Горькая полынь. История одной картины - Сергей Гомонов

— Да-да, и я могу сделать ее бесконечной, если ты не будешь умной маленькой девочкой и не поможешь мне первое время. Возьми серп и отсеки голову сначала ему, а потом ей. Делай, как я говорю, иначе заставлю тебя мучиться вечно!

Рыдая, девушка подошла к спящим. Труп съехал с ее спины, перекинул связанные руки у ней над головою и скрипучими костяшками прижал юношу к сену, а Маллтине, исхитрившись, рубанула мертвеца по шее. Череп его покатился со стога, но тут же колдовским образом вспрыгнул обратно на плечи скелета и прирос к хребту. Боль скрутила девушку, и, чтобы избавиться от пытки, она вслепую ударила юношу лезвием серпа по горлу. Как только голова его отделилась от туловища, нечестивый труп прижался ртом к фонтану крови из перерезанной аорты. Маллтине стошнило. Насытившись, мертвец стал менее дырявым с виду и указал на невесту убитого, которая, как ни странно, даже не проснулась от шума. Покончив и с нею, нежить снова взобралась на закорки своей возницы:

— А теперь домой, моя девочка. Мне очень хочется спать…

Он зевнул, и Маллтине ощутила, что весить покойник стал теперь намного больше. Добравшись до лачуги, она положила его в свою кровать, спела колыбельную, а сама легла на полу, собираясь утром пожаловаться мужу и попросить подмоги, ведь это из-за него она обзавелась ужасным наездником. Однако, как и обещал мертвец, никто, кроме самой девушки, не видел ни его, ни пятен тления на ее постели и одежде, не чувствовал тошнотворного запаха пропастины, не слышал загробного голоса упыря. Старик решил, что жена сошла с ума. Так она и ходила среди людей, согбенная, будто горбунья, вызывая удивленные взгляды, а нечестивец нашептывал ей путь. Каково же было удивление Маллтине, когда, опять явившись в город, она вместо того, чтобы застать горестную тризну, узрела пышную свадьбу, а умерщвленные прошлой ночью жених и невеста, живые и здоровые, стояли, держась за руки и принимая поздравления.

На вторую ночь они навестили уже родного брата самой Маллтине, и все повторилось, как в прошлый раз, только теперь с ним и его женой. На третью ночь голодный кровосос велел убить самого вождя, а поскольку одной жертвы оказалось мало, чтобы утолить разыгравшийся аппетит, он заставил Маллтине смотреть, как сам убивает ее маленьких спящих племянников. Не в силах вынести этого, девушка схватила кинжал брата и закололась. Но сгустившаяся тьма тут же посветлела и отступила; открыв глаза, бедняжка увидела перед собой лица живых родственников, всех до одного, а над ними стоял со связанными лисьим мехом руками тот самый вельможа в багряных доспехах, что сватался к ней три осени тому назад.

— Ну что, Ночная Маллт, твоя душа все еще лежит к охоте? — спросил он вкрадчивым знакомым голосом, насмешливо кривя губы в улыбке, и когда Маллтине затрясла головой, рассмеялся: — Что ж, твое желание исполнится: отныне тебе придется искать в Обелиске души заблудших и загонять их в наше с тобой королевство, где им и положено находиться… моя девочка!

С этими словами незнакомец негромко хохотнул, разорвал лисий воротник пополам и из каждой части свернул по браслету. Один надел на свою руку, уже ничуть не напоминавшую костлявую конечность мертвеца, а второй протянул ей со словами:

— Это — для моей Охотницы. А всем вам, — он посмотрел на вождя, на брата Маллтине и его семейство, приложил ладонь к груди и слегка поклонился, — всем вам благодарность Арауна за помощь в этом небольшом спектакле. Вот дары четырех городов Аннуина и Сидхе этому королевству: копье Луга, меч Нуаду, котел Дагда и камень Лиа Фаль. Распорядитесь ими с умом. И да наречется отныне ваше непобедимое племя именем Туата де Даннан, став равным богам, меж мирами которых вы живете. Едем, Маллт, едем! У нас с тобой еще очень много дел!

Так и стала прекраснейшая Маллтине королевой, женой правителя Аннуина и его верной сподвижницей, вот только с тех пор страсть ее к охоте стала не столь безоглядной, поубавилось прыти: слишком хорошо она помнила, что испытывает загнанный в ловушку и что чувствует в последние минуты смертельно раненый. Это с ней потом проводил ночи на протяжении целого года король Диведа, Пуйл, ни разу к ней не прикоснувшись, когда пришел в Аннуин в облике Арауна; это она рассказала мужу о порядочности гостя, благодаря которой Пуйл сделался одним из немногих, но зато самых достойных его друзей и получил в награду верных подданных и любовь прекрасной Рианнон…

…Такую историю рассказывали странницам жители Изумрудного острова, куда на исходе второго месяца осени добрались наконец Этне и Тэа [25].

Здешние старейшины в свою очередь слушали подробности истории беглых жриц о войне с южными людьми и готовили народ к противостоянию с опасным и сильным врагом.

Филида много раз уговаривала подругу остановиться хоть где-нибудь до тех пор, пока у той не родится младенец, появления которого она ожидала вскоре, но исхудавшая Этне упорно вела ее в какое-то одной ей ведомое место на острове, Священную дубраву, о которой ведала из своего сна. Ноги ее распухли, глаза ввалились и с каким-то выражением ужаса смотрели либо внутрь себя, либо в пустоту, взглядом стеклянным вызывая содрогание Тэи. «Сын Дайре, — повторяла Этне, а она была уверена, что у нее родится мальчик, — должен увидеть свет в каменном круге той рощи, и лишь тогда он обретет покровительство Охотницы, никак иначе. Ночная Маллт ждет нас ради посвящения!» Тэа догадалась, что от всего пережитого она просто начала сходить с ума»…

— Пока это все, что я знаю о них… — смущенно призналась Джен, умолкая.

Донья Беатриче улыбнулась сквозь затрепетавшие веки и положила болезненно прохладную руку на ее колено:

— Из тебя выйдет очень хороший повествователь, Дженнаро, знай об этом…

На другой день после этого к ним примчался кантор Шеффре. Едва вернувшись из Ареццо и узнав о том, что произошло с синьорой Мариано, он не стал откладывать свой визит в ее дом. Джен с волнением следила за тем, как учитель вошел к донье Беатриче и как через четверть часа вышел, нахмуренный, вместе с каким-то пожилым господином, который приехал сюда чуть ранее. На вопрос девушки, кто он такой, одна из служанок ответила, что нотариус, и всхлипнула. «Нет, нет!» — еле слышно прошептала Джен.

С тех пор, забросив все свои занятия, она проводила дни в горячих молитвах у алтаря церкви Сантиссима-Аннунциата, ночью же исступленно призывала к милости Всевышнего и Деву Марию, запершись в своей комнате. И спустя неделю опекунша начала медленно поправляться, а еще через три дня впервые встала с кровати…

Глава седьмая Было бы болото, а черти найдутся

Ночь темная, ночь глухая укутала город осенним покрывалом, и уже лениво, с долгими перерывами, затевают свои тоскливые стрекочущие песни сверчки да горные цикады, когда между тучами в небе прорываются крапинки звезд. Где-то там, далеко, в полях уже прогуливается в разнотравье студеный ветерок, предвещая скорые дожди из северных краев. Спит город, спит…

Только шепот двух голосов, припевом вплетаясь в блеклую симфонию усталой природы, оживляют темноту и тишину.

— Сегодня я опять встретила Паскуэлину. Видела она бывшего хозяина на том берегу: как ни в чем не бывало, говорит, разгуливал себе по виа Романа, хотя должен сидеть в своем Ареццо…

— По виа Романа? Это там, где игорный притон в трактире Пьяччо?

— Я не знаю про это, она говорила просто «Романа»…

— Он игрок, ходят слухи…

— Да, и Паскуэлина говорила об этом. А зачем тебе это?

— Так, ни зачем…

— Тогда для чего ты всегда расспрашиваешь меня обо всякой чепухе?

— Если хочешь узнать правду о том, что творится в городе, не спрашивай у властей, а послушай сплетни теток на рынке…

— Но к чему?! Уж лучше бы ты вернулся ко мне и… Ох! Постой, не здесь. Постой же, сумасшедший, не щекочи! Иди сюда. Тише, тише ты, всех разбудишь! Сюда! Тс-с-с! Кажется, кто-то идет… Нет, почудилось. Сюда!..

…Сегодня в игре ему сказочно везло, но вот на волне фортуны так некстати заявил о себе мочевой пузырь. Чертыхнувшись и попомнив недобрым словом выпитое пиво, сер Ферруссио доиграл партию, скинул карты и качающейся порывистой походкой пошел на двор, где, созерцая бегущие над крышами тучи в ночном небе, пристроился к стене дома. Двери за спиною открывались и закрывались, отбрасывая свет и выдергивая разномастный шум из душного нутра заведения пройдохи-Пьяччо. Напевая какую-то нескладную мелодию, синьор Ферруссио заправился и подвязал штаны, торопясь обратно, как вдруг из тени проулка к нему шагнула темная фигура.

— Ненавижу, когда фальшивят, — с легкой хрипотцой прошептал некто и заломил руку Ферруссио за спину. — Коли нет слуха, так не терзай уши людям таким вытьем.

— Кто вы такой? Что происхо…

— Синьор Ферруссио, вы арестованы.