Век чудес - Карен Томпсон Уокер

На полу валялось содержимое последней дедушкиной ноши: колода карт, старая игра «монополия» и шахматная доска с фигурами. Все лежало на цементном полу рядом с криво упавшей деревянной стремянкой. Согласно полицейскому отчету, здесь же нашли и тело дедушки.

Дед никогда не жаловался на здоровье, но когда я услышала о его смерти, то сразу вспомнила, какой тонкой в последнее время стала его кожа, как часто и легко сочилась сквозь нее кровь.

Я много размышляла о причинах и следствиях, о том, какое место заняло падение стремянки в цепочке событий.

А если бы пол бункера вместо цемента покрывал ковер? А если бы производитель стремянок снабдил их ножки резиновыми набалдашниками для большей устойчивости? Может, тогда она не заскользила бы по полу с такой быстротой. Если бы Советский Союз не разместил ядерные ракеты на Кубе в шестьдесят втором, дедушка не стал бы строить бункер. Если бы Земля продолжала вращаться вокруг своей оси в обычном ритме, он бы не начал перестраивать его. Ночи напролет я представляла себе сотни обстоятельств, которые могли предотвратить дедушкину смерть. Но как только стремянка зашаталась, круг возможных вариантов сузился: он ударился головой о цемент, венозная кровь прилила к голове, сердце остановилось, и дедушка покинул этот мир.

Позже определили, что он умер именно два месяца назад — в день своего исчезновения и моего рождения. В момент падения на нем были серые брюки, кожаные ботинки и вельветовая спортивная куртка. Дедушка нарядился, чтобы поехать с нами на ужин. Полиция утверждала, что он полез в убежище примерно за час до нашего приезда. Видимо, собирался отнести туда последнюю партию необходимых вещей — свои любимые настольные игры. В его нагрудном кармане обнаружили голубой конверт с моим именем, написанным дрожащим дедушкиным почерком. Внутри оказались поздравительная открытка и двадцатидолларовая купюра. В открытке он поздравлял меня с днем рождения и благословлял.

33

В наших краях дожди бывают редко, но в день дедушкиных похорон шел дождь. Службу отправили в прохладной безопасной темноте. Я никогда не видела отца таким молчаливым и сосредоточенным, как на кладбище. Мама тихо плакала. Дождевые капли стекали по крышке черного гроба и поблескивали под прожекторами. Я никак не могла поверить в то, что дедушка лежит в нем мертвый. В ушах у меня до сих пор звучал его голос, а перед глазами стояло его лицо. Я впервые была на похоронах.

Вскоре пыль превратилась в грязь, к дождю прибавился мокрый снег. Где-то на другом конце планеты светило солнце, и люди прятались от его лучей. Помню, как я зябла в теплой куртке и размышляла над разницей между совпадением и судьбой.

Мои солнечные ожоги быстро сошли, а вот Сету пришлось промучиться несколько недель. Кожа у него на руках пузырилась и облезала. Несколько раз поднималась высокая температура. Доктора не могли определить причину жара. Сет не ходил в школу полмесяца, и каждый день после занятий я бежала к нему. Он почти не разговаривал и много спал. Прошлое вернулось ко мне, как открывшаяся старая рана — я снова сидела на переменах в библиотеке, несчастная и одинокая.

В итоге Сет поправился, но тревога не ушла. Следы некоторых событий, случившихся в юности, остаются на всю последующую жизнь. Ученые уже предрекали волну раковых заболеваний.

Апрель незаметно перешел в май. В мае начались землетрясения — несильные, но частые. Почти ежедневно где-то что-то содрогалось и грохотало. В том же месяце мы установили на заднем дворе вторую теплицу и повесили на окна дополнительную защиту от солнца. Мама купила висячие замки на все двери в доме. Папа обзавелся пистолетом.

Через семь закатов наступил июнь.

Последний учебный день запомнился мне очень спокойным. Мы не устраивали обычного праздника. Частично из-за мрака и тонкого серповидного месяца, частично из-за нового ощущения времени — точнее, ощущения того, как быстро оно ускользает. Когда мы застегивали рюкзаки и сдавали книги в библиотеку, нам вдруг показалось, что мы никогда не вернемся в эти залы. До сентября оставалось всего три месяца, но мы перестали прогнозировать будущее. В тот год мы особенно серьезно отнеслись к оформлению выпускных фотоальбомов. С каждой ручки капала ностальгия. Я не общалась с Ханной несколько месяцев, но она захотела расписаться в моем альбоме в память о том времени, когда мы дружили. Больше я ее не видела. Летом она вместе с семьей переехала в Юту.

День пошел на убыль. Луна пропала из поля зрения. Учителя литературы объявили список книг для летнего чтения: «Скотный двор», «Том Сойер», «Дневник Анны Франк». Никогда раньше мы не получали такого удовольствия от шарканья стульев по линолеуму, от скрипа маркера по доске. Но часы тикали с обычной скоростью, и занятия завершились вовремя. Во дворе заурчали школьные автобусы, пронзая туман светом фар. Прозвенел звонок. Кто-то обнимался, кто-то плакал. А потом все разбрелись кто куда. Впервые начало каникул вызвало у нас так мало энтузиазма.

Солнечные бури бушевали все лето. Мы с Сетом следили за ними. Физически они не ощущались, зато портили электропровода и вызывали пожары по всему миру. Радиация продолжала просачиваться в атмосферу. О ней напоминали буйные радуги полярного сияния, появлявшиеся на небе каждый раз перед наступлением темноты. В любой момент могло отключиться электричество. Волны магнитных частиц нарушали движение тока, поэтому мы всегда держали наготове свечи и фонарики.

И продолжали избегать солнца.

Большая часть информации, звучавшей из уст ученых, оставалась для нас непонятной, но какие-то вещи мы видели своими глазами. Именно эти солнечные бури, что терзали отныне наши небеса, когда-то погубили океаны и атмосферу Марса.

Один представитель научного мира сказал:

— Мы и раньше наблюдали аналогичные эффекты магнитного поля, но в таком масштабе — никогда. Подобная ситуация, по идее, должна была сложиться лишь через несколько тысяч лет.

Выводы исследователей иногда доходили до поэзии. Фантазии зашкаливали. Кое-кто утверждал, что в процесс включилась третья, до сих пор не известная сила.

— То, что мы наблюдаем, опрокидывает все наши представления о физических законах, — заявил один ученый.

Мамина болезнь то отступала, то возвращалась. Она заметила, что приближению приступа дурноты предшествует слабый металлический привкус во рту. Но врачи не могли объяснить и этот симптом.

Я видела, что папа стал проявлять к ней гораздо больше нежности и заботы. Я ощущала, что связь между родителями укрепилась, что их объединяет какая-то новая близость. По непонятной мне причине что-то изменилось. В то лето я тайком наблюдала за ними со стороны. В школе нам рассказывали, что астрономы иногда находят далекие планеты, вслепую измеряя их массу по изменению падающего на них света звезд. О чем-то мне говорила папина рука на мамином плече, о чем-то — мягкий тембр его голоса. Иногда маме удавалось выйти из очередного приступа в веселом расположении духа, и тогда, пока родители потягивали пиво, мы играли с ними в «монополию» или китайские шашки. Один раз она не болела целую неделю, и каждый вечер они с папой засиживались допоздна, тихо разговаривая и смеясь. Помню, с какой убежденностью папа говорил: «Вот видишь? Ты обязательно поправишься». Чем больше проходило времени, тем меньше я что-либо понимала в их отношениях. Но о главном я догадалась: набалдашники ножек стремянки в дедушкином бомбоубежище сыграли решающую роль в судьбе родительского брака. Я так и не узнала точную хронологию событий или решений, не узнала, собирался ли папа в тот день уехать вместе с Сильвией. Знаю только, что он этого не сделал.

Сильвию я больше никогда не встречала. Не знаю, виделись ли они с отцом. Иногда тем летом, да и потом, я слышала, как поздними вечерами он говорил с кем-то по телефону. Но с кем и о чем — мне неизвестно.

Когда он оставался дома, то подолгу перебирал дедушкины вещи. Его старинные дубовые часы теперь тикали в нашей гостиной. Крошечные бабушкины ложки украсили лимонно-желтую стену в кухне. А детские сапожки, подкованные серебром восемьдесят лет назад, поселились на полке в гостиной.

Отец никогда не говорил о Сильвии прямо. Тем летом мы старались делать вид, что некоторые события просто не происходили. Человеческий разум — могучая сила, а два человеческих разума — в особенности.

Где-то в июне в наш почтовый ящик опустили полицейский отчет по маминому делу. В нем наверняка содержалась информация о судьбе того погибшего пешехода. Я успела лишь краем глаза увидеть документ — папа быстро скомкал его и бросил в камин к газетам для растопки. Мы словно научились совершать воображаемое путешествие в то время, где правила хронологии и согласования, действия и противодействия отличались большей расплывчатостью и меньшей четкостью. Но однажды папа все-таки упомянул о Сильвии.