Век чудес - Карен Томпсон Уокер

Когда я приплелась домой, мама пришла в ужас. С моих щек уже начали слезать лоскутки белой кожи.

— Боже, я же просила тебя не выходить на солнце! — воскликнула она.

В тот день, благодаря моему ожогу, мама словно забыла о своей болезни. Она долго протирала мне лицо соком алоэ. Прикосновения ее пальцев, мучительные, но целебные, превращали меня в маленькую девочку.

— Кому принадлежала идея, тебе или Ханне? И куда, черт побери, смотрели ее родители?

Я не могла поднять на маму глаз.

— Отец осмотрит тебя, как только вернется, — сказала она. В свете лампы я видела снегопад из крошечных хлопьев моей кожи, который сыпался с ее рук. — Он придет с работы через час.

Я надеялась, что она окажется права, хотя помнила о том, что случилось ночью. Произошел какой-то последний толчок, приведший к сбору двух чемоданов и их погрузке в багажник автомобиля Сильвии. Возможно, папа с Сильвией уже доехали до Невады или побережья Калифорнии. Я держала язык за зубами и гадала, чем же все кончится.

Мама наклонилась, разглядывая мои щеки. Вблизи она выглядела еще старше, чем всегда. Морщины вокруг глаз углубились, теперь ее лицо напоминало засохшие цветочные лепестки, которые мы с Сетом собирали весной.

Она перевернула меня на живот, закатала на спине майку и увидела простой белый спортивный лифчик, который я купила тайком от родителей. Я закрыла глаза и приготовилась выслушать ее комментарии. Но мама ничего не сказала. Она только вздыхала и рассматривала мою кожу.

— Боже мой, ты что, без майки гуляла?

На самом деле хитрое солнце просто сумело обжечь нас сквозь одежду.

Тем же утром к дому Сильвии подъехал мебельный грузовик. Сквозь шторы я видела, как грузчики таскают по пыльной лужайке ящик за ящиком. Они погрузили напольные лампы, вязаные коврики из грубой шерсти, две корзины пряжи, многометровое макраме. Затем последовала мебель: простой обеденный стол, коричневый вельветовый диван, пара мягких кресел, остов кровати, птичья клетка. Погрузка шла все утро, но сама Сильвия не показывалась. Ее машина исчезла. На подъездной дорожке подсыхало масляное пятно.

Через некоторое время уехал и грузовик.

Время приблизилось к полудню, затем наступил первый час. Папа не появлялся.

Мама безуспешно пыталась ему дозвониться.

— Его смена уже должна была закончиться, — сказала она.

Внешне я хранила спокойствие, но внутри, как грозовая туча, зрела уверенность: папа не вернется. Осознание этого факта влекло за собой осознание и других вещей: любовь проходит, люди умирают, время летит, эпохи сменяют друг друга.

Около половины первого снова начались перебои с электричеством. Спустя несколько минут свет погас.

— Черт, только этого не хватало, — сказала мама.

Все окна в доме были занавешены черными светоотталкивающими шторами, но немного солнца все равно проникало внутрь, и на кухне воцарилась полутьма. Мы сидели и переживали, как женщины в стародавние времена. Мама зажгла свечи.

Я потерла лицо тыльными сторонами ладоней. Мелкие хлопья обожженной кожи спланировали на пол.

— Не надо, только хуже будет, — остановила меня мама.

Вскоре после отключения электричества начали завывать кошки. Никогда не слышала, чтобы они так волновались. Хлоя мяукала в пустоту, шерсть у нее на холке встала дыбом. Тони, навострив уши, метался по кухне и рычал. Когда я попыталась до него дотронуться, он зашипел.

Потом залаяли соседские собаки. Их вой доносился отовсюду, он нарастал, как морской прибой. Вниз по улице, гремя привязанной к ошейнику цепью, пробежал Большой Дейн. На окрестных фермах бунтовал крупный рогатый скот, лошади перепрыгивали через изгороди загонов.

А люди ничего не чувствовали. Небо оставалось голубым и безмятежным.

Мы попробовали включить радио, но ни на одной частоте ничего не ловилось — из динамиков слышался один треск. Позже мы узнали причину, в ретроспективе выглядевшую очевидной: произошла первая солнечная буря, вызванная сдвигом магнитного поля.

Мама снова попыталась дозвониться до папы, но безрезультатно.

Мяуканье Хлои становилось все печальнее, она выводила одну нескончаемую дрожащую ноту. Мама заперла ее в комнате для гостей и закрыла все окна, чтобы не слышать шума.

Затем она снова набрала папин номер. Включилась переадресация на почтовый ящик.

— Да где же он?

Думаю, она понимала, что отец запаздывает не просто так. Что-то изменилось, и мама это чувствовала.

— Не сажай батарейку, — посоветовала я.

Я видела, что она с трудом сдерживает слезы.

Прошел час, другой. От папы — ни звука. Мама позвонила в больницу. Там его не оказалось.

Она снова набрала его мобильный. Помню, как попискивали кнопки телефона — снова и снова, все настойчивей и настойчивей, словно слабые позывные, не доходящие до исчезнувшей цели.

До начала замедления никто и подумать не мог, что мой отец принадлежит к числу мужчин, которые бросают жену и ребенка. Он никогда ничего не скрывал, занимался своим делом и каждую ночь возвращался домой. Он преодолевал все проблемы и вовремя платил по счетам.

Ученые уделяли много внимания изучению физических проявлений синдрома, но он сопровождался также и тонкими изменениями в психике. По неясным причинам замедление или его эффекты влияли порой на духовный мир человека, нарушая хрупкий баланс между страстями и способностью к их подавлению.

32

А тем временем в пятидесяти километрах от нас разыгралась еще одна драма. И все из-за золотистого ретривера. Хотя, пожалуй, можно сказать, что эта история уходит корнями в прошлое и началась шестьдесят лет назад — в 1961 году. Тогда американцы получили первые инструкции по возведению дворовых бомбоубежищ. В те времена все знали, сколько сантиметров цемента могут защитить человека от радиоактивных осадков.

Но события того дня были связаны, прежде всего, с золотистым ретривером. Как и прочие животные в округе, этот пес испугался солнечной бури. Не сумев побороть страх, он перепрыгнул через ограду своего двора и побежал, куда глаза глядят.

Пес галопом промчался по десяти кварталам — мимо автострад, пней и пластиковых муляжей лужаек. Затем он оказался в новом поселке, который возводился по плану уже в эпоху замедления и стремился выглядеть максимально естественно. Склоны холма пустовали без растений, и из домов беспрепятственно открывался вид на далекий океан. В итоге ретривер поднялся на холм и наткнулся на частную территорию за пределами новостроек. Когда-то этот участок высохшей почвы принадлежал моему дедушке. Хозяева обнаружили своего питомца за дедушкиной поленницей, в тот момент, когда он раскапывал какой-то металлический щит, наполовину утонувший в пыли. Выяснилось, что это потайная дверь, плотно прилегающая к поверхности земли.

Хозяева пса вызвали полицию.

Некоторые утверждают, что самое радостное чувство — это любовь, чистая форма блаженства. Но это не так. Самое радостное чувство — облегчение.

Помню, каким ликующим голосом мама позвала меня с первого этажа.

— Нашелся, нашелся! — восклицала она.

Все наше будущее изменил звук мотора папиной машины на подъездной дорожке.

— Простите, никак не мог дозвониться, — сказал он, размахивая телефоном.

Позже мы узнали, что солнечная буря вызвала сбой сотовой связи. В тот день миллионы отчаянных звонков повисли в пространстве, так и не достигнув абонентов.

— Где ты пропадал? — спросила мама.

Но меня это уже не интересовало. Он вернулся домой, он был с нами. В одну секунду я простила ему все.

Из-за этого я не сразу заметила, какое горе выражалось на его лице. А ведь могла бы вспомнить, что беда всегда приходит неожиданно. Папа задержался в тот день по уважительной причине. Он ездил к дедушке.

За поленницей, где раньше цвели анемоны, лежала плоская, проржавевшая, старая подъемная дверь. Она служила входом в подземное убежище, построенное дедушкой шестьдесят лет назад на случай атомной войны.

Я ничего не знала о бункере. Папа что-то слышал в детстве, но не мог даже вспомнить его точное местоположение во дворе. Как он признавался потом, он не сомневался, что убежище завалило много лет назад. Оказывается, за несколько месяцев до исчезновения дедушка тайно переоборудовал его для защиты от опасностей нового времени.

Оно представляло собой помещение три на четыре метра с тридцатисантиметровыми цементными стенами. Внутри хранились коробки с бутылками воды, горы консервов, два дробовика, радиоприемник, четыре спальника и раскладушки для каждого из нас. Еще там стояли несколько ящиков моих любимых батончиков мюсли с ореховой пастой. В бункере обнаружились многие пропавшие из дома вещи. В углу лежали обувные коробки с фотографиями, драгоценностями и золотыми слитками, которые он упаковывал при мне в столовой. На стене висел двухгодичный календарь. Это убежище предназначалось для пережидания социальных пертурбаций и последующего хаоса, причем для нас четверых. Получается, дедушка и не собирался порывать с жизнью.