Век чудес - Карен Томпсон Уокер

— Что бы мы ни написали, это сохранится надолго, — сказал Сет, глядя на дорогу и по привычке покусывая губу. Я уже знала все его привычки. Он бросил на меня взгляд. — Может, на всю нашу жизнь.

На меня нахлынули грусть и предчувствие будущего горя.

Гладкая поверхность цемента напоминала свежий снег и источала аромат морской соли. Мы так долго обдумывали текст, что цемент почти высох на открытом воздухе.

Земля продолжала вращаться вокруг своей оси. Проходили дни, плеяды звезд проплывали по небу. Постепенно мы научились спать белыми ночами в радиационных убежищах, которые все выкопали у себя во дворах. Внутри пахло пылью и камнем. Забыть о том, что находишься под землей, никогда не удавалось.

Лето постепенно катилось к завершению и вдруг кончилось.

О том, что случилось потом, сохранилось много записей. Хотя я сильно сомневаюсь, что имя Сета фигурирует в каких-то отчетах, кроме моего.

Он не мог скрывать свое состояние вечно. Однажды мы шли с пляжа домой, фонари светили нам в спину. Только начинало темнеть. Луна висела низко в небе, едва виднеясь над крышами домов.

По дороге мы ели кислые конфеты из пакетика. Сет смотрел на звезды.

— Если бы люди могли отправиться на Марс, ты бы полетела? — спросил он.

Я обожала его манеру размышлять на подобные темы.

— Нет, наверное, я бы испугалась.

— А я бы полетел. Мне так хочется чего-нибудь в этом роде.

Через несколько секунд я услышала, как из его руки выпали конфеты. Я помню, как целлофановый пакетик шлепнулся об асфальт. Конфеты раскатились в разные стороны.

Я почувствовала, как его тело привалилось к моему плечу. Затем он рухнул на землю.

Наверное, я только тогда поняла, что мир изменился и никогда уже не будет таким, как прежде.

Я закричала, я повторяла его имя, я смотрела в его глаза — полуприкрытые и пустые. Голова Сета перекатывалась из стороны в сторону. Тело на тротуаре билось в судорогах.

Я преодолела бесконечное, как мне показалось, расстояние от дороги до двери ближайшего дома. Я бежала, как во сне, земля уходила у меня из-под ног. Мне до сих пор иногда снится этот сон. Я стучала в дверь обоими кулаками. Я задыхалась, умоляя о помощи появившуюся на пороге женщину. Я заразила ее своей паникой, и она завопила в трубку таким же страшным, как у меня, голосом: «Господи, мальчику стало плохо на улице!»

В первые мгновения я испытала благодарность, но потом мне захотелось, чтобы эта женщина ушла и не наклонялась над ним вместе со мной. Сет продолжал извиваться на земле, его голова дергалась. Мои слабые руки не могли удержать его, а разум оказался еще беспомощней, чем руки. Никто не имел права смотреть на нас в эти сокровенные минуты.

Припадок закончился, но Сет провел ту ночь в больнице. Когда он вернулся домой на следующий день, он позвонил мне и сказал то, о чем я уже догадалась:

— Они думают, что это синдром.

Эти слова раздавили меня своей тяжестью. Я ответила:

— Я так и знала.

Мы немного помолчали. Я слышала в трубке его дыхание.

— Но я не переживаю, — продолжил он. Я ему не поверила. — Ведь твоя мама нередко прекрасно себя чувствует?

— Типа того, — согласилась я и не стала говорить, что его случай уже тогда выглядел гораздо серьезнее маминого.

Сет начал стремительно терять силы. Вскоре он проводил большую часть времени в постели. После школы я сразу бежала к нему, и мы вместе смотрели кино, или играли в карты, или просто наблюдали за звездами из окна его комнаты.

Однажды он предложил:

— Давай, когда я поправлюсь, построим во дворе крепость и установим там твой телескоп.

Разумеется, я сразу согласилась.

У меня разрывалось сердце, когда я смотрела на его исхудавшее, изможденное лицо.

Иногда он закрывал глаза, превозмогая внезапный приступ головной боли. У него постоянно шла носом кровь. Он все меньше говорил. Заброшенный скейт валялся в углу комнаты.

Еще через некоторое время ему стало трудно ходить. Я чувствовала, что он ускользает, уплывает от меня, как льдина в море.

Папа Сета не вывел кукурузу, над которой работал — ту самую, способную расти без света. Он просто сдался и закрыл лабораторию. А потом однажды осенью он решил, что им с Сетом нужно переехать в Мексику. Говорили, что там слабее радиация.

Я хорошо помню, как Сет сообщил мне о своем отъезде:

— Спорим, мы вернемся обратно?

Как же я уцепилась за эту фразу.

Еще в моей памяти сохранился день, когда они грузили багаж в грузовичок. Отец нес Сета на руках. Его ноги, когда-то сильные, а теперь тонкие и слабые, болтались в воздухе. Я помогала Сету собирать вещи. Он отдал мне свой скейт, на котором больше не мог кататься.

— Сохрани его для меня, — попросил Сет с пассажирского сиденья. Я плакала так горько, что не могла говорить.

Помню, как его папа отводил взгляд, укладывая сумки в машину.

— Это всего на несколько месяцев, — сказал Сет и коснулся рукой моей щеки. Его кожа приобрела мертвенно-бледный оттенок, но глаза по-прежнему оставались яркими и темными. — Мы вернемся, вот увидишь.

До сих пор вижу удаляющийся грузовичок и постепенно исчезающее лицо Сета. Я еще долго стояла на темной улице, прижимая скейт к груди, и чего-то ждала — словно существовал крохотный шанс, что машина вот-вот поменяет курс и поедет обратно. Но жизнь вокруг текла дальше.

На следующий день Сет прислал мне короткое электронное сообщение, всего несколько драгоценных слов: «В Мексике странно и жарко. Я по тебе скучаю!»

Я много раз перечитывала текст письма в тот день и позже. Мне казалось, что я слышу его голос.

Еще через два дня случился крупнейший в истории сбой электроснабжения, и вся Северная Америка погрузилась во тьму. Семьдесят два часа мы жили при свете свечей и экономили запасы продуктов. По всему континенту зерновые культуры остались без искусственного освещения. Все боялись, что кончится еда. По городам и ярмаркам шныряли грабители. Впервые на моей памяти папа не пошел на работу. Мы сидели втроем, прижимаясь друг к другу, в нашем радиационном убежище. Папа закрыл двери на цепочки. Мама переживала, что нам не хватит воды, поэтому мы старались пить поменьше. Сначала мы считали часы, потом дни. В середине второй ночи вдалеке послышалась стрельба. Уснуть стало невозможно.

Свет загорелся только на третий день.

Но не все вернулось на круги своя. Гигантские серверы, отвечавшие за работу наших компьютерных систем, почтовых программ и большую часть сайтов, временно отключили в целях экономии электроэнергии. Электротехнику не первостепенной важности обесточили.

Как мы все знаем, серверы так и не включили.

Я не единственная потеряла дорогого мне человека. Стены почтовых отделений и продуктовых магазинов запестрели клочками бумаги. Вместо объявлений о пропавших питомцах на столбах появились подписанные фотографии людей. «Если вы увидите эту женщину, пожалуйста, передайте ей, что Дэниэл ее ищет». Или: «Джей Ти, если ты читаешь эти слова, вот мой номер…» Похоже, именно этот новейший способ общения стал самым эффективным после того, как оборвались миллионы связей. Только представьте себе, каково пришлось тем, кто искал любимых, затерянных среди чужих друг другу жителей планеты. Я не знала номер телефона Сета, но он дал мне почтовый адрес в Баха.

И я начала отправлять письма туда. Много недель я писала ему каждый день.

Может, адрес оказался неправильным, или почта работала с перебоями.

Иногда самые печальные истории можно рассказать в двух словах: я больше никогда не видела Сета Морено.

34

Не устаю удивляться тому, как мало мы знаем.

Мы создали космические корабли, спутники и нано-технологии. Роботы стали продолжением наших рук, они даже шагали по поверхности Марса. Наши беспилотные, автоматически управляемые самолеты подчинялись командам человека на расстоянии пяти километров. Мы научились имитировать кожные покровы, клонировать овец. Мы могли заставить сердце мертвеца качать кровь в новом теле. Мы далеко продвинулись в области любви и печали, придумав одни таблетки для стимуляции желания, а другие — для смягчения боли. Мы творили настоящие чудеса: слепые начинали видеть, глухие — слышать. Ежедневно доктора как по волшебству подсаживали эмбрионы младенцев в лоно бесплодных женщин. Во времена замедления ученые, занимавшиеся стволовыми клетками, стояли на пороге излечения паралича, калеки вот-вот должны были встать и пойти.

И тем не менее, неведомое победило. Мы так и не определили причину замедления. Источник наших страданий остался неизвестен.

Когда анонсировали проект «Исследователь», мне исполнилось двадцать три года. Этот новейший космический корабль, способный на сверхскоростные перемещения в пространстве, предназначался не для людей и не для багажа. Скорее, он представлял собой бутылку с запечатанным внутри сообщением — сувенир с Земли, возможно, наше последнее послание космосу. На его борту планировалось поместить золотой диск с данными о планете и ее обитателях, на случай, если корабль встретит на своем пути, где-то в далеком уголке Вселенной, разумную жизнь.