Алые Евангелия - Клайв Баркер

— Детектив и его банда отморозков наверняка последовали за тобой, — сказал он. — Я сохраню тебе жизнь. Несмотря на протесты твоего друга, он уже начал свою работу в качестве моего свидетеля.

Затем, без предупреждения, он ударил ее в живот. От удара она согнулась вдвое. И не смогла разогнуться, хватая воздух ртом. Прежде чем она успела перевести дыхание, он ударил ее по лицу левой рукой, потом правой, потом еще раз левой, каждый удар отдавался громким, одурманивающим звуком в ее голове. Последовало мгновение затишья, а затем он снова обрушился на нее — силой распрямил ее, схватив за плечи и приподняв, чтобы отбросить к стене. Снова ее дыхание сбилось, а ноги, которые все больше немели, угрожали подогнуться.

— Нет, — сказал он, когда она начала соскальзывать вниз. — Оставайся стоять.

Он обхватил правой рукой ее горло, чтобы удержать ее голову поднятой, а левой стал бить ее снова и снова, нанося удары по печени, сердцу, почкам, грудям, кишкам, промежности, а затем опять по сердцу — дважды, трижды — и ниже по тем же уже размягченным, ноющим местам.

Она была уверена, что он испытывает наслаждение. Даже сейчас, когда она едва удерживалась в сознании, какая-то ее часть, которая никогда не могла отказаться от изучения языка тела, слышала легкие выдохи удовлетворения, издаваемые демоном, когда он на мгновение отстранялся и наслаждался слезами и страданиями, отображавшимися на ее окровавленном и распухшем лице.

Она ощущала его пристальный взгляд, неуловимо давящий на нее, и, зная, что он находит радость в ее страданиях, она собрала все нити силы в своей душе и не позволила пролиться подступающим слезам, да бы отказать ему в удовольствии. Она знала, что это его взбесит, и такое понимание только придавало ей сил.

Она закрыла рот и усилием воли заставила уголки губ приподняться в улыбке Джоконды. Глаза она тоже закрыла, медленно опустив веки, чтобы скрыть от него свою уязвимость. Больше никаких слез, никаких криков боли. Затянувшись, нити силы зафиксировали ее выражение лица. Лицо стало маской; что бы она действительно ни чувствовала, было сокрыто за ней, недоступно.

Он разжал хватку на ее шее, и она сползла по стене вниз, так как ноги ее не слушались. Он надавил обутой ногой на ее плечо, и она опрокинулась навзничь. Затем он жестоко пнул ее тело, сломав несколько ребер, и еще раз ударил по горлу, что стало настоящим испытанием на прочность для ее маски. Однако, она выдержала. Зная, что будет дальше, она попыталась поднести руку к лицу для защиты, но оказалась не достаточно быстрой. Его ботинок опередил ее, один прямой удар ногой в лицо — и кровь хлынула из ее носа. Еще один удар по лицу, и вот, наконец, она почувствовала, как тьма внутри тьмы окутывает ее своим покрывалом забвения, и она была благодарна за даруемую неотвратимость. Демон поднял ногу и сильно ударил сапогом по ее голове сбоку. Это было последнее, что она почувствовала.

О Боже, подумала она, я не могу умереть! У меня осталось столько незаконченных дел!

Забавно, она не чувствовала себя мертвой, но разве не это она чаще всего слышала от своих посетителей? Но если она не мертва, почему она может видеть впервые в жизни? И почему она висит в воздухе в девяти-десяти футах над тем местом, где ее тело лежит у стены?

Демон — как Гарри назвал его? Членолицый? Иглохерый? Булавкоголовый[26]! Именно так. Неровно дыша, он отступил от неё. Сенобиту стоило немалых усилий так над ней поиздеваться. А отойдя подальше, он передумал, снова подошел к ней и отпихнул ее руки от лица.

Бесспорно он сделал из нее настоящую отбивную, но ей было очень приятно видеть, что ее загадочная улыбка все еще на месте, бросая ему вызов. В этом, несомненно, была толика удовлетворения, как бы тяжело ни было принять все произошедшее с ней.

Помимо очевидного, она не могла думать о демоне как о Булавкоголовом. Такое оскорбительное прозвище можно было бы услышать на школьном дворе или в качестве имени жалкого уродца из посредственного шоу. Оно никак не может принадлежать монстру, возвышавшемуся сейчас над ее телом, его тело дрожало от возбуждения, вызванного только что нанесенными побоями.

Демон отступил еще на несколько шагов, все еще глядя на результаты своей жестокости, а затем неохотно отвел взгляд и сосредоточил внимание на мелком слизняке, который только что вошел в комнату и замешкался у двери. Даже не слыша его голоса, она знала, что это то самое создание, поймавшее ее на улице Нью-Йорка и шептавшее ей на ухо всевозможные непристойные угрозы, чтобы она не сопротивлялась его хватке. Выглядел он еще более жалко, чем она представляла: иссохшее серое существо, набросившее на голое тело плебейские лохмотья. И все же на его лице — даже сейчас, после того, что он сделал с ней, притащив сюда, — она несомненно могла разглядеть остатки человека, некогда наделенного выдающимся умом. Когда-то он много смеялся и придавался глубоким размышлениям, судя по морщинам от смеха на щеках и бороздам на лбу от нахмуренных бровей.

Изучая его, она почувствовала, как ее выдергивают из комнаты, в которой лежало ее избитое тело. Некие невидимые путы тянули ее через все здание, которое представляло собой лабиринт некогда прекрасных комнат, величественных залов; теперь штукатурка истлела и отвалилась от стен, зеркала обветшали, позолота с их рам отслоилась, а сами рамы покрылись коростой.

То тут, то там, по мере ее непреднамеренного ухода, на глаза попадались следы пыток других — таких же узников обстоятельств, как она сама. Останки одной из таких жертв лежали ногами в печи, в которой когда-то пылал яростный огонь, пожравший ее конечности где-то выше колена. Жертва давно умерла, ее плоть давно окаменела, оставив после себя нечто, напоминающее красно-коричневую диораму, отдающую дань уважения месту убийства.

Видела она и призрака жертвы, висящего в воздухе, навсегда связанного со своими изувеченными останками. Его присутствие утешило Норму. Она не понимала этого, с первого взгляда, заброшенного места, но могла бы узнать о нем от призраков, обретавшихся здесь. Мертвое знали многое. Сколько раз она говорила Гарри, что они — самый большой неиспользуемый в мире ресурс? И это было правдой. Все, что они видели, все, что они выстрадали, все, что они преодолели — все это было потеряно для мира, нуждающегося в мудрости. А почему? Потому что в определенный