Сибирь - Георгий Марков

На чем оборвалась нить Катиных размышлений, она не вспомнила бы. Очнулась от прикосновения Машиной руки.

- Катюш, вставай. Землю не узнаешь - вся в обновке.

Катя вскочила и первым делом - к окну. Встала на цыпочки, вытянула шею, чтоб взглянуть в верхний проем рамы - Степа ставни уже открыл, - а там снег лежит, белый-белый. В снегу были дома, тротуары, мостовая, деревья. Рассвет еще не наступил, но на улице светло, и веет от всего сказкой, будто дед-мороз прошел, постукивая своим волшебным посохом.

Катя быстро умылась, причесалась перед зеркалом на стене. А у Маши уже завтрак готов - на столе в глиняной чашке чищеная картошка, на тарелочке все та же селедка с луком, ржаной хлеб с овсянкой. За столом Степа. Оп, как и вчера, аккуратно причесан, строг.

Взглянул на Катю мимолетно и тут же отвел глаза.

Непроницаемо его худощавое, чуть клюконосое лицо.

Не to по душе она ему, не то не по нраву. Но глаза его она чует на себе каждую минутку. Неожиданно обернулась, а он смотрит пристально на нее. Кате неудобно как-то от его взглядов, но она понимает, что чем-то останавливает его внимание.

- А что же обеды, Маша, сама готовишь? - спросила Катя и, потирая влажные руки, села к столу.

- Как когда. Иной день Дуня, а то и я. - Маша придвинула чашку с наваром чаги на край стола, чтоб Кате не тянуться.

- А у Степы какие обязанности? - опять спросила Катя, не рискуя улыбаться.

- И мне дел хватает! - воскликнул Степа. - Дрова напилить, наколоть, воды натаскать, печку растопить, за хлебом в очередь сбегать. - Он почему-то немножко смутился, покраснел. Маша поддержала брата - посмотрела на него с затаенной лаской.

- В этом мы с Дуней забот не знаем. Все он. А работает-то не меньше нас. Только ночных у него не бывает, ну зато другая работа провертывается...

Маша не стала вдаваться в подробности, что это за "другая работа", потому что Степа глянул на нее както неожиданно резко, словно хотел, чтобы она остановилась на этом.

- Ну, вам счастливый путь, а мне пора. Всем там, Машуха, поклон. Степа перевернул чашку вверх дном и встал. Он нахлобучил шапку-ушанку, надел полушубок и скрылся.

- А хлеб на обед взял, Степашка?! - крикнула вдогонку брату Маша. Но дверь хлопнула, и тот уже не откликнулся. - Он у нас скорый, как огонь, с теплотой в голосе сказала Маша и, раскинув на уголке стола платок, начала собирать в него харчи на дорогу.

2

- Перво-наперво не спешить, Катя, - рассудительно сказала Маша, когда они вышли из ворот. - Дорога неблизкая. Постепенно, полегоньку, помаленьку. Шаг за шагом... Мама у нас так говорит.

Город просыпался нехотя, с натугой. Проползла подвода. Колеса подмерзли, не крутились, чиркали о мостовую с визгом, с искрами. Встретились женщины с коромыслами и ведрами на плечах. У водоразборной будки - звяки жести, ворчание и плеск струи, рвущейся из трубы. У хлебных лавок чернеют изогнутые дугами очереди. На спинах у людей крупные цифры, выведенные мелом. В городе нехватка хлеба. За пайками встают чуть не с вечера. Стоят молча, но уже не подавленно, как попервости, а с угрюмым ожесточением.

Маша и Катя - как две сестры. Маша в пимах, полушубке и в шали. И Катя тоже. Свою жакетку и шляпу, ботинки и чемодан Катя оставила у Маши. Одежда ее не по погоде, сибирская зима не шутит. Волейневолей пришлось залезть в чужую одежду, ъ Дунину.

Договорились идти медленно, а на самом деле шагали быстро: подгонял пронзительный ветер, бивший в спину, и нетерпение скорее оказаться за городом, в окружении деревьев, покрывшихся куржаком. Шли молча, думали каждая о своем. Маша прикидывала, как лучше, поудобнее устроить Катю в Лукьяновке.

Дом у отца хоть большой, с пристройкой, а прогнил насквозь, скособочился. Своей семьей с горем пополам жить можно... Катя хоть гостья нежданная, а все-таки гостья... Из самого Петрограда. И, видать по всему, не из простонародья. Не очень-то привыкла к неудобствам...

В мыслях Кати - Акимов. Снова и снова прикидывала она, что же могло приключиться с ним! Вспоминалась облава на пристани... Тайный полицейский агент из Петрограда... Придают Акимову, видно, большое значение... Не пощадили ни средств, ни сил... Неужели жандармерии удалось раскрыть весь замысел с побегом Акимова? Ведь об этом никто не знал, кроме нее и еще трех человек, самых верных, самых испытанных.

За городом Катю и Машу сильнее обдало студеным ветром. Он свистел, дымил снежной порошей, гнал по равнине последние, редкие листочки с кустарников.

Девушки спрятали лица в воротниках полушубков, зашагали быстрее. Как только дорога скрылась в лесу, ветер угас, даже макушки деревьев стояли не шелохнувшись. Стена плотного леса преграждала путь ветру.

- Ну, тут совсем другой Федот, - усмехнулась Маша, откидывая воротник полушубка.

- Тут хорошо. А то я уж испугалась. На ветру и дышится как-то тяжело, сказала Катя и размотала шаль, опуская ее концы на грудь.

Они не успели насладиться тишиной и покоем, царившим в лесу, как вдруг услышали позади себя приближающийся цокот копыт о застывшую землю. Уж не догоняют ли их? Переглянулись, остановились, чуть сторонясь на обочину дороги. В ту же минуту из-за поворота показались двое верховых. Маша приняла их за солдат, скачущих куда-то по казенным делам. Но у Кати глаз на этот сорт людей был более наметан. "Полицейские", - без ошибки определила она. Ей захотелось хоть несколькими словами перемолвиться с Машей - как вести себя, если они начнут расспросы. Но Маша отвернулась и во все глаза смотрела на приближавшихся верховых. Они в длинных шинелях, в серых папахах, с шашками на ремнях, в сапогах со шпорами. Морды красные, с просинью, как медь с полудой.

Верховые поравнялись с девушками, осадили коней.

- А кто такие и куда следуют? - окидывая придирчивым взглядом Катю и Машу, как о ком-то постороннем спросил один из полицейских.

- Типографские работницы. К родителям в деревню идем, - ответила Катя.

- По какой причине?

- Рука у меня повреждена, а подружка отпросилась со мной. Куда ж я однорукая-то? - Маша кивнула на свою руку, обмотанную шерстяной тряпицей, Полицейские посмотрели друг на друга, потом перевели взгляды на девушек.

- Документы имеются? - отпячивая обветренные мясистые губы, спросил полицейский.

- А как же! Вот, - поспешила Катя и, засунув руку под полушубок, достала пропуск умершей Машиной подруги. Подала свой пропуск и Маша.

Толстогубый полицейский покрутил картонки перед глазами, не спеша передал их товарищу. По всему чувствовалось, что грамотешки у него не хватает, чтоб раскусить такую премудрость, как типографский пропуск. Второй полицейский, наружностью поприветливее и возрастом помоложе, вскидывая глаза на девушек, всматривался в фотографические карточки.

- Ну и заляпали же тебя, Кандрашина. Ни глаз, ни рожи! Одним словом, не то поп, не то попадья, не то попова дочка, - развеселился полицейский.

- Уж такая у нас работа, господин офицер! Без краски газеты не напечатаешь, - сказала Катя, стараясь смотреть на полицейского исподлобья, чтоб не раскрылось каким-нибудь образом несовпадение ее облика с обликом умершей девушки. Полицейскому польстило, что назвали офицером. Он даже приосанился после этих слов.

- Вестимо, - солидно отозвался толстогубый с видом человека, посвященного во все тайны типографского дела.

- Возьмите-ка, - почти кинул- пропуска молодой полицейский. И, пришпоривая своего коня, поскакал дальше. Толстогубый поспешил за ним.

- Небось дезертиров ловят, а нас любопытства ради остановили, - сказала Маша.

- Каких дезертиров? - не поняла Катя, занятая совсем другой мыслью. Ей вспомнилось вчерашнее предупреждение пана Наспмовича относительно новых облав вследствие тревожного состояния в городе, и встречу с полицейскими она именно так и оценила: видать, сильно их прижало, если они даже прохожих на тракте останавливают.

- Каких дезертиров? Самых обыкновенных, Катюша. Мобилизации-то ни на один день не прекращаются.

Скоро до подростков и стариков черед дойдет. Отец наш безвылазно в тайге живет, рассказывает: тайные землянки в лесах появились. Прячутся!

- Ой, грянет скоро революция! Не устоит старый мир, Машенька! - с радостной нотой в голосе воскликпула Катя. Мысль о революции всякий раз рождала в ее душе чувство какого-то неиаъяспимого восторга, ощущение предстоящего счастья, и певучий голос ее прорывался в эти минуты в свою полную силу. Дезертиры в тайге! Это ли не доказательство, что самодержавие приблизилось к последней черте! Катя об этом в Петрограде слыхом не слыхала: дезертиры в тайге!

- Уж скорее бы, Катя, ударили в набат. Смотри, назад полицейские скачут, - забеспокоилась Маша.

- Один скачет, а другой ждет. Что-то они задумали, - взволнованно сказала Катя, снова мысленно возвращаясь к вчерашнему сообщению Наспмовича. - Наверное, мой, пропуск все-таки их насторожил. Маша, я все возьму на себя...

Но что имела в виду Катя под этими словами, она не успела сказать. Молодой полицейский во все горло закричал, с трудом сдерживая коня: