Хаосовершенство - Вадим Панов

Одним словом, Ахо пришлось в буквальном смысле искать иголку в стоге сена, а если учесть, что обстоятельства вынуждали настоятеля действовать инкогнито, задача перед ним стояла не из легких. Но он справился.

Для начала верные замбийцы обратились к dd – инкогнито, играя роль членов международного наркокартеля, – и купили у тритонов подключение к следящим видеокамерам транспортного узла. В целях предосторожности информация проходила через несколько серверов, а затем поступала в номер отеля, в который ранним утром приехала Зара и где ночевал Ахо с парой телохранителей. Остальные замбийцы заняли позиции в узле, создав плотную и надежную сеть.

– Устала?

– Я в порядке, господин, – отозвалась Зара, берясь за кружку с кофе. – К тому же только я могу узнать эту сучку.

– Да, только ты. – Ахо улыбнулся. – Я хочу сказать, что очень благодарен тебе, Зара.

– Я делаю это во благо Вуду, господин.

– И для своего блага, девочка. – Настоятель подошел к сидящей перед монитором мамбо и провел рукой по ее кучерявым волосам. – Если все получится, твоя карьера пойдет в гору. Тебе давно пора сменить провинциальный Франкфурт на Новый Орлеан.

Ахо сообразил, что срывать зло на единственном человеке, который знает в лицо любовницу Папы, неразумно, и решил напомнить ослу о морковке.

– Спасибо, господин, – пробормотала Зара, не отрывая взгляд от монитора.

Лица, лица, лица…

Улыбающиеся, хмурые, довольные и сосредоточенные. Сходящие с поезда люди без восторга относились к необходимости стоять в очереди на проверку, а потому чаще всего мамбо видела выражение неудовольствия или тупое равнодушие. Лица, лица, лица… У Зары был доступ ко всем видеокамерам узла, однако пока она изучала видео лишь с тех камер, что показывали ожидающих проверку людей.

– А если она заплатила контрабандистам и ее провели через служебные коридоры? – мрачно осведомился Ахо.

– В этом случае я не поеду в Новый Орлеан, – пробормотала Зара.

Настоятель хмыкнул: «Мне бы твои проблемы…», а в следующий миг его лицо озарила плотоядная улыбка.

– Я нашла сучку, – хрипло произнесла мамбо.

Все произошло предельно аккуратно, можно даже сказать, деликатно.

Пройдя проверку, Патриция спустилась на третий уровень подземного паркинга, но до стоянки такси не добралась. Стоило ей отойти от лифта всего на тридцать шагов, как рядом с тротуаром затормозил черный «Ауди Дромадер» с затемненными стеклами, а выскочивший из него красавец-кафр продемонстрировал девушке медальон замбийца.

– Госпожа Патриция, я полагаю?

– Вы от Джезе? – удивилась девушка.

Кафр доброжелательно улыбнулся и объяснил:

– В Анклаве неспокойно, госпожа, поэтому монсеньор приказал встретить вас и доставить в собор.

– Как вы меня нашли?

– Монсеньор очень хорошо описал вас, госпожа.

Все было рассчитано идеально: нужные имена произнесены с нужной интонацией и в нужной последовательности. Встречающий вел себя предельно деликатно, не проявляя ни нервозности, ни намерения как можно быстрее затолкать девушку в машину. Не поверить ему было невозможно. К тому же о ее визите знал только Папа.

– Хорошо. – Патриция пожала плечами и послушно уселась на заднее сиденье внедорожника.

Кафр захлопнул дверцу, и «Ауди» резко сорвался с места.

Олово проводил машину взглядом, покачал головой, вытащил из внешнего кармана рюкзака коммуникатор и…

– Милый друг! Я едва нашел тебя! – Толстяк радостно шлепнул слугу по плечу. – Я вижу, ты приготовил коммуникатор. Это хорошо! Но прежде, чем скачать монографию, ты должен заплатить тридцать динаров.

Основная масса пассажиров уже покинула лифтовый холл, они были одни, и Олово наконец сделал то, о чем мечтал во время путешествия. Короткий удар в корпус, и огромный, по сравнению с Олово, толстяк осел на пол, судорожно ловя ртом воздух – ему показалось, что в живот врезался грузовой мобиль.

– За-аговор, – наставительно произнес Олово. – Везде за-аговор.

И побрел к стоянке такси, на ходу давя на кнопки коммуникатора.

– Джезе?

– С кем я говорю?

– Я-а сопровожда-ал Па-атрицию…

– Она во Франкфурте? Вы приехали? Где она?

«Ну почему все они так любят болтать?»

Олово вздохнул, помолчал, терпеливо дожидаясь, когда поток вопросов иссякнет, и продолжил:

– Па-атрицию укра-али. На-а внедорожнике. За-апишите номер…

Анклав: Москва.

Территория: Болото.

«Шельман, Шельман и Грязнов. Колониальные товары и антиквариат».

И нет ничего горше, когда друзья не могут пойти вместе с тобой

«Дом был наполнен мной. Я был его тайной, я был его жизнью и его дыханием. Без меня он пуст».

Так он сказал дочери. Соврал, конечно, не хотел, чтобы Патриция делила с ним боль. Ей и так достанется.

Соврал, потому что их старый особняк, их крепость, убежище и очаг, впитывал в себя каждого, кто жил под его кровом. К каждому находил подход, пытался подружиться и радовался, если это удавалось. Их старый особняк был настоящим домом, превращая каждого обитателя в друга, а каждого друга – в часть себя. И теперь, теряя всех, дом терял самого себя. Терял то, что наполняло его смыслом.

– Прости…

Кирилл остановился в малой гостиной и посмотрел на кресло у камина.

Пятьдесят лет назад в нем сидела худенькая девочка в дурацком платье и шизофренической шляпке – Мамаша Даша в последней своей инкарнации. На свет она появилась в Оттаве, в семье спивающегося работяги, где были приняты еженедельные телесные наказания. В три года Мамаше наконец удалось добраться до компьютера и отправить Кириллу электронное письмо. Через два дня она оказалась в Москве, и вечно пьяный папаша вряд ли заметил, что в доме стало одним ребенком меньше.

– Читающая Время…

Раньше, когда сети не существовало, она, случалось, десятилетиями не могла нащупать Его, подать знак, рассказать, где ее душу выбросило в этот раз. Теперь все значительно упростилось.

Кирилл вспомнил стоицизм, с которым маленькая Даша до восемнадцати лет отказывалась от алкоголя, аргументируя тем, что «организм еще растет». Вспомнил семью, которую он подобрал для Мамаши в Москве, и то, как появилась на свет Матильда…

– Я рад, что мы прошли этот путь вместе, Читающая Время, – прошептал Грязнов. – Не знаю, как бы справился без тебя.

Он провел рукой по спинке кресла, покинул гостиную и прошел к комнате Олово.

Входить не стал, ведь разрешения на это не было, остановился в дверях и с улыбкой оглядел аккуратно заправленную постель, трехдверный шкаф и два комода, в которых слуга хранил свои богатства.

– Помнишь, как Олово выбрал эту комнату? – Дом не ответил, но Кириллу это и не требовалось. Он знал, что услышан. – Сразу прошел сюда и сказал, что будет жить здесь. Ты еще удивился…

К невысокому слуге дом привыкал дольше всего. Наверное, потому, что побаивался. Зато когда они сжились, то стали не разлей вода.

– Ему будет очень больно, – грустно произнес Кирилл. – Поверь мне.

«Я знаю, – прошелестело в ответ. – Я знаю…»

А рядом с обителью Олово, дверь в дверь, располагалась комната Таратуты. Филя нечасто ночевал в особняке, предпочитая жить отдельно, но он был другом, и дом выделил ему отдельную комнату. Казавшуюся необычайно неряшливой на фоне только что осмотренного жилища слуги. Таратута никогда не заморачивался уборкой, разбрасывал вещи где придется, а недовольный Олово протирал пыль и мыл полы.

– Они разные, да?

«Да», – подтвердил дом.

– Но оба тебя любят.

Последняя комната, которую посетил Грязнов, очень долго оставалась пустой. Ждала хозяйку, о которой ничего не знала, и никого не впускала, награждая непрошеных гостей кошмарными видениями. В конце концов ее терпение было вознаграждено: в доме появилась Патриция, и комната распахнула ей свои объятия. Чуть позже, когда в отношениях Кирилла с дочерью появились первые признаки доверия, Пэт призналась, что нигде и никогда раньше не чувствовала себя по-настоящему дома.

При мысли о дочери Грязнов улыбнулся.

Постоял, аккуратно закрыл дверь, прошел по скрипящим половицам коридора до лестницы, начал спускаться на первый этаж, но остановился на середине, оглушенный еще одной горькой догадкой.

Когда-то давно, всего лишь несколько дней назад, во всем старом особняке скрипела одна-единственная половица. И это казалось милой шуткой – дом напоминал обитателям, что живут они не в бездушной коробке. Теперь же звуки доносились отовсюду и казались Кириллу стонами смертельно больного человека.

Особняк терял силы.

Сколько он протянет, оставшись совсем один? Десять лет? Год? Месяц? А потом пустота убьет его душу, и то, что некогда было живым, рассыплется в прах.

– Прости меня, – прошептал Кирилл, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

И услышал грустную, но теплую мысль: