Свидание в Брюгге - Арман Лану

Потом повернулся к Роберу.

— Эгпарс просит меня пойти посмотреть Ван Вельде.

— Мне можно с тобой? — спросил Робер.

— Да.

— Наверное, я бы тоже мог пойти, — предложил Фред.

В его словах чувствовалось огромное желание услужить, порыв души растерянного и опечаленного мальчишки. Из-за спины Фреда выглядывала одна из сомнамбул, она загадочно улыбалась, обнаженная, написанная художником в натуральную величину. Контраст между плоскостным рисунком и рельефно выступавшей на его фоне фигурой взъерошенного молодого человека неожиданным для всех образом раскрыл смысл символики художника. Это же богиня древних Изида встала во весь свой рост за спиной юности, в недоумении взирающей на Человека, представшего ей во всей его непостижимости. Это Изида Жерара де Нерваля, предшественница западной Марии, Изида, наконец-то увиденная и разгаданная, богиня этих непонятных мест, неизменная богиня бытия и небытия. Фред стоял поникший, не подозревая, что существует это извечное сходство между юностью и сфинксом. Он напоминал нокаутированного боксера. Но не было больше ни злобы, ни недовольства. Может быть, только сожаление.

— Нет уж, уволь, — сказал Оливье, окончательно протрезвившись. — Как-нибудь без тебя обойдемся. Иди ложись спать. А вообще все это похоже на цирк, хорошо, что не на театр ужасов.

Глава V

Выглядывавший из своего укрытия Ван Вельде все больше казался похожим на зверька, ощерившего зубы для укуса.

Именно таким было первое впечатление Робера. Агрессивный из страха, — эта мысль, как молния, пронзила его.

Эгпарс попытался возобновить беседу; с каждым его визитом «дело» Ван Вельде, обвиняемого в отклонениях от норм психического поведения, становилось все пухлее и превращалось в нескончаемый роман-поток. Три рода занятий человека могут составить конкуренцию профессии романиста: они представлены врачом, нотариусом и полицейским. Эгпарс вел к развязке одновременно четыре сотни романов.

— Я пригласил мадам Ван Вельде, — сказал главврач. — Правда, я не сразу на это решился. Мне не хочется, чтобы ее супруг отдал богу душу.

— Вы боитесь коллапса? — спросил Оливье.

— Да, — ответил Эгпарс. — Сердце может не выдержать.

Он мягко приступил к «осаде» больного.

— Я вижу, мосье Ван Вельде, мы вам сегодня не нравимся. Но тем не менее обещайте мне быть умницей, когда придет ваша жена, иначе я не позволю ей навещать вас. Договорились?

По лицу больного прошла тень.

— Да, дохтор, я буду тише воды, ниже травы, — осклабился Ван Вельде.

— Вам сейчас гораздо лучше, и выглядите вы совсем недурно; хорошо побриты. — Понизив голос Эгпарс сказал спутникам — Ван Вельде сегодня капризен. Узнал, что должна прийти жена, и теперь не находит себе места.

— Ведь что натворила, подлюга.

— Он уже и ел хорошо, с аппетитом, и даже закурил, а теперь от всего отказывается. Капризное дитя, да и только! Правда, этому дитяти сорок лет.

В коридоре послышались какие-то голоса, потом робкий, стук в дверь, и кто-то ободряюще сказал: «Да вы стучите сильнее, мадам Ван Вельде», — и снова стук в дверь — раз, другой.

— Войдите.

Ван Вельде подался вперед, бледный, с расширенными зрачками, он впился глазами в дверь. Сюзи вошла. Нерешительно остановилась в дверях. Ладная бабенка, возбуждающая желание, хотя и «пользованная», как выразился Оливье. Она взглянула на Ван Вельде, потом на главврача, Оливье, Робера и снова перевела взгляд на экс-супруга.

— Как же так? — тихо сказала она ему. — Как же это?

У Ван Вельде вырвался жест, означавший одновременно и покорность судьбе, и его растерянность перед ней.

Сюзи пожала плечами, не спеша подошла к нему, остановилась у кровати.

— Нет, это безумие, безумие!

Она выглядела моложе него и была «сделана» в соответствии с требованиями моды простонародья: светлые волосы, кудряшками лежащие на лбу и волнами ниспадающие на плечи, густо намазанный рот, вылезающие из корсажа груди.

Оливье протянул ей стул. Сюзи присела на краешек, как в гостях. Она втянула носом воздух, не разжимая губ, и ее пышная грудь заколыхалась. Виновата была она, она, но у Ван Вельде был вид нашкодившего подростка, глубоко опечаленного своим проступком.

Она бесцеремонно разглядывала незваных гостей и ждала, когда те уйдут. Но, поняв, что они и не собираются уходить, она покорилась обстоятельствам и, покусав свою полную губу, которая стала еще краснее, снова, только гораздо более властно, обратилась к мужу:

— Так что же случилось, Себастьян?

Ван Вельде чуть отвернулся, но продолжал глядеть на нее.

«Ван Вельде проиграл, — подумал Робер, — его попытка самоубийства была лишь способом, далеко не самым продуктивным, вырваться из плена этой стервы с алыми пухлыми губами, с томными глазами в коричневых обводах, с бесстыдно выпирающими грудями, даже когда на ней надет свитер, под которым скрыта ее перламутровая кожа».

Рука больного выпросталась из-под одеяла и потянулась к ней. Она состроила недовольную гримасу, но взяла его руку в свои, погладила ее и вдруг вздохнула, млея от воспоминаний. А он ответил:

— Ты сама знаешь!

Между ними словно пробежала искра, и нежность затопила обоих. Они носили в себе столько всего вместе пережитого: их маленькие радости, взаимные уступки, надежды, — что не могли не почувствовать боли от разрыва. В лице больного сразу появилась жизнь.

— Да, — все более распаляясь, повторил он, — ты сама все знаешь!

— Ну… как тут можно кого-нибудь винить? — тотчас же отпарировала она, и в интонации ее голоса прозвучал вызов, — извечная борьба между Мужчиной и Женщиной приучила ее всегда быть начеку.

Она не только подчинила его своей воле, но она была еще более изворотливой, смекалистой и более жизнестойкой.

— Ты, ты виновата. Ты меня не вини. Я завсегда тебе был верный, как пес, да, как лес…

Он так разволновался, что снова заговорил на своем диалекте, и снова к Роберу вернулось это тягостное чувство, будто он уже где-то видел Ван Вельде и у того тогда был тот же вид побитой собаки, — «шобаки», как звучало на магнитофонной пленке, — и беспокойный взгляд, то же раздирающее душу выражение лица.

— Но почему, Себастьян? Почему ты это сделал?

— Потому што ты меня бросила! А я не хочу, не хочу! Мне без тебя нету жизни!

Какие смешные слова. И тем не менее они потрясали: человек, произнесший их, решил расстаться с жизнью, и поэтому сейчас они звучали полновесно. Робер быстро прикинул, сколь велика была угроза гибели: пятьдесят таблеток, слишком много. Интересно, знал ли Ван Вельде, что, если превысить дозу, способную убить человека, это может спасти его? Должно быть, об этом знают многие, даже те, кто не слишком разбирается в медицине, — благодаря газетам и описанным в них случаям. Не решил ли рыжий сыграть ва-банк, думал Робер, воспользоваться последним шансом, выкинуть последний козырь, — короче говоря, не шантаж ли его попытка самоубийства? Все-таки не надеется ли выжить тот, кто пытается расстаться с жизнью из-за несчастной любви? Сколько женщин вскрывают себе вены, все-таки надеясь, что их подберут, прежде чем они истекут кровью, — и в-девяти случаях из десяти их действительно спасают.

Врачи и гость молча наблюдали за сценой: в центре восседал Эгпарс, а по бокам — Оливье, как всегда насмешливый и абсолютно спокойный, словно и не было никакой ссоры с Фредом, и Робер, поглаживающий левой рукой кисть правой.

Ван Вельде с женой, казалось, совсем забыли о них.

— Кто же, по-твоему, виноват? — тихо говорила она.

— Ты, ты одна виновата! Я завсегда был честный ш тобой! Ты же знаешь!

— Ну еще бы! Тебе ведь было на меня наплевать. Не потому ли, что других баб хватало?

— Неправда, неправда!

Ван Вельде становился все беспокойнее. Он настойчиво повторял одни и те же фразы. Но она упрямо продолжала:

— Прекрасно, я спала с мужчинами…

— И с Фредом тоже!

— Да, и с Фредом. И с другими!

— Плевать мне на других! Я только не хочу, чтобы ты ложилась с этими проклятыми лекарями! Все они дерьмо!

Эгпарс кашлянул. Но Ван Вельде не обратил на него внимания: вид у главврача был дружелюбный; Оливье тоже не казался заносчивым. Пожалуй, немного неспокойный. Конечно, он спал с этой мерзавкой Сюзи. Это уж точно!

— Идиот, они не нужны мне!

— Но ты спишь с ними! Ведь ложишься голая с ними! А со мной отказывалась.

Он начал хныкать. Он становился неприятным, каким-то склизким. Его толстые бескровные губы вызывали чувство гадливости. Ван Вельде призывно постучал по матрасу рядом с собой. Плохо воспитанный подросток. Порочный мальчишка в шкуре взрослого с невыигрышной наружностью. «А если б я увидел его не лежащим, узнал бы я его тогда?» — спрашивал себя Робер.