Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

– Кулакова и Карманова из шестого «А». Кто бы мог подумать…

– И правда. Никогда бы не сказала. Такие хорошие девочки. А как Кулакова поет, старается, мимо нот, конечно, но сколько усердия…

– Анна Сергеевна, родная, ну вы-то уж, с вашим опытом, и на те же грабли, – воскликнула Элеонора Павловна. – В тихом омуте сами знаете кто водится. Ну, вспомните Калашникову, эту тихоню. Теперь мы должны поднимать документы трехлетней давности для всех комиссий, которые натравила на нас ее золотая бабушка. А сколько сил было в нее вложено, сколько добрых надежд! Фаиночка, милая, я ж имела в виду, как молодой человек в моральном плане, еще держится или сразу восвояси?

– Волнуется, конечно, – призналась Фаина, позабыв сказать, что это он ее успокаивал в полночь, когда поступили известия о потопе, – но настроен решительно.

– Ну а ведет он как? Не теряется?

– Нет, все время что-то обсуждает с детьми. Вы знаете, Генриховне такой стиль не по душе.

Учительница математики как бы невзначай покашляла в кулак.

«Подпевала», – успела подумать Фаина.

Постучав в дверь, в учительскую вошла Ергольцева, вызвав недовольные взгляды своей укороченной юбкой.

– Можно журнал девятого «Б», пжалста?

– Что тебе говорили про жвачку, Надя? – подала страдальческий голос Элеонора Павловна.

– Какую жвачку? – вылупила девочка глаза, одновременно сделав глотательное движение.

– Она ж не переваривается, золотко!

– Кто спрашивает журнал? – деловито спросила Фаина Рудольфовна.

– Директор! – подбоченилась Ергольцева.

– Ну, тогда…

Девушка вышла с гордо поднятой головой.

– Не нужно давать журналы детям, – послышался угрюмый голос учительницы с кислым лицом, – об этом не раз говорилось на педсовете.

– Это ж Ергольцева, – сказала Элеонора Павловна в потолок. – У девки, может, ноги и от ушей растут, но голова тоже не пустая. Не станет она ничего править. Ну, максимум оценки по математике посмотрит.

С дальнего конца учительской послышалось недовольное сопение. Хотя сложно сказать, был ли здесь дальний конец. Кто-то утверждал, что учительская переделана из квартиры директора – не Марии Львовны, а того, предыдущего, который в старые времена жил прямо на работе.

Учителя всегда существовали и двигались в тесноте. Чтобы одному человеку взять из шкафа журнал, нужно было дождаться, пока другой развернется и протиснется между стеной и столом.

Любой разговор в учительской рано или поздно, несмотря на всеобщую занятость и разнообразие возникающих вопросов, обязательно возвращался к одной-единственной теме: обсуждению самых выдающихся учеников. Выдающихся способностью портить кровь учителям или просто сильно отличающихся на фоне остальных в классе. И разговор этот затевался не ради сплетен, но служил верным способом разгрузить кузов накопившихся жалоб.

Еще раз обсудили нервозность Каштанова, посмаковали историю с Ангелиной Чайкиной, девочкой из восьмого «А», которая почти ежедневно кричала в школьном дворе на мать.

Говорили, что за ней приходит какой-то увалень из колледжа. Посомневались в том, что она ведет целомудренную жизнь. (Ну, иногда можно и посплетничать, не всегда же только жаловаться.) Чайкина, впрочем, сама распространяла о себе подобные слухи, не особо скромничая.

Вспомнили Гришу Юпитерова по кличке «Табакса» – худого и высокого, как жердь, одиннадцатиклассника, сына главы муниципалитета Морского района Города Дождей. Юпитеров носил на лице бородку, напоминающую обрывки стекловаты, и очень ею гордился. Помимо бороды его гордость вызывали рваные в самых замысловатых местах джинсы, звук собственного голоса и протекция отца. Он был единственным человеком в школе, кто не носил формы и портфеля. Несмотря на любые попытки руководства повлиять на него, все, что он имел с собой на уроках, – это пачка сигарет, мобильный телефон и презрительная улыбка. Кроме того, молодой человек полностью оправдывал свое прозвище, – даже завхоз, достопочтенная Метательница Ядра, не могла сравниться с ним по шлейфу курительных ароматов.

Поворчали, но не сильно, на Любу из шестого «А», девочку, с которой не дружит никто в классе и которая заглядывает в кабинеты и подкарауливает учителей, чтобы в шутку напугать, – как будто ей пять лет.

– А новенького мальчика из шестого «Б» встречали? – поинтересовалась Фаина. – Тот еще субъект. Родители хорошо над ним поработали в плане, хм-м-м, религии…

– Разве там есть новенький? – удивилась Богачева.

– В белой рубашке с зелеными глазами. Кеша, кажется. Такого не забудешь…

Морщинистое лицо Анны Сергеевны сделалось рассеянным.

– Нет, не припомню. Впрочем, в мои семьдесят пять это нормально.

– Не жалуйтесь, вы помните больше нашего, – произнесла Фаина. Она задумалась о чем-то своем, и на лице ее выразилось беспокойство. – Он заявил тут мне, что не будет писать сочинение, потому что он пророк. Вы представляете? Фантазия какая! А вы, Зинаида Алексеевна, что скажете о новеньком?

– Я… Честно сказать, помню не всех. Столько учеников…

«Сколько учеников? – молча возмутилась Фаина. – Ты работаешь в малых группах!»

После этого учительница истории замолчала и даже впала в какое-то тревожное настроение.

Наконец вспомнили девятый «Б», обсуждать который стало уже классикой.

Элеонора Павловна процедила сквозь зубы:

– Да-а-а… А у Кирилла Петровича еще не было там урока. Вот он порадуется их компании, той радостью, которой мы все радуемся.

– Это мог бы быть неплохой класс, если бы не Харибдов, Кайотов и Осокин. Их безумие переходит всякие границы. – Кажется, учительница английского в очередной раз высказала очевидное. – Я уже не веду у них, но наслышалась всякого.

– Ага, они. И еще четыре мушкетера, которые ведут себя как свора щенков, – добавила Фаина. – У меня урока не проходит, чтобы кому-нибудь не прищемили палец или не истыкали ручкой рукав на рубашке. В самом деле, как дети малые, а в каждом по центнеру веса. Кстати, по поводу Кайотова. Кто-нибудь видел у него пистолет?

– Что! Пистолет!

Учительская загудела.

– Это воздушка! – перекрикивая шум, заявила Элеонора Павловна. – Пистолет не настоящий.