Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

Но мальчик совсем не понял сарказма. Он только перестал улыбаться и проговорил медленно, хмурясь по-взрослому:

– Я вижу огненный след на твоей щеке. Вижу, как ты отжимаешься от пола и стоишь в строю.

– Физкультурник мстит, что ли?

– Нет, он – тут. Ты – там. Он – в спортивной форме и хочет ее носить. Ты в военной – и не хочешь. Жалко твои пальцы. Пальцы, которые могли бы дарить музыку. А еще жалко птицу.

– Какую птицу, парень? Ты дурошлеп? – Артем сплюнул на пол.

– Ха! Осока. Тебя загребут, короче. Малой, а мне предскажи! – просит Кайотов.

– Уйдешь отсюда первым. Вижу, как тебя бьют по лицу, часто бьют, уж прости.

– Это я тебя сейчас по лицу!

– Не злись, тебя это спасет. Тебя бьют – ты бьешь. Снова тебя. Выбивают дурь, выбивают глупость. Нелегкий путь.

– А мне! А со мной что? – Лицо Харибдова делается ребяческим, он вовлекается в игру.

– Ты здесь. Они там. Но не радуйся: ты здесь только потому, что их увели, а тебя оставили. Тебе скучно будет одному. Тебе стыдно будет.

Под сокрушительный гогот он прошел мимо них и вышел из туалета.

Спустя десять минут девятиклассники уже играли самодельным мячиком в футбол, отобрав его у кого-то из младших. Они забыли про странного мальчика и про то, что он им говорил.

Землеройка

– Хе-хе! Здрасьте!

Люба резко вылезла из-за края кафедры прямо перед учительским столом и осклабилась.

Их новый классный руководитель внушал ей доверие. Впрочем, как и большинство взрослых. Остальные должны были его заслужить.

Это был их первый классный час с начала года. Никто из учеников, кроме тех, что недавно подрались, еще не был знаком с ним. Люба была первой. Она уже выскакивала из-за угла, задавала ему нелепые вопросы и корчила рожи, а он все время отшучивался. Но теперь его лицо было слишком серьезным, и Кирилл Петрович тихо сказал:

– Садись. Начинаем.

Про нового классного говорили разное: одни были уверены, что теперь будет много выездов, другие считали, что молодого учителя легко будет уговорить отпустить их пораньше с уроков, третьи утверждали, что им не нужен классный, и так хорошо. К последним принадлежали Урбанский и Афанасьев. Первый поспорил с мальчишками, что он на ближайшем уроке биологии выведет его из себя, а второй с пеной у рта доказывал, что их новый учитель предатель, такой же, как и остальные училки.

– Ты просто злишься на то, что тебя поймали за хвост! – выпалила девочка, забыв, что она прячется за шкафом и подслушивает. – Нечего было подговаривать всех против новенького!

– Заткнись, тварь! – Афанасьев плюнул в нее, но она увернулась и убежала.

Люба знала, что Афанасьев ненавидит Илью за то, что тот и в предыдущей школе учился лучше его. Это всегда читалось в его глазах, когда Кротов проходил мимо.

Все остальные молчали, ведь с мальчиками дружили Кулакова и Карманова – самая умная и самая красивая. Никто не хочет ссориться с самыми-самыми, иначе все могут отвернуться от тебя.

Но Землеройку этим вряд ли можно было напугать. От нее отворачивались слишком часто. Она решила, что если потребуется, то скажет новому классному все как есть…

Кирилл Петрович дождался тишины, представился и кратко рассказал о себе. Кратко, поняла Люба, потому что иначе его могли перестать слушать.

Он назвал университет, в котором учился. Люба ничего не знала об университетах, только слышала про Большой Университет Города Дождей, куда было очень сложно попасть и куда учителя не советовали ей идти по окончании школы.

Он рассказал зачем-то, что изучал устройство мозга, и девочке показалось, что он знает, о чем она думает.

Неожиданно тон его речи поменялся и он признался:

– Мне жаль, что наше знакомство начинается с обсуждения проблем. Когда мне сказали, что я буду вашим классным, я знал, что дети могут устроить всякое, но не думал, что так скоро. В субботу кто-то заткнул раковину тряпкой во время урока рисования и убежал.

Класс зашумел. Послышались разные версии происходивших событий, оправдания, угрозы: «…Нам не понравилась, как она с нами говорила…», «…Какое она имеет право…», «Мое человеческое достоинство унизили…», «…Я имею право говорить, что хочу…»

– Я еще не договорил.

Раздался смех, потом глухой плоский шлепок, как будто кого-то хлопнули учебником по спине. «Тихо! Да слушай ты».

– Вода полилась на пол, затопила туалет и просочилась в рекреацию.

Сквозь гул Люба различала: «…Мы успели вычерпать ее…», «…Убирали тряпками целый урок…», «…Да тихо вы!»

– Да. Но урок был сорван. Если бы потопа не обнаружили, то вода размыла бы потолок этажом ниже. Могла обвалиться штукатурка. Этажом ниже – туалеты младших классов. Какой-нибудь первоклассник мог пострадать.

«…Ну, это вряд ли…», «…Я говорил тебе…», «…Да оставь в покое мою руку!»

– Человек, который это сделал, должен признаться. Он может встать сейчас или задержаться и подойти ко мне после классного часа.

Люба была уверена почти на сто процентов, что этот классический номер не пройдет и никто не поднимется. Она даже удивилась, что Кирилл Петрович вынужден был использовать его. Однако учитель неожиданно добавил:

– Мы проверили видеозапись, и виновники уже известны… Но может быть, вы хотели бы и сами рассказать, почему это произошло?

Люба вспомнила, как заглядывала в учительскую, когда там просматривали запись. Да, учителя знают, что это их класс, но кто именно заткнул раковину тряпкой и зачем, им неизвестно. Кирилл Петрович схитрил, чтобы узнать виновных. Неужели кто-нибудь поверит?

Вопреки ее ожиданиям класс притих – видимо, последний аргумент был достаточно убедительным. Со своего места робко поднялась худенькая девочка с аккуратным каре, милым личиком