Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

Я ведь сначала ему совсем не понравилась.

Но на следующий день он появился у ворот школы и позвал гулять, а я через три месяца позвала его на день рождения и познакомила с родителями.

Им он понравился, хотя бы потому что с появлением Лёньки я перестала пропадать в клубах, ненавидеть всех из-за загубленной жизни и общаться не пойми с кем.

Я стала учиться, ибо Лёня как-то сказал, что на финансы и управление грызть гранит науки его отправил отец. У него своя компания и ему, Леониду Аркадьевичу, ее потом наследовать, поэтому экономический.

Чистый расчет, никакого желания и романтики.

И меня почему-то это успокоило, смирило с неизбежным.

Заставило явиться и написать все экзамены в июне, а в конце июля я растеряно созерцала свою фамилию в списках зачисленных.

В мед.

Без вариантов, ибо в остальные вузы я подавала только на бюджет и балл по обществу у меня был небольшой, поэтому я пролетела везде…

И рассказываю я это всё первый раз, вспоминаю и хмурюсь.

Без Лёньки я бы тогда не взялась за ум, не поступила бы и… и вообще бы в моей жизни ничего бы не было того, что имею я сейчас.

Да.

Лина, обняв подушку, слушает молча, не перебивает.

— Так разве можно жить три года с уверенностью, что любишь человека, а потом взять и разлюбить за считанные дни? — я задаю мучающий меня вопрос. — Нет! Нельзя разлюбить просто потому что появляется кто-то еще и показывает, что заботы может быть больше, что вместо ворчания есть насмешка, что всегда есть о чем поговорить, что тебя тоже слушают, что… Лина!

— М-м-м?

— Я люблю Лёньку!

— У-у-угу.

— А с этим у меня одни только сделки!

— Ага.

— И вчерашний вечер я просто забуду, и сон тоже, и вообще все забуду! Я не стану рвать с Лёнькой, который сделал мне предложение и меня, несмотря ни на что, любит только потому что некоторые предложили себя поцеловать. Да он просто издевался, вот!

— Конечно, — Лина соглашается со смешком.

И… мои терзания обрывает будильник.

В терапии Лаврову делать нечего, но я все равно хожу с оглядкой и вздрагиваю от каждого шороха.

И от голоса Любочки за спиной я подпрыгиваю:

— Дарья Владимировна, спустись до приемника. Лилиана Арсентьевна сказала мальчика поднять. В двести пятую. Сможешь?

— Конечно, — я выдыхаю и китайским болванчиком киваю.

Чем дальше от реанимации, тем проще мне дышать.

Сопроводить же до палаты вообще легко.

Легко, но не в этот раз.

В кабинете приемника меня ждет Лилиана Арсентьевна, что сидит за столом и быстро заполняет историю, и… хамло.

Как из учебника, если бы учебники по хамлу существовали.

— И че меня типа с этой деткой идти? — он, развалившись на стуле, оборачивается и нагло-лениво оглядывает меня с ног до головы и выносит оценку. — Ниче так, на раз сойдет. А еще девочки красивые есть?

— Егор Николаевич, у нас в больнице красивых девочек нет, — Лилит говорит безразлично и вежливо, только на грани восприятия от ее голоса несет убийственным морозом, — в больнице работает медицинский персонал, который будет оказывать вам положенную медицинскую помощь. Давайте мы с вами сразу это уясним, дабы избежать в будущем различных… эксцессов. Мне бы не хотелось доводить ситуацию до преждевременной выписки вас за нарушение режима.

— Чё? — он удивленно вскидывает брови и, запрокинув голову, хохочет. — Хочешь сказать, что перепих, например, с этой деткой будет нарушением режима?!

— Да, — Лилиана отрезает и, перестав писать, поднимает голову.

Смотрит.

И под ее взглядом хамло тушуется, и ироничная улыбка становится кривым оскалом. Он поводит плечами:

— Да больно надо! Че, шуток не понимаем?

— Не понимаем, Егор Николаевич, — Лилит встает и протягивает мне листок. — Дарья Владимировна, передашь на пост. И скажи Любе, чтобы ко мне зашла.

— Хорошо, — я киваю, забираю бумаженцию и Егору Николаевичу на дверь указываю, — пройдемте за мной.

— Вау, — он восторженно цокает языком, — говоришь, как в ментовке. Сыграем в жестокого полицейского? Хочешь меня наказать, м-м-м?

Коридор, один переход и лестница — я выдержу.

Непроницаемое лицо, прямая спина, и вечером я обязательно отмоюсь от этого липкого взгляда. Или нет, вечер — это долго, душ подойдет и больничный. Идти к сусликам, ощущая себя вываленной в грязи, я не могу.

Мерзко.

И стыдно.

Димыч ведь учил меня за себя стоять, ставить на место зарвавшихся уродов, а я сейчас молчу. Молчу, терплю и не могу дать хук справа или апперкот. Мне нельзя обеспечить нокаут этому… этому, мне даже ответить ему ничего нельзя.

Пациент, как и клиент, всегда прав.

И поправка, не «как», медицина и есть услуга, а медперсонал — обслуга. Не мои слова. Один из пациентов, которому не дали в палату поставить личный телевизор, орал маме на все отделение, чтобы она приструнила свою распоясавшуюся обслугу.

— Кстати, зачетная задница, — мы поднимаемся наконец по лестнице, и он одобрительно свистит, — качаешься? Или танцуешь? Я предпочитаю стриптиз, запомни на наше с тобой ближайшее будущее. И да, детка, для тебя я просто Гор. А ты для меня кто?

«Просто Гор» хватает меня за руку, дергает на себя, разворачивая, и запах мяты выдыхают мне в лицо:

— Ну ты чего молчишь, а? Бука, да?

— Руки уберите, — руку я выдергиваю и отступаю, насколько площадка между этажами дает отступить, — и…

И под слишком наглым взглядом я теряюсь.

Меня не учили как вести себя в подобных ситуациях, и придумать достойный ответ не получается. Все мои мысленные ответы похожи на детский лепет.

Еще раз позволите себе подобное поведение, и я нажалуюсь Лилиана Арсентьевне или сразу в прокуратуру.

За сексуальное домогательство.

Вот только домогательства нет, а за хамство и липкие взгляды даже штрафы не выписывают. И он это знает, поэтому взгляд слишком торжествующий и самодовольный.

— И…? — он забавляется. — Что ты сделаешь, детка?

Ничего.

— Так что, Дашуля или Дашенька?

— Дарья Владимировна, — арктический голос раздается сверху.

И я недоверчиво поднимаю голову, чтобы увидеть Лаврова и плетенную корзину с Киндерами в его руках. Он в джинсах и футболке, и на меня он не смотрит.

Игнорирует.

Пристально разглядывает Егора Николаевича, что резко бледнеет и замолкает. Отступает от меня и, кажется, вообще готов сбежать.

— Вы куда шли, Дарья Владимировна? — Лавров интересуется равнодушно, и поймать его взгляд у меня не получается.

— В терапию. Лилиана Арсентьевна сказала, в двести пятую.

— Слышал? — Кирилл Александрович вопросительно заламывает бровь, и до такой выразительности «просто Гору» далеко. — Прямо до конца коридора и направо. Над дверью большими буковками прочтешь слово «Терапия». Найдешь Любовь Владимировну и крайне вежливо попросишь обеспечить тебя койко-местом. Понял?

— Да-а-а… — Егор Николаевич кивает согласно и поспешно, — а она…

— А Дарья Владимировна останется со мной, — Лавров слова чеканит и приказывает. — Быстро.

Одно слово, и спина хамло скрывается из поля моего зрения.

Однако, жаль.

Все познается, как известно, в сравнении, и тет-а-тет с Кириллом Александровичем напрягает меня гораздо сильнее «просто Гора», потому что, если подойдет Лавров, нокаут светит только моему здравому смыслу.

— Дарья Владимировна… — Кирилл Александрович зовет негромко, спускается.

Две ступени.

И между нами еще три.

Запредельно много, жутко мало.

— Вы откуда здесь, Кирилл Александрович? — спокойным голосом спокойный вопрос.

И мой совсем неспокойный стук сердце он, к счастью, не слышит.

— Суслики выиграли конкурс, — он приподнимает корзину и мой вопрос игнорирует, — и со мной они не разговаривают.

— Почему?

Я не могу удержаться, и взгляд сам находит его глаза, а Кирилл Александрович спускается еще на одну ступень.

— Я обидел тебя, — Лавров криво усмехается, — и они думают, что ты больше не придешь.