Одлян, или Воздух свободы - Леонид Габышев

— Понимаю.

— Будешь думать или сразу дашь слово?

Глаз молчал.

— Ну, согласен?

— Согласен.

— С сегодняшней ночи будешь спать рядом с нами. Вот это будет твоя кровать, — Игорь кивнул на первую от воровского угла, — а помогальника мы сейчас с этого места нагоним.

Мах и Птица смотрели на него.

— Глаз, — сказал Мах, — мы разрешаем тебе шустрить. Можешь любого бугра или кого угодно на х… послать. А если силы хватит, можешь любого отоварить. Только не кони. Если что, говори мне. Не сможешь ты, отдуплю я. Понял?

— Понял.

Глаз позвал помогальника, и Мах сказал:

— Забирай свой матрац. Здесь спать будет Глаз.

С этого дня для него началась другая жизнь. Теперь его никто не мог ударить или заставить что-то сделать. Полы тоже перестал мыть. Воры одели в новую робу, и он для них выполнял нетрудную работу. Грязные шлюмки со столов не таскал, в наряды не ходил, и начал понемногу борзеть. Маху это нравилось, и он сказал как-то Глазу, чтоб он на виду у всего отделения оттянул помогальника Мозыря.

— Сейчас сможешь? — спросил Мах.

— Смогу, — не задумываясь ответил он.

Показался Мозырь. Глаз пошел навстречу. Мозырь думал, что Глаз уступит ему дорогу, но Глаз его оттолкнул.

— Куда прешь, в натуре?

Ребята в спальне смотрели на них. Мах с Игорем сидели в воровском углу.

Мозырь хотел схватить Глаза за грудки, но Глаз оттолкнул его второй раз и обругал матом. Силой они были примерно равны, и Глаз не конил, что сейчас придется стыкнуться.

Мозырь драться не стал, а тоже понес на Глаза матом, боясь, как бы Глаз на виду у всех не одолел его. Что Глаз борзанул, бог с ним, ведь все знают, что он на Маха надеется. «Что ж, — думал Мозырь, — борзей, Глаз, борзей. Маху до конца срока немного остается. Погляжу я, как ты потом закрутишься».

А Глазу легче жилось, и каялся он, что отправил письмо начальнику уголовного розыска. Он молил теперь Бога, чтоб письмо не дошло, чтоб в пути потерялось. Ведь бывает же так, что письма — теряются.

В отделении, где жил Глаз, воспитатель — молодая, невысокая, чуть располневшая смазливо-сексуальная женщина Лариса Павловна. Ей понравился красивый активист… А он, не стесняясь и с деталями, рассказывал, как ее в каптерке драл. Лариса Павловна ему не первому отдавалась. Но те молчали.

В отделении жил воспитанник по кличке Комар. Ужом извивался перед Ларисой Павловной… Но был не в ее вкусе. Как-то раз Лариса Павловна помогала ребятам выпускать стенгазету. Она неплохо рисовала. А Комар, отчаявшись, залез под стол и, подглядывая у нее, бесстыдно, на виду у всех, занимался онанизмом.

Самым молодым дпнк на зоне был лейтенант по кличке Дван. Поздно ночью он заходил в какой-нибудь отряд и, подойдя к кровати симпатичного вора или рога, запускал правую руку под одеяло. Парень просыпался, а Дван подносил к губам указательный палец левой руки и тихонько цедил: «Тс-с-с-с…», и начинал без устали работать правой…

У воров были тайные вафлеры, а у Птицы не было. В отделении жил парень по кличке Сверчок. Он еще не совсем опустился. Птица позвал его в воровской угол.

— Слушай, Сверчок, хочешь жить хорошо? Чтоб тебя никто не трогал?

Большие черные глаза сверчка смотрели на рога с недоверием.

— Хочу.

— Я обещаю тебе. Но от тебя кое-что потребуется. Если согласишься, станешь туалетщиком. Комок на днях освобождается, и ты будешь на его месте. Как ты на это смотришь?

Сверчок помолчал, а потом спросил:

— Я не понял, что от меня требуется?

— Только одно. Будешь у меня брать… Знать об этом никто не будет. Я гарантирую.

Сверчок опустил глаза.

— Думай. Ответ нужен сейчас.

Подумать было над чем. Сверчка долбили на каждом шагу, опускали почки, фанера уже шаталась. Как быть? И Сверчок тихонько сказал:

— Птица, а об этом никто не узнает?

— Даю слово.

— Я согласен. Но если об этом узнают, я задавлюсь.

Птица поставил Сверчка туалетщиком, и он не стал мыть полы. И бить его прекратили. Рог запрет бросил.

Глаз в строю топал в школу. Уроки, как всегда, не выучил. Двоек в седьмом классе почти не получал. Первый урок — литература.

В класс вошла учительница. Ученики встали. Елена Сергеевна поздоровалась и прошла к столу. Ребята сели.

Елена Сергеевна чересчур напудрена: подбит правый глаз. Она недавно вышла замуж за надзирателя. Надзиратель пробивной — в этом году в заочный юридический институт поступил. Но у них что-то долго шла притирка — часто на занятия с побитым лицом приходила. В такие дни ставила двойки.

Сейчас ребята смотрели на нее с сочувствием, а она открыла классный журнал и листала его, проглядывая.

Поправив прическу, стала вызывать ребят к доске. На дом она задавала выучить стихотворение. Ребята читали вяло, и она ставила тройки. Кто не выучил — двойки.

Затем, пройдясь по классу, стала знакомить с новым произведением. Двоечники сидели понуро. Их будут бить. И ее, быть может, вечером муж отдуплит. Вот только за что, парни никогда не узнают.

В прошлом учебном году, в девятом классе, проходили «Вишневый сад». Глаз его прочитал, и будто побывал в другом мире. Неужели на Руси, давно-давно, этот другой мир — существовал? Глаз удивлялся человечности персонажей, над многими страницами плакал. Его охватила тоска. Чего-то ему было жаль, но чего, не понимал он. И не попасть ему никогда, хотя очень хотелось, в дом Раневских — дом разрушен, не пройтись по аллеям вишневого сада — сад вырублен. А на его глазах вырубалось детство, под корень, как вишневый сад.

16

На зоне перед отоваркой всегда были подсосы. Курево кончалось. Но у воров и рогов в курках оно часто оставалось. И если они закуривали, то даже бугры у них докуривать спрашивали. Глаз теперь окурки не сшибал: воры ему курево давали. Когда начался очередной подсос, ребята у Глаза просили окурки. И есть он лучше стал. И варганить у него никто не смел, наоборот, теперь, когда шла отоварка, Глаз с наволочками стоял у ларька и забирал у пацанов банки со сгущенным молоком и другую еду. Мах находился рядом, и попробуй не отдай только — в отряде корчиться будешь. Пацаны злились на Глаза. Но многие завидовали.

Теперь не только помогальники, но и бугры стали обходительнее с Глазом. Здоровались и улыбались. Ведь он протаскивал с промзоны палки, чтобы дуплить отряд, когда приказывал Птица. Рог ведь вначале актив обхаживает палками. Как-то Птица решил отряд отдубасить — уж слишком много стало за последнее время мелких нарушений, а ему надо досрочно освобождаться. Он подошел к Глазу в промзоне перед съемом и подал две палки.

— Чтоб обязательно пронес.

Глаз спрятал палки под бушлат. Но бугры прознали, и Томилец, бугор букварей, подошел к Глазу.

— Глаз, а Глаз, сделай дело, спались на вахте с палками.

— Серега, не могу. Птица сказал, чтоб сегодня точно пронес.

— Ну хрен с ним, а ты спались. Поставит тебе пару моргушек, а то весь отряд отдуплит.

Глаз молчал. Если пронести палки, бить будут всех, а его не тронут. Спалиться — Птица только его отдуплит. Да и то несильно.

— Ладно, — согласился Глаз, — спалюсь.

Птица видел, как с ним бугры разговаривали.

— Глаз, в натуре, — он улыбнулся, — смотри мне, если спалишься — отдуплю.

— Да нет. Птица, должен пронести.

Но все же он с палками спалился, и рог поставил ему несколько моргушек, зато бугры благодарили.

И Мах, бывало, дуплил Глаза, если он что-нибудь не мог исполнить, даже если это зависело не от него. Мах психованный был и объяснений не слушал.

В седьмом отряде жил цыган по кличке Мамона. Был он букварь и учился еле-еле. Часто получал двойки, и его Томилец дуплил, но Мамона был борзый: кроме воров и актива никого не признавал. Мамона был ложкарь — отвечал за ложки. Ложкари в зоне пользовались привилегией: не мыли полы, в столовую строем не ходили, а с алюминиевым ящиком, в нем хранились ложки, шли сзади отряда. Обязанность их была раздавать воспитанникам ложки, а потом собирать и мыть на кухне. Ложкарей старались подобрать пошустрее, так как у забитого парня другие ложкари могли ложки воровать. А это значит, что несколько человек обедать не смогут: нет ложек — и им придется ждать, пока они освободятся. Но тогда подадут команду «встать», а те, кто сидел без ложек, только за еду примутся. А в отряд надо строем идти. И еще ложкари должны ворам и активу класть на стол ложки не погнутые, а новенькие. За гнутую ложку вор ложкаря отдуплит. Но Мамона борзый ложкарь, и ложки у него не терялись. Наоборот, у ложкарей с других отрядов он незаметно ложки уводил и курковал их на черный день, вдруг и у него кто-нибудь свистнет. Мамона не только воровал ложки, но и старые старался поменять на новые. Подсунет гнутую, а урвет у зазевавшегося ложкаря сверкающую.