен как никогда. Флюиды обожания распространялись в воздухе. Я слышал нетерпеливое трение рук о поручни кресел и знал, что вскоре они взорвутся в неистовых овациях. Я наполнил театр звуками земли, прошедшими через горнило моего голоса.
Когда опустился занавес, публика поднялась с мест и хлопала не переставая. Мой голос сообщал их невежественным душам, что ощущает певец, лишенный сердца. За многообразием звуков таилась бездна. Все актеры, один за другим, срывали овации, каждый выход сопровождался новой бурей аплодисментов, но, когда я, исполнитель роли Лоэнгрина, последним появился на сцене, неистовый шквал оваций перехлестнул через край, вырвался из окон придворного театра Карлсруэ и наводнил город. Невозможно представить себе высшего признания моего таланта!
Я смотрел на публику, отец, и изображал благодарность. Но на самом деле в тот момент мной владело иное чувство – гордыня падшего ангела, дьявольская гордыня.
Я смотрел в их радостные лица и думал: «Да, сегодня вы поклоняетесь мне как божеству… Невежды! Вы рукоплещете убийце ваших дочерей, наследнику Тристана, пожирающему жизни ваших жен и дочерей. Вы возносите на пьедестал голос, который перемелет ваши тела в муку. В этом голосе вечно живет звук, который отберет у вас ваши жалкие жизни, как только я этого пожелаю… Глупцы! Профаны! Так падите передо мной, падите перед Господом, который даст вам жизнь вечную!»
Из воспоминаний Рихарда Вагнера
Впервые я услышал о юном певце Людвиге Ш. фон К. от моего старинного друга Тихачека, встретившись с ним в Цюрихе летом 1856 года. Тот настоятельно советовал мне обратить внимание на этого начинающего артиста, наделенного изумительным голосом.
К тому времени Людвиг Ш. начинал свою карьеру в придворном театре Карлсруэ, а ровно через год, тоже летом, меня посетил директор этого театра и рассказал, что Людвиг Ш. питает особое пристрастие к моей музыке, а также о том, что он крайне требователен ко всему, что касается оперы. Мы договорились, что премьера моего «Тристана» состоится в Карлсруэ. Сроки не уточнялись, поскольку я ожидал удобного случая, когда великий герцог Ганновера, всегда покровительствовавший мне, сможет устранить все сложности, препятствующие моему возвращению на территорию Германского союза. Спустя некоторое время я получил любезное письмо от самого Людвига Ш., в котором он представлялся мне человеком, питающим искреннюю любовь к моему творчеству.
48
Когда директор придворного театра сообщил мне новость, я не мог поверить своим ушам. Однажды, много лет назад, мне довелось услышать Рихарда Вагнера в Дрездене. Тогда мне было десять, и отец привел меня послушать Девятую симфонию Бетховена. Полагаю, после смерти автора никто не исполнял ее с такой экспрессией, как Вагнер, непревзойденный гений… А теперь маэстро написал оперу, основанную на легенде о Тристане и Изольде. Вы отметили невероятное совпадение, отец? Самый гениальный немецкий композитор обращается в своем творении к теме Тристана. Партию Тристана поет тенор, и этим тенором должен был стать я, наследник Тристана. Если я справлюсь с этой ролью, если мне доверят исполнять ее, легенда обретет плоть и кровь. Наследник Тристана, поющий оперу, посвященную его жизни. Это как если бы Дон Жуан воскрес для того, чтоб спеть партию Дон Жуана, или Королева Ночи спустилась с небес, чтобы спеть за Тамино и Памина, или ундина появилась из воды, чтобы спеть в опере Гофмана… Кровь Тристана исполнит партию Тристана! История вечной любви оживет на сцене. Вы понимаете, отец, каково было мое состояние? Роль Тристана должен был играть я. Поручить ее другому певцу было бы непростительной ошибкой, почти святотатством. Директор говорил ему обо мне, и Вагнер ответил согласием. Человек, который вдохнул жизнь в Тристана, сам не ведая того, поручал его партию наследнику Тристана! Я написал ему пылкое письмо, но не получил ответа.
