Нерусская Русь. Тысячелетнее Иго - Андрей Буровский

Тогда же вместо начала работы в Китае, вместо присоединения Центральной Азии 27 января 1904 года началась война с Японией. Этим был поставлен жирный крест на многолетних усилиях Пржевальского, Бадмаева, Цибикова, Доржнева…

Причем силы проводить свою политику в Центральной Азии очень даже были. К 1905 году, несмотря на продолжающуюся войну с Японией, Российская империя легко смогла убедить британцев: на самом деле Тибет им совершенно не нужен, пусть и дальше остается частью Китая. Очень уж боялись англичане и появления русской конницы на границах Индии, и даже любой словесной пропаганды. Они прекрасно понимали, что относятся к индусам по-свински, и чувствовали – при малейшей провокации весь Индийский субконтинент заполыхает! Этот маниакальный страх очень хорошо виден хотя бы в таком культовом произведении Киплинга, как «Ким»: главным подвигом матерого шпиона оказывается дискредитация русского агента, который мог бы взбунтовать индусов[119].

По Соглашению 1907 года о территориальной неприкосновенности Тибета британцы вывели войска, вошедшие в Тибет в 1904 году, а буряты-ламаисты, русские подданные, получили право ходить паломниками в Тибет.

Так грандиозные проекты присоединения Центральной Азии и Тибета сводятся, в конце концов, к Русско-японской войне, нужной только одной из придворных группировок. К тому же к проигранной войне! К тому же к войне, ставшей детонатором революции.

К тому же Портсмутский мир намного хуже и страшнее, чем можно было бы ожидать по итогам Русско-японской войны. Считается, что Россия была разбита наголову… Но это вовсе не так, Япония первая просила мира через посредничество американцев: именно Япония надрывала все силы в этой войне… Она почти надорвалась; если бы не начавшаяся в Российской империи революция, продолжайся военные действия еще с год, Япония вполне могла бы проиграть войну.

На фоне этого Россия по Портсмутскому миру уступала Японии арендные права на Ляодунский полуостров с Порт-Артуром и Дальним и отдавала Японии южную часть острова Сахалин.

Причина, по которой этот мир оказался такой странный, находится на грани скверного анекдота: глава российской делегации, довереннейшее лицо императора, граф Витте, принял от японцев неправдоподобную взятку. По одним данным, сто миллионов долларов, по другим – сто пятьдесят, а по третьим – даже двести миллионов.

Сколько именно – не так уж важно, право.

Миром были очень недовольны в Японии: многие японцы полагали, что могут претендовать по крайней мере на весь Дальний Восток, по крайней мере на весь Сахалин и Камчатку.

В России тоже были недовольным миром и прозвали Витте «Граф полусахалинский».

А самое главное – как всегда, Россия получила во много раз меньше возможного. Зря, оказывается, панически боялись британцы появления русской конницы на границах с Индией. Последний раз британцев пугали русской конницей в 1919 году: тогда Троцкого осенила очередная гениальная идея – послать в Индию Красную Армию для организации восстания против Британии. После чего, как и следовало ожидать, дальше слов не пошло. Все как всегда.

И еще важно, что в ходе Русско-японской войны выступила новая самостоятельная сила: интеллигенция. В ходе Русско-турецкой войны она еще поддерживала свою страну. Теперь эта новая компрадорская элита громко заявила о себе как самостоятельный субъект политики. Дворянство и примыкавшие к нему разночинцы в большинстве были патриотами. Интеллигенты же после японских побед посылали поздравительные телеграммы японскому императору.

Новая компрадорская элита

Правящий слой Российской империи всегда рос быстрее, чем население в целом. При Петре население уменьшилось на 25 или даже на 30 %, а число чиновников возросло в 6 раз. Со времен Петра ко временам Екатерины рост населения произошел в два раза, а число чиновников выросло минимум в три раза. С 1796 по 1857 год население выросло вдвое, а число чиновников – в шесть раз.

Многие из этих чиновников не становились дворянами, входя в сословие «разночинцев». Гимназии выпускали все новых образованных людей, те имели право стать чиновниками, но становились далеко не все… Росла численность сословия, которое барон Дубельт называл «прослойкой между дворянством и народом, лишенной к тому же присущего народу хорошего вкуса», а насмерть забытый потомками писатель Петр Дмитриевич Боборыкин – «интеллигенцией». Его литературные заслуги никто не помнит, а вот слово «интеллигенция» он ввел в обиход в 1860-е годы, когда издавал журнал «Библиотека для чтения». И это слово так понравилось новому сословию, что стало самоназванием.

По переписи 1897 года в Российской империи жил 125 640 021 житель[120] – в три с половиной раза больше, чем при Екатерине. Интеллигенция же в Российской империи насчитывала 870 тысяч человек. К 1917 году, всего за 20 лет, численность интеллигенции возросла в два раза и достигла полутора миллионов человек. Интеллигенция была в массе простонародного происхождения; среди сельских учителей число выходцев из крестьян и мещан к 1917 году по сравнению с 1880-м возросло в 6 раз и составило почти 60 % всех сельских учителей.

Новое сословие отличается и от дворян – и не обязательно бедностью: есть нищие дворяне и хорошо обеспеченные интеллигенты. Но это сословие законченных и безусловных «русских европейцев». Интеллигенты по-другому одеваются, живут в иначе организованных домах, иначе едят иначе приготовленную пищу, чем крестьяне и городские низы.

«С тех пор, как я стал превосходительством и побывал в деканах факультета, семья наша нашла почему-то нужным совершенно изменить наше меню и обеденные порядки. Вместо тех простых блюд, к которым я привык, когда был студентом и лекарем, теперь меня кормят супом-пюре, в котором какие-то белые сосульки, и почками в мадере. Генеральский чин и известность отняли у меня навсегда и щи, и вкусные пироги, и гуся с яблоками, и леща с кашей»[121].

Ну ясное дело, если человек «превосходительство», то не может же он есть леща с кашей, как вонючий мужик! Хочет он или не хочет, а должен есть почки в мадере…

Но и «превосходительством» не нужно становиться, чтобы очень четко знать – ты вовсе не часть народа. Для этого достаточно быть фельдшером, и даже скверным фельдшером, которого в конце концов выгоняют из больницы. В рассказе А.П. Чехова именно фельдшер «жалел: зачем он фельдшер, а не простой мужик? Зачем на нем пиджак и цепочка, а не синяя рубаха с веревочным пояском? Тогда бы он мог смело петь, плясать, обхватывать своими руками Любку, как это делал Мерик…»[122]

Интелигенты, точно так же как дворяне, чувствовали себя эмигрантами если не по крови, то по духу, живущими в туземной стране и окруженными дикими туземцами. Великолепны образы чеховского «злоумышленника», тупо выкручивающего гайки из полотна железной дороги – на грузила[123].

В другом рассказе Чехова население провинциального городишки обвиняет астрономов в том, что они устроили затмение солнца[124].

Не менее великолепен «интеллигентный мельник» М.А. Булгакова, сжирающий сразу все лекарства, полагающиеся на месяц, – чего долго мучиться, слопать их, да и все…[125] Характерно название рассказа М.А. Булгакова «Тьма египетская». Ассоциация и с тьмой в головах, и в глазах интеллигентов, уставших от дикости народа.

Меньше всего я сомневаюсь, что нечто похожее вполне могло быть! Но интонации подобных рассказов и множества других им подобных, однозначное противопоставление цивилизованных, чистоплотных, приличных интеллигентов с местными дикарями, с их обсиженными тараканами, грязными и темными домами, их первобытными нравами таковы, что даже Киплинг и Стэнли писали об Индии и Африке в более уважительном тоне. Сразу видно – авторы рассказов осознают себя колонизаторами среди диких туземцев.

Когда в начале XX века маленький Лева Гумилев, сын Николая Гумилева и Анны Ахматовой, начинает интересоваться «дикими», некая дама, подруга его знаменитой матери, недовольно заявляет мальчику: «Да что ты все с этими дикими?! Они же такие же, как наши мужики, только черные».

Русские туземцы имеют белую кожу, носят одежду, похожую на европейскую, нательные кресты, ходят в христианские храмы и читают книги… но это видимость. Ведь слова барыньки, недовольной пристрастиями Левы Гумилева, имеют и обратную силу. Если негры – такие же мужики, только белые, то ведь получается – интеллигентов окружают туземцы, такие же как негры и индусы, только белые. Это те же людоеды из Центральной Африки или с Сандвичевых островов, только цвет кожи другой.

Новое сословие не любило дворян как бездельников, а народ – как «малокультурную массу». Интеллигенты считают, что призваны нести в народ свет просвещения. Профессор Преображенский из булгаковского «Собачьего сердца» – попович, а отнюдь не дворянин. Но под его эскападами о людях, которые взялись решать проблемы человечества, а сами на триста лет отстали от Европы и не научились уверенно застегивать штаны, под требованием стать «полезным членом социального сообщества» подписались бы многие дворяне XVIII столетия.