Дневник - Чак Паланик

То, как зритель определяет видимое. То, как художник мертв. Мы видим то, что нам хочется. Мы видим лишь себя самих. Все, что нам может дать художник — вещь для осмотра.

Просто на заметку: твоя жена арестована. Но она это сделала. Они это сделали. Мора. Констенс. И Мисти. Они спасли ее ребенка, твою дочь. Она спасла себя саму. Они спасли всех.

Блюститель порядка в коричневой форме отвез Мисти через паром на континент. По дороге этот блюститель зачитал ей права. Передал ее другому блюстителю порядка, снявшему с нее отпечатки пальцев и обручальное кольцо. Мисти осталась в свадебном платье, блюстительница отобрала у нее сумочку и туфли на высоком каблуке.

Вся ее бижутерия, украшения Моры, их общие украшения, все осталось в доме Уилмотов в обувном коробке Тэбби.

Эта вторая блюстительница порядка дала ей одеяло. Эта блюстительница была женщиной ее лет, с лицом в виде дневника из морщин, берущих начало у глаз и напутанных между ртом и носом. Блюстительница порядка заглянула в бланки, которые заполняла Мисти, и спросила:

— Вы художница?

А Мисти отозвалась:

— Угу, но только до конца этой жизни. Потом — не буду.

Блюстительница провела ее по старому бетонному коридору к железной двери. Отперла дверь со словами:

— Отбой уже был.

Распахнула железную дверь и ступила в сторону, и тут-то Мисти увидела вот что.

То, чему не учат на худфаке. Что ты всегда в ловушке.

Что голова твоя — пещера, а глаза — ее вход. Что ты живешь внутри своей головы, и видишь только то, что хочешь. Что ты просто наблюдаешь тени и выдумываешь им собственный смысл.

Просто на заметку, вот оно где было. В вытянутом прямоугольнике света от раскрытой тюремной двери, надпись на дальней стене маленькой камеры гласила:

«Раз ты здесь, значит, ты снова проиграла». Подписано — Констенс.

Округлый и широкий почерк, любящий и заботливый, во всем ее почерк. Мисти никогда не была здесь, но здесь она оказывается в итоге, снова и снова. Потом она слышит звуки сирен, протяжные и отдаленные. А блюстительница порядка говорит:

— Я скоро вернусь и к вам наведаюсь, — блюстительница делает шаг наружу и запирает дверь.

Высоко в одной из стен окошко, слишком высоко, Мисти не дотянуться, но оно должно выходить на океан и остров Уэйтензи.

В мерцающих оранжевых отблесках из окна, в танце света и тени на бетонной стене против окошка, в этих отблесках Мисти известно все, что было известно Море. Все, что было известно Констенс. Мисти знает, что их всех надули. Так же, как знала способ нарисовать полотно. Как Платон, который утверждает, будто нам уже все известно, просто нужно вспомнить. То, что Карл Юнг называет вселенским подсознанием. Мисти помнит.

Как камера обскура переносит картинку на холст, как действует ящичный фотоаппарат, окошко камеры проецирует мешанину оранжевого и желтого, огня и теней, в очертания на дальней стене. Слышны лишь сирены, видно лишь пламя.

Горит Уэйтензийская гостиница. С Грэйс, Гэрроу и Тэбби внутри.

Ты чувствуешь?

Мы были здесь. Мы здесь. Мы будем здесь всегда.

И мы снова проиграли.

3 сентября — Первая лунная четверть

НА УЭЙТЕНЗИЙСКОМ МЫСУ Мисти останавливает машину. Тэбби сидит рядом, обвив руками урну. С бабушкой и дедушкой. С твоими родителями. Грэйс и Гэрроу.

Сидя около дочери на переднем сиденье старого «бьюика» Мисти пристраивает руку на коленку Тэбби и зовет:

— Солнышко.

И Тэбби оборачивается к матери.

Мисти сообщает:

— Я решила официально сменить наши имена, — говорит Мисти. — Тэбби, я должна рассказать людям, что произошло на самом деле, — Мисти сжимает худенькую коленку Тэбби, белый чулок скользит по коленной чашечке, а Мисти продолжает. — Мы можем поехать жить с твоей бабушкой в Текумеш-Лэйк.

На самом деле, теперь они могут поехать жить куда угодно. Они снова богаты. От Грэйс и Гэрроу, и от всех стариков поселка, остались миллионы по страховке жизни. Миллионы и миллионы, не обложенные налогом и укрытые в банке. Приносящие достаточный процент, чтобы прожить в покое следующие восемьдесят лет.

Ищейка детектива Стилтона, два дня спустя после пожара, эта собака вырыла яму в горе обугленного дерева. Три нижние этажа гостиницы выгорели до каменных стен. Бетон от жары превратился в сине-зеленое стекло. То, что унюхала собака, запах гвоздик или кофе, привело спасателей к Стилтону, который лежал мертвым в подвале под вестибюлем. Эту собаку, которая дрожала и мочилась, зовут Рыжий.

Фото по всему миру. Тела, выложенные по улице перед гостиницей. Обугленные трупы, черные и заскорузлые, растрескавшиеся, с обнажившимся внутри печеным мясом, влажным и красным. На каждом снимке, в каждом ракурсе — какая-нибудь корпоративная эмблема.

На каждой секунде видеозаписи — почерневший скелет, уложенный на стоянке. Пока что, общее число — сто тридцать два, — и над ними, за ними, где-нибудь в кадре — корпоративная марка. Лозунг или улыбающийся талисманчик. Мультяшный тигр. Смутный оптимистичный призыв.

«Боннер и Миллз — КОГДА ВЫ ГОТОВЫ ПРЕКРАТИТЬ НАЧИНАТЬ ЗАНОВО».

«Мьютворкз — У НАС ПРОГРЕСС НЕ СТОИТ НА МЕСТЕ».

Непонятному можно придать любой смысл.

Очередная машина островитянина с шелкотрафаретной рекламной печатью на борту припаркована в каждом кадре новостей. Очередной кусок бумажного мусора — стаканчик или салфетка, с отпечатанной корпоративной маркой. Можно прочесть какой-нибудь рекламный щит. На островитянах — пуговицы на лацканах или футболки, в которых они дают телеканалам интервью на фоне скрученных дымящихся тел. Сейчас финансовые компании, кабельные телевизионные сети и фармацевтические фирмы платят счета по жирному откупу, чтобы выкупить всю свою рекламу. Чтобы стереть с острова свои имена.

Прибавить эти деньги к страховке — и остров Уэйтензи богат как никогда раньше.

Сидя в «бьюике», Тэбби смотрит на мать. Разглядывает урну, которую сжимает в объятиях. Ее главная скуловая мышца растягивает губы к ушам. Щеки Тэбби вздымаются, чуть приподнимая нижние веки. Обнимая прах Грэйс и Гэрроу, она сама себе крошечная Мона Лиза. С улыбкой под древность, Тэбби говорит:

— Если расскажешь — я расскажу.

Произведение Мисти. Ее ребенок.

Мисти спрашивает:

— Что ты расскажешь?

Тэбби отвечает, все улыбаясь:

— Я подожгла им одежду. Дедуля и бабуля Уилмоты научили меня, как нужно, и я их подожгла, — говорит. — Они заклеили мне глаза, чтобы я не видела, чтобы я выбралась.

В уцелевших обрывках записи новостей видно только, как дым клубится из дверей вестибюля. Это в секунды после открытия полотна. Вбегают пожарники — и не выходят. Никто из полицейских, никто из гостей — не выходит. Каждую секунду, попавшую в запись, огонь разрастается, пламя хлещет из окон оранжевыми языками. Какой-то офицер полиции пробирается вдоль крыльца, чтобы глянуть в окно. Приседает, заглядывая внутрь. Потом встает во весь рост. Дым вырывается ему в лицо, от пламени вспыхивает одежда и волосы, — он переступает подоконник. Не моргая. Не дергаясь. У него горят лицо и руки. Офицер полиции улыбается тому, что видит внутри, и идет навстречу ему без оглядки.

По официальной версии, все вызвал камин в столовой. По уставу гостиницы огонь должен был гореть всегда, как бы тепло не было на улице, — и так начался пожар. Люди умирали, стоя в шаге от распахнутых окон. Их трупы находили на расстоянии вытянутой руки от дверей наружу. По смерти они были обнаружены ползущими, лезущими, пробирающимися к стене в столовой, на которой горело полотно. К очагу пожара. К тому, что увидел в окно у крыльца полицейский, что бы это ни было.

Никто даже не пытался спастись.

Тэбби рассказывает:

— Когда отец попросил меня убежать с ним, я сказала бабуле, — говорит. — Я спасла нас. Я спасла будущее всего острова.

Разглядывая океан в окно машины, не глядя на мать, Тэбби заявляет:

— Так что если ты кому-нибудь расскажешь, — говорит. — Я попаду в тюрьму.

Говорит:

— Я очень горжусь тем, что сделала, мать.

Она смотрит на океан, прослеживая глазами изгиб береговой линии, назад, к поселку и черной глыбе разрушенной гостиницы. Где люди сгорели заживо, пригвожденные к месту синдромом Стендаля. Полотном Мисти.

Мисти теребит коленку дочери и говорит:

— Прошу тебя, Тэбби.

А Тэбби, не поднимая взгляд, тянется, открывая дверцу машины, и выходит.

— Тэбита, мать, — отзывается. — Отныне, пожалуйста, называй меня полным именем.

Когда погибаешь в огне, сокращаются мышцы. Руки подтягиваются, сжимая ладони в кулаки; кулаки тянутся к подбородку. Сгибаются колени. Это все делает жара. Называется — «поза боксера», потому что похоже на мертвого кулачного бойца.

Люди, погибшие в огне; люди в устойчивом растительном состоянии — все они в итоге оказываются в одной позе. Как и ребенок, ожидающий рождения.