Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

— Проще сказать, что нам можно, — я хмыкаю.

— Ну так ты чего думаешь это сумчатое до обеда разорялось?

— Все так запущено?

Нина вместо ответа меряет сочувственным взглядом: мне знакомство со злом per se только предстоит.

— Давай по шкале Врана, — я предлагаю альтернативу.

И Нина задумывается, покачивая полупустой стакан.

— Одинаково, — наконец признает она, — и вообще их надо познакомить. Два таких совершенства не могут не встретиться.

— Все, ты меня добила, я ее уже боюсь!

— Пра-а-авильно делаешь, дорогая, — Нина передразнивает зловещее карканье незабываемого Врана и его любимое обращение тоже вставляет.

Я же передергиваю плечами и на высокое крыльцо центрального входа залетаю махом, тяну тяжелую и массивную дверь на себя, а Нина тянет меня в сторону.

— Слушай, тут такое дело… — она мнется, убирает брошенную ветром в глаза прядь волос и вздыхает, — ты с Элем больше всех общаешься…

Еще один тяжелый вздох и едва слышное ругательство сквозь стиснутые зубы.

Я напрягаюсь, смотрю пристально, и Нина встречает мой взгляд с кривой усмешкой:

— В двести двадцатой палате женщина лежит. У нее рак легких, уже всё, и она очень похожа на мать Эля. Понимаешь?

Глава 24

— Да-ша! Да-ша! — суслики, умудряясь горланить на весь квартал и при этом улыбаться до ушей, несутся ко мне от самых качелей.

Метров сто.

И в последний момент я предусмотрительно успеваю отпрыгнуть в сторону, и монстры валят с ног ничего неподозревающего Эля, что злорадно скалится и упражняется в остроумии.

И подобной диверсии от меня не ждет.

— Даха, ты все ж коза, — приглушенно и душевно стонут где-то там, под радостно пищащими сусликами.

Они копошатся и вставать с Эльвина не спешат.

Его они тоже рады видеть.

— Ну что ты, милый, я просто делюсь с тобой радостью материнства, — максимально слащаво и высокопарно извещаю я, возвращая его же слова, и одариваю самой елейной улыбочкой.

Меня в ответ одаривают испепеляющим взглядом.

Ха.

Сам виноват, не надо тут было с едкостью карборановой кислоты восторгаться моему проснувшемуся материнскому инстинкту и наимилейшей пасторали, что открылась его взору.

— Они сломали мои ребра, — Эль жалуется.

В пустоту и небо, ибо суслики с него слазят и до меня все-таки добираются, пытаются отправить к Элю любоваться облаками и на перебой рассказывают, что сегодня они лепили из глины и у Яна получилась во-о-от та-а-акая черепаха, а у Яны — целая Пинки Пай.

— Вы с Кириллом завтра посмотрите? — Ян светится и от нетерпения подпрыгивает, дергая меня за руку. — Марина Сергеевна сказала, что к утру будут готовы, она не разрешила забирать. И папе с мамой надо будет показать. Мама сегодня обещала позвонить!..

— …Пинки Пай розовая, но розового не было, поэтому я красной сделала! — гордо вторит второе сообразительное дитя.

— Молодец, — я делаю умное, понимающее лицо, как на всех парах по биохимии, и за дите радуюсь.

Кто такая Пинки Пай?!

— Эй, народ, а про меня никто не хочет вспомнить?! — Эль показательно страдает, прижимая руки к ложным и колеблющимся ребрам с правой стороны. — Где моя первая медицинская, Даха?!

— Через три остановки, — помочь ближним я готова всегда, — ползи, везучий, в двадцать пятой как раз лучшая травма в городе.

— Бессердечная… — мой ближний и родной трагично всхлипывает, — вот так и дружи с тобой, верь тебе, а я может умираю тут…

Суслики, не замечая артиста погорелого театра, от достойного ответа меня отвлекают и забирают все внимание себе:

— А еще Марина Сергеевна сказала к завтрашнему дню выучить стихи! — запредельной радостью они делятся хором. — На конкурс, за самые интересные дадут корзину киндеров! Ты выучишь с нами стихи? Даша, мы хотим корзину киндеров!!!

Последняя фраза бьет слаженным воплем по моим ушам, и я явственно представляю, как молоточек ударяется об наковальню, а потом об весь мозг.

Какие стихи?!

Я стихи последний раз учила в школе! И то Есенина, и то не для урока, ибо учителям такое творчество великих не читают!

Мой панический взгляд натыкается на Эльвина, что закинув руки за голову и ногу на ногу, помирать, видимо, передумывает.

Жаль.

— Стихи, как ж это прекрасно! — томно, аки барышня, вздыхает и жеманничает, прижимая руки к груди, мой хороший друг.

Ну и кто тут после этого Брут?

— Суслики, а помните Эль обещал вам воздушного змея запустить, — случайно, абсолютно случайно вспоминаю под нервно дернувшийся глаз Эля.

Пра-а-авильно, Брут — это я!

Ибо суслики забывают и обо мне, и о черепахах-Пинки Пай, и о стихах. Воздушный змей — наше все, его монстры еще не запускали!

И мне остается только понаблюдать, как Эльвина под белые ручки на гиперскорости утаскивают вдаль.

К Детскому миру.

Мне выпадает роль стороннего наблюдателя, и, устроившись в тени Центрального парка культуры и отдыха, я лениво ощипываю сладкую вату и смотрю, как Эльвин с монстрами носятся по главной аллее.

Они то пропадают из вида, то появляются и наматывают круги вокруг фонтанов, мешая фанатам Инстаграмма и примерным мамашам с колясками.

Впрочем, их это не волнует.

Им весело, даже Эльвин вошел во вкус, и как начать с ним разговор я не знаю. Да и… что я могу сказать?

Лина ему уже сказала, еще вчера, и была послана в пешее эротическое.

С его слов, это не наше дело и вообще мы все преувеличиваем.

Преувеличиваем, но в пятницу Нина была права, та женщина из двести двадцатой палаты, Горохова Альбина Денисовна, на мать Эля похожа.

Я убедилась в этом сама.

После знакомства с Юлией Павловной, что, правда, оказалась редкостной су… сумчатой.

Кенгуру.

Даже внешне, и с моей легкой руки, а заодно языка, к концу дня в «Кенгуру» Юлия Пална была переименована даже в телефоне Лины. У нее, как у старосты, номер опосредованного и главного начальства был. И нам с Ромочки она давать его отказалась.

Что за грязные инсинуации о том, что мы будем ей названивать ночью или размешать номер на сайте знакомых?!

С первого курса прошло много времени, мы больше так не делаем! И вообще это был экс-пе-ри-мент. Психолог сам нас подстрекал и потом почти не обижался.

Наверное.

Пятьдесят три балла на фоне соток — это ведь не обида, да?

Лина уверила, что не обида, и номер Кенгуру пообещала дать, после подписи в зачетке. И из подвала, куда я спустилась переодеваться и жаловаться, что справку мою брали с поджатыми губам и презрением во взгляде, нас выгнала.

Терапия и практика помощников палатной медсестры нас ждали.

В мечтах Лины, на деле же мы пошли мешаться и путаться под ногами. Пользы от нас не видели, о чем Любочка — точнее Любовь Владимировна, постовая медсестра — с тяжелым вздохом и сообщила.

И за пятнадцать минут наше стояние над душой и столом Любочку достало, поэтому, торжественно вручив градусники и тонометры, нас отправили развлекаться.

Заняли делом.

Эль опаздывал, поэтому я пошла в паре с Линой. Рассказала ей про Нину и утянула в двести двадцатую, мне нужно было увидеть самой.

Увидела.

Поздоровалась, улыбнулась, смерила давление — механические тонометры в моем сердце навсегда! — и посчитала пульс.

Вышла из палаты, завернула за угол и привалилась к стене. Лина остановилась напротив, и в гляделки пару минут мы играли молча.

— Еще ведь года не прошло, — наконец неуверенно сообщила она.

И я согласно кивнула.

Мать Эля умерла прошлым летом, от рака. И какого ему будет увидеть эту Горохову, что тоже умирает от рака и похожа на его мать?

— Может ничего? — я предположила не менее неуверенно.

А Лина пожала плечами.

И «ничего» не получилось.

Ближе к обеду криворуких инвалидов умственного труда — комплименты Кенгуру составят конкуренцию только лестным отзывам Врана о нас — решили научить ставить инъекции.