После бури - Фредрик Бакман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старик записал у себя в блокноте: «На Мае зеленая шапка с медведем. Немного великовата».
28
Люди божьи
Маттео не помнил, откуда узнал о смерти хозяйки бара. Он не разговаривал ни с одной живой душой. Наверное, прочитал в интернете, когда включили электричество, а может, услышал разговор пожилой пары на втором этаже, когда, съежившись от холода, лежал на полу в их подвале наутро после бури. Ему снилась сестра, и когда он проснулся, на мгновение с его сердцем случилось то же, что с окоченевшими руками, которые подносишь к огню. Поначалу онемевшие, их начинает слегка покалывать и, наконец, пронзает дикая боль. Временная анестезия, которую давали холод и сон, отпускает, и, как только тело снова чувствует себя в безопасности, начинается настоящий ад. На дне корзины, стоявшей рядом со шкафом с ружьями, Маттео нашел небольшую бутылку самогона, забытую хозяином после охоты, а может, припрятанную от жены. Зажмурившись, мальчик сделал несколько глотков – голова стала горячей, а сердце снова холодным.
Он вылез наружу через подвальное окошко и прокрался к себе в дом. Там было пусто. Родители с сестрой до сих пор не вернулись в Бьорнстад – наверное, мама останавливалась возле каждой церкви по дороге домой. Сестра часто ругалась с мамой из-за Бога, а Маттео – никогда. Как и сестра, он особо в него не верил, но не хотел расстраивать маму, она очень переживала.
– Ты единственный добрый человек на земле, – сказала сестра, потрепав его по волосам.
А она была единственным человеком, который с ним разговаривал. В школе с Маттео никто не общался, родители давно не говорили друг с другом, только с Богом. Сестра и сам Маттео были для них чудом – до этого у мамы случилось четыре выкидыша, она молила Бога хоть об одном здоровом ребенке и родила дочь. Несколько лет спустя появился Маттео. Мама так боялась их потерять, что даже радоваться не решалась. Небо показало ей свою безграничную власть, и она жила в постоянном страхе, что в любой момент оно заберет все обратно. Поэтому то и дело повторяла сыну:
– Ты должен вырасти божьим человеком, а не грешником! Божьим человеком на земле!
Маттео никогда не возражал, но однажды ночью, когда все спали, сестра сердито прошептала:
– Ты ведь понимаешь, что у мамы с головой не в порядке?
Маттео никогда не был так зол, но злился он, конечно, не на сестру. Больше всего он был зол на папу, который ничего не делал, чтобы помочь маме, только молчал. Ходил на работу, возвращался домой, ужинал, читал и ложился спать. В полном молчании.
– Я должна отсюда уехать, понимаешь? Я хочу жить, Маттео! – шептала сестра той ночью, когда покинула Бьорнстад.
Она обещала, что разбогатеет и вернется обратно, чтобы забрать Маттео. Он ждал. И вот она едет домой, но не для того, чтобы его забрать. Больше всего он злился на отца. Будь тот другим, все бы сложилось иначе. Будь он сильным мира сего, богачом, хоккеистом. Тогда он смог бы помочь сестре Маттео, люди поверили бы в нее, встали бы на ее сторону. И она была бы жива.
Божьи люди никого спасти не могут. Во всяком случае, здесь.
29
Хоккеисты
Амат бежал по лесу, прочь, в самую чащу, но все без толку. Отделаться от голосов он не мог.
В хоккее любят говорить про голову и ее содержимое: мол, у тебя должна быть «башка победителя» и «крепкий чердак». Если ты с детства играешь в хоккей, то знаешь, что должен иметь «сильную психику», но не совсем понимаешь, что это. Кругом говорят о травмах и боли, но только о той, которую показывает рентген. Ты узнаешь, как устроены разные части тела, но никто не рассказывает о той, которая ими руководит.
Амат бежал все дальше в лес, но голоса в голове не замолкали:
«Он, конечно, хорош на льду, но ростом не вышел!»
«А что насчет психики? Вы ведь знаете, как бывает. К тому же он… как бы это сказать… он даже не из хоккейной семьи».
«Но у него великолепные руки! И он проворнее, чем Кевин!»
«Да, но у Кевина крепкий чердак. И настрой победителя».
Амат слышал это повсюду – в ледовом дворце, в супермаркете, в школе; он прекрасно понимал, что «хоккейная семья» – это пароль. Всем нравилось, что он забивает шайбы, но им хотелось, чтобы он еще и выглядел, как все хоккеисты, жил в богатом районе, смеялся их шуткам. Им хотелось, чтобы он был Кевином, но ему позволяли быть Аматом, пока он побеждал. И он делал, как хотели они. Побеждал, побеждал, побеждал.
Бьорнстад вел в счете всю серию, а Хед был в хвосте. Все детство Амата Хед был лучше, богаче, больше, важнее, и он, Амат, стал символом перемен. Плечи болели каждое утро, сначала от тренировок, потом от чужих ожиданий. Вахтер исправно пускал его в ледовый дворец по утрам, но Амат все реже бывал на льду и все чаще на тренажерах. Все считали, что для НХЛ он мелковат, поэтому он сражался со штангой так, что потом едва мог дойти до дома, а в голове тем временем звучали афоризмы, которые он слышал от тренера, спортивного директора или еще какого-нибудь мужика: «Судят не по старту, а по финишной ленточке!»; «Установки важнее, чем мастерство!»; «Сила воли – козырь таланта!»
Однажды ночью, выйдя из ледового дворца в полном изнеможении, Амат споткнулся в темноте о сугроб и упал, повредив запястье. Сначала оно почти не болело, но чем больше он тренировался, тем сильнее оно опухало. Он никому ничего не сказал. В НХЛ с травмами не берут. Он должен играть, побеждать, не разочаровывать. Дело не только в мужиках из супермаркета, но и в товарищах из Низины, которым он пообещал купить дорогие часы, когда станет профи. Если бы не они, его бы
