Дневник - Чак Паланик

Лишь в этот маленький промежуток лет Мисти виделось, что жизнь ее не идет к концу. Ей светило будущее.

Они ставили Тэбби у парадной двери. У всех забытых имен, остававшихся на ней. Этих детей, ныне покойников. Помечали фломастером ее рост.

«Тэбби, четыре года».

«Тэбби, восемь лет».

Просто на заметку: погода сегодня слегка расчувствовалась.

Здесь, когда она сидит у слухового окошка мансарды в Уэйтензийской гостинице, перед ней расстилается остров, испачканный чужаками и надписями. Рекламными щитами и неоном. Эмблемами. Торговыми марками.

В кровати, в которой Мисти свивалась у Тэбби, стараясь удержать ее в себе, теперь спит Энджел Делапорт. Какой-то психопат. Прямо преследователь. В ее комнате, в ее постели, под окном, когда снаружи шипят и бьются волны океана.

В доме Питера.

В нашем доме. В нашей постели.

Пока Тэбби не исполнилось десять, Уэйтензийская гостиница была пуста и закрыта. Окна взяты ставнями из фанеры, прибитой к оконным рамам. Двери под засовом.

В лето, когда Тэбби стукнуло десять, гостиница открылась. Поселок превратился в армию официанток и посыльных, горничных и портье. Именно в тот год Питер взялся работать вне острова, ставя простенки. Проводя небольшие перепланировки для летних людей, у которых столько домов, что присматривать за всеми некогда. Когда открылась гостиница, паром начал ходить весь день, каждый день, заполоняя остров туристами и потоками машин.

Затем прибыли бумажные стаканчики и обертки от фаст-фуда. Автомобильные гудки и длинные очереди за местом для стоянки. Использованные подгузники, оставленные людьми в песке. Остров катился под откос до нынешнего года, когда Тэбби исполнилось тринадцать, когда Мисти вышла в гараж и обнаружила Питера, уснувшего в машине с пустым топливным баком. Когда люди начали звонить, сообщая, что у них пропадают бельевые кладовки, гостевые спальни. Когда Энждел Делапорт попал точно туда, куда мечтал все время. В койку ее мужа.

В твою койку.

Энджел лежит в ее постели. Энджел спит с ее рисунком антикварного кресла.

А Мисти осталась ни с чем. Тэбби — нет. Вдохновения — нет.

Просто на заметку, Мисти никогда никому об этом не рассказывала, но Питер собрал чемодан и спрятал его в багажник машины. Чемодан в дорогу, смена белья для преисподней. Это всегда казалось бессмысленным. Что Питер ни делал все последние три года — ни в чем не было особого смысла.

За чердачным окошком, внизу, на пляже, в волнах плещутся дети. На одном из мальчиков цветастая белая рубашка и черные штаны. Он обращается к другому пареньку, в одних футбольных шортах. Они передают друг другу сигарету, затягиваясь по очереди. У мальчика в цветастой рубашке черные волосы, такие короткие, что их едва можно убрать за уши.

На подоконнике — обувной коробок Тэбби с бижутерией. Браслеты, осиротевшие сережки и поцарапанные старые броши. Питеровы украшения. Грохочущие в коробке с рассыпанным пластмассовым жемчугом и стеклянными бриллиантами.

Мисти смотрит из окна на пляж, на то место, где она в последний раз видела Тэбби. Где это случилось. У мальчика с короткими черными волосами сережка, что-то, переливающееся красным и золотым. И Мисти, неслышно ни для кого, произносит:

— Тэбби.

Пальцы Мисти вцепляются в подоконник, она высовывает голову и плечи наружу и зовет:

— Тэбби?

Высунувшись из окна почти наполовину, рискуя вот-вот выпасть с высоты пяти этажей на гостиничное крыльцо, Мисти орет:

— Тэбби!

И это она. Это Тэбби. С подстриженными волосами. Флиртует с каким-то парнем. Курит.

Мальчик спокойно затягивается сигаретой и возвращает ее назад. Встряхивает волосами и смеется, прикрывая рукой рот. Его волосы в ветре океана — как реющий черный флаг.

Волны шипят и бьются.

Ее волосы. Твои волосы.

Мисти протискивается в окошко, и обувная коробка вываливается наружу. Коробка скользит по гонту крыши. Ударяется о водосток и распахивается, и разлетаются украшения. Падают, сверкая красным, желтым и зеленым, ярко вспыхивая фейерверком и падая, как едва не упала Мисти, — вниз, рассыпаясь по бетонному покрытию гостиничного крыльца.

Только сотня фунтов гипсовой повязки, заключенной в гипс ноги, мешают ей вывалиться в окно. Потом ее обхватывает пара рук, и чей-то голос просит:

— Мисти, не надо.

Кто-то оттаскивает ее прочь, — и это Полетт. Меню обслуживания номеров упало на пол. Руки Полетт обвивают ее сзади. Руки Полетт смыкаются, и она дергает Мисти, вертит ее у недвижной гири, у гипсовой повязки во всю ногу, тыкает ее лицом в ковер, заляпанный краской.

Пыхтя, пыхтя и перетаскивая огромную гипсовую ногу, гирю с цепью, обратно, к окну, Мисти бормочет:

— Там была Тэбби, — говорит Мисти. — На улице.

Ее катетер снова выдернулся, повсюду разбрызгалась моча.

Полетт поднимается на ноги. Корчит гримасу, ее мышца смеха туго собирает лицо в складки у носа, когда она вытирает руки о темную юбку. Она старательно заправляет блузку под пояс и возражает:

— Нет, Мисти. Не было, — и подбирает меню обслуживания номеров.

Мисти нужно спуститься вниз. Выйти на улицу. Ей нужно разыскать Тэбби. Полетт должна помочь поднять гипс. Им нужно позвать доктора Туше, который его срежет.

А Полетт мотает головой и говорит:

— Если тебе снимут гипс, ты на всю жизнь останешься калекой, — идет к окну и закрывает его. Запирает, и задергивает занавески.

А Мисти просит с пола:

— Ну пожалуйста. Полетт, помоги же.

Но Полетт постукивает ногой. Выуживает планшетку для заказов из бокового кармана юбки и сообщает:

— Треска на кухне кончилась.

И, просто на заметку, Мисти по-прежнему в западне.

Мисти в западне, но ее ребенок, возможно, жив.

Твой ребенок.

— Бифштекс, — заказывает Мисти.

Мисти нужен самый жирный кусок мяса, который у них есть. Хорошо прожаренный — то, что надо.

24 августа

НА САМОМ ДЕЛЕ МИСТИ НУЖЕН столовый нож.

Ей нужен нож с зазубренным лезвием, чтобы распилить этот гипс на ноге, и ей нужно, чтобы после ужина Полетт не заметила пропажу ножа с подноса. Полетт не замечает, да еще не запирает дверь снаружи. Кому оно надо, если Мисти стреножена тонной сраного гипса.

Всю ночь, в постели, Мисти долбит и рубит. Мисти пилит гипс. Ковыряет лезвием ножа, и счищает гипсовые обрезки в руку, швыряя их под кровать.

Мисти — узница, делающая подкоп из крошечной темницы, — темницы, которую Тэбби раскрасила птичками и цветами.

Время до полночи уходит на разрез от пояса до середины бедра. Нож все соскальзывает, режет и колет ногу. Ко времени, когда Мисти добирается до колена, она проваливается в сон. Заляпанная и залепленная высохшей кровью. Присохнув к постельному белью. В три утра она только на полпути по лодыжке. Она почти свободна — но она засыпает.

Что-то будит ее; нож остался в руке.

Еще один самый долгий день в году. Снова.

Шум был от хлопнувшей на стоянке дверцы автомобиля. Придерживая расщепленный гипс, Мисти удается прихромать к окну и выглянуть. Это бежевая казенная машина округа детектива Стилтона. На улице его нет, так что он, наверное, в вестибюле гостиницы. Может быть, ищет ее.

Может быть, найдет ее в этот раз.

Мисти снова берется за рубку столовым ножом. Кромсая в полусне, колет себя в икроножную мышцу. Выплескивается кровь, темно-красная на белой-белой коже от очень долгого пребывания ноги взаперти. Мисти снова рубит и попадает себе в голень — лезвие пронзает тонкую кожу, натыкаясь на кость.

Она продолжает кромсать, нож выбрасывает кровь и гипсовые обломки. Осколки птиц и цветочков Тэбби. Клочки ее кожи и волосинок. Мисти вцепляется обеими руками в края распила. Вскрывает гипс, пока нога не высвобождается наполовину. Ее прищемляют рваные края; вгрызаясь в порезанную кожу, вонзаются гипсовые иглы.

О, дорогой милый Питер, тебе не нужно рассказывать, как это больно.

Ты чувствуешь?

В пальцы вгрызаются осколки гипса, Мисти держит рваные края и тянет их в разные стороны. Мисти сгибает колено, заставляя его вырваться из прямого гипса. Сначала — бледная коленная чашечка, измазанная кровью. Так появляется голова младенца. Макушка. Птенец проклевывается из скорлупы. Потом бедро. Рождается ее ребенок. Наконец из развороченного гипса на волю вырывается голень. Встряхнувшись один раз, она высвобождает ногу, — и гипс соскальзывает, катится, валится, и рушится на пол.

Куколка. Появление на свет бабочки, усталой и окровавленной. Переродившейся.

Гипс с такой силой грохает в пол, что вздрагивают занавески. Гостиничная картина в рамке хлопает по стене. Зажав руками уши, Мисти ждет, явится ли кто-нибудь полюбопытствовать. Увидит, что она на свободе, и запрет снаружи дверь.

Мисти ждет на протяжении трехсот быстрых ударов сердца. Считает. И — ничего. Ничего не происходит. Никто не является.