После бури - Фредрик Бакман

– Я должен был… – снова пробормотал он.

– Знаю, знаю, прости, – тихо сказала она, и обоим стало неловко.

Лет сто назад, когда они только начинали жить вместе, Йонни сказал: «Ну не могу я все время говорить о том, что чувствую, ну не такой я чувствительный, как ты» – ничего глупее Ханна в своей жизни не слышала. Нечувствительный? Да он весь одно большое сердце! Может, она и говорит все время о своих чувствах, но Йонни во всем поступает так, как велит ему сердце. Поэтому он прекрасный пожарный, хороший отец, за это она его и полюбила. Именно чувства сделали их сыновей отличными хоккеистами, а дочь – превосходной фигуристкой, потому что без чувства в спорте многого не добьешься: ты принимаешь близко к сердцу каждую неудачу, а любая потеря кажется смертью. Вот только не надо рассказывать Ханне, что значит «чувствительный», ей ли не знать.

– Я буду осторожным, это совсем не опасно, надо только рубить деревья и расчищать дороги… – уговаривал Йонни.

– Рассказывай! Что ты обычно говоришь детям, когда собираешься на пожар? Что по статистике у тебя больше шансов попасть под машину, чем умереть в огне! – отрезала Ханна.

– Вернусь к ужину. Обещаю. И завтра отвезу детей на хоккей. – Голос его дрогнул, выдавая нечистую совесть.

– Куда ты их отвезешь? Сначала надо машину забрать… – вздохнула она, злясь на себя за то, что злится на него.

Микроавтобус так и стоял возле дома Аниного отца, где Ханна оставила его во время бури.

– Вечером заберу, попрошу кого-нибудь из парней подбросить меня, когда разделаемся с дорогой, – сказал Йонни, он совсем забыл про их колымагу.

Ханна медленно кивнула.

– Прости, я страшно устала, на работе аврал. Все как-то… наперекосяк. Тебе тренеры написали? Дети теперь будут заниматься…

Она прикусила губу, но было уже слишком поздно.

Йонни тотчас взорвался:

– В Бьорнстаде! Ну конечно, ребята в части уже рассказали! Какая наглость! Вот сволочи, а? Спасибо вам, добрые люди, что нас приютили! Ясное дело, их дворцу буря нипочем, на его ремонт угрохали миллионы, а наш пусть развалится к чертовой матери! Вообще-то сначала коммуна хотела отремонтировать наш дворец…

Йонни осекся, зная, что Ханна не выносит, когда он начинает беситься из-за хоккея, но Бьорнстад будил в нем худшее.

– Да-да-да, я все понимаю, но что есть, то есть, – решительно подытожил он. – И все же не удержался: – А все потому, что мы позволили сесть нам на шею! Ты слышала, куда нас направили в первую очередь? В Бьорнстад, расчищать дорогу в ледовый дворец, дорогу к супермаркету этого поганого Фрака. А что, в Хеде дороги расчищать не надо? Или тут никто не живет?

Если в начале своей речи он просто бурчал, то теперь уже разворчался вовсю. Вообще-то главной считалась дорога в больницу, но Ханна понимала, что он имеет в виду. Если коммуна все время повторяет, что один город важнее другого, то под конец жители тоже начинают в это верить. Особенно те, что чувствительнее. Ханна шагнула к нему, и, погладив по щеке, прошептала:

– Мы делаем то, что можем. Правда? Плюнь на то, что от нас не зависит. Займись тем, что можешь изменить.

Йонни кивнул, и таящиеся в бороде уголки губ слегка дрогнули.

– Слушаюсь, далай-лама.

Она треснула его по руке, а он целовал ее чуть дольше, чем это уместно на рабочем месте. Он прошептал, что любит ее, она прошептала в ответ такие непристойности, что он тотчас затвердел, а она расхохоталась.

– Прихвати по дороге своих друзей по песочнице, пока они всю больницу не разнесли, – сказала она, кивнув в сторону палаты Бенгта, где до сих пор гремели басовитые голоса пожарных.

Йонни послушно направился к выходу, но в дверях вдруг остановился:

– Хочешь анекдот? Бенгт рассказал!

– Милый, у меня времени нет… – начала она, но было уже слишком поздно.

– Во время пожара погиб охотник по имени Аллан. Слышала? Нет? Так вот, лицо у него так обгорело, что никто не может его опознать. Делать нечего, врачи звонят двум его товарищам по охоте и просят прийти в морг. Те приходят, смотрят на труп, но по лицу тоже не могут опознать, и просят спустить простыню пониже. Ну, врачи, конечно, удивились, но спустили. И вот лежит голый Аллан, а один из друзей говорит: «Нет, это не Аллан». Другой с ним соглашается: «Точно не Аллан!» Врач почесал в голове и спрашивает: «А как вы поняли?» Охотники помялись и говорят: «Ну, у Аллана есть физиологический, как бы это… дефект. У него два хрена». Врач такой: «Как два?» Те кивают, мол, да, два. Врач покачал головой: «Вы уверены?» Те снова помялись, а потом такие: «Ну… мы, конечно, сами не видели, но стоило нам с корешем пройтись с ним рядом, как все такие сразу: «Гляди-ка! Вон идет Аллан с двумя хренами!» А нас с корешем никто в упор не видит!

Ханна знала этот анекдот. Но все равно засмеялась – не над анекдотом, а над Йонни.

– Правда, смешно? – спросил он, заразительно хохоча во все горло.

– Давай уже, иди, – вздохнула она, не переставая смеяться.

Наконец он ушел, прихватив остальных пожарных, но эхо их гогота еще долго отзывалось в больничном коридоре. Их связывало своего рода братство, Ханну это страшно бесило, но вместе с тем она им завидовала, у них словно была еще одна семья. Большинство из них дружило с пеленок, а когда у тебя есть такие друзья детства, то можно и не взрослеть. Они вместе ходили в школу и играли в хоккей, а теперь вместе рыбачили, охотились, трепались о машинах, которые не умели чинить, и о женщинах, которых не могли понять, соревновались, кто сделает больше жимов из положения лежа, были коллегами, отцами и пожарными. Были командой.

– Покурим? – спросила пробегавшая мимо медсестра. Это, конечно, была шутка – медсестра прекрасно знала, что Ханна бросила курить много лет назад.

– Если начну курить, то непременно с тобой! – улыбнулась Ханна.

Она прошмыгнула мимо фонтана грязных сплетен, который в народе зовется комнатой для персонала, задержавшись там ровно настолько, чтобы сделать себе кофе, но выпить его, как обычно, не успела, потому что ее снова вызвали. И все же краем уха Ханна услышала последние новости. Естественно, о хоккее. Но сегодня разговор шел в ином ключе. Люди в больнице работали самые разные – половина из Хеда, половина из Бьорнстада, и спорт в разговорах предпочитали не затрагивать, как в других странах деликатно обходят религию и политику. Но сегодня бьорнстадцы на работу