Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна! - Дмитрий Георгиевич Драгилев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очередные перемены грянули летом 1961 года. В один из жарких летних дней Валя припозднилась. Эдди, заподозрив неладное, отругал дочь. Не покидала мысль, что сердце девушки похитил какой-нибудь оркестрант, кто-то из его, Рознера, подопечных. Ведь в последнее время Валентина особенно зачастила на репетиции и концерты, что делало подобный вариант весьма возможным.
На следующий день, репетируя, Эдди обратил внимание на странное поведение контрабасиста: стоило Эдди посмотреть в его сторону, как тот либо отводил глаза, либо пытался укрыться за грифом своего контрабаса. Контрабас – большой инструмент, в нем можно спрятать даже статую, украденную в музее, но гриф – не забор, не дзот и не бруствер, он не настолько велик, чтобы сделать тебя незаметным. Рознер в присущей ему манере решил пойти ва-банк, взять парня «на арапа».
В паузе «царь» подозвал контрабасиста к себе и шепнул ему фразу, которая должна была сработать безотказно: «Валя мне всё рассказала». Контрабасист раскололся, контрабас остался цел, но музыкант в этот же день получил расчет. Вечером Валерий – так звали молодого человека – приехал за Валей. Эдди не подозревал, что на самом деле Валера и Валя едва знакомы. Их вчерашняя встреча, заронившая сомнения в душу «царя», была первым настоящим свиданием, классическим добропорядочным рандеву без всякого секса.
Валентина Владимирская-Рознер:
Это была любовь с первого взгляда – когда Валера после своего неожиданного признания в разговоре téte-a-téte с Эдди приехал к нам, я не на шутку разволновалась и сказала, что провожу его до такси. Он не должен был заходить к нам во избежание скандала.
И Валя исчезла. Долгое время никто не знал, где она, что с ней.
Галина Дмитриевна в тревоге за дочь чуть не попала в больницу. На след беглецов напала бабушка, мать Галины Ходес, разыскав адрес Валерия через Росконцерт: там ей сообщили, где молодой человек прописан.
Валера привез меня на квартиру своего друга и запер там. Потом мы вдвоем отправились в деревню Расторгуево под Москвой. О том, как мы приехали в эту его «губернию», в сельскую избушку, можно кино снимать. Представьте себе маленькую комнату, печку, возле печки сидит пожилая женщина и курит то ли «Беломор», то ли «Север». Курит в печную заслонку. В комнате кроватка с ребенком стоит. И дед сидит седой. Собственно говоря, они не были такими уж пожилыми, какими показались мне.
И тут Валерий меня представил, употребив тираду, от которой я вздрогнула: «Вот это моя жена. Если услышу хоть одно недоброе слово в ее адрес, разнесу всю вашу избу к ядрене матери».
Пожилая женщина оказалась матерью Валеры, более того, она была из дворян, княгиня Елена Сергеевна Степанова. Дочь расстрелянного помещика, который, кстати, пошел в революцию, отдал имение свое крестьянам. Муж ее, Владимирский, был тоже выходцем из мелкопоместной знати.
Жили на перекладных. Сначала в деревне. Потом приехала моя бабушка и забрала нас к себе на Трифоновскую. Когда я родила Вадика, пришлось комнату снимать в коммуналке. Валера искал работу. Насилу нашел, никуда не мог устроиться.
Я была избалована хорошей жизнью, а тут попала в такие условия! В коммуналке с утра в туалет не зайдешь. Денег не было. Со мной случались голодные обмороки. К тому же во время родов произошла травма – разошлись кости таза. В результате я какое-то время лежала в гипсе, а затем еще долго не могла ходить по лестнице. Молоко пропало. Бабушка приходила, приносила молоко и кефир. Один раз ее прихватило. Я вызвала тут же врача. Инфаркт. Комната узкая и длинная, как автобус. Кровать и стол. Бабушка лежит на кровати. Мы сидим на полу, караулим ее.
Из Валеры мог получиться хороший брат милосердия. Он все делал, гулял с ребенком, меня таскал, с бабушкой возился. Поговаривали, что у него есть еще кто-то. Но я не ревнива, не обращала внимания. Хуже было другое: временами он уходил куда-то, и такое исчезновение, как правило, сопровождалось уходом в запой.
Наше с ним медленное расставание началось в 1963 году, и года через два мы жили врозь.
К этому моменту я уже была обладательницей собственной жилплощади. Эдди купил мне кооперативную квартиру в Химки-Ховрино, по улице Дыбенко, что возле Речного вокзала, пятнадцать минут пешком. Вадик там вырос. Там прекрасная природа лес, снежные горки зимой. Мама и Эдди приезжали и жили у нас летом как на даче. Сейчас в тех местах всё перестроили, и Вадим, приехав тридцать лет спустя, ничего не узнал.
Валера заходил к нам, против чего категорически возражала моя мама. Напрасное беспокойство! Ведь сумасшедшей любви уже не было, осталась даже не привязанность, а любовь к прежнему чувству. Я часто болела. Как-то гляжу в больничное окно и вижу: с одной стороны идет мама, с другой стороны – он. Это чтобы друг другу на глаза не попадаться.
Я никогда больше замуж не вышла. А в конце шестидесятых неожиданно выяснилось, что Валера женился на Наталье Розинкиной – бывшей солистке оркестра Рознера, которая была старше его лет на двадцать.
При этом Валера ревновал меня. Когда мы уезжали за границу и для Вадика требовалось разрешение от отца, я даже друга своего выставляла из дома.
А еще он присылал стихи. Однажды к моему дню рождения подписал открытку: я не жалею о том, что прошло, жалею о том, что не сбылось…
Камилла Кудрявцева:
Одно лето Эдди Игнатьевич с Галей и ее маленьким внуком Вадиком отдыхали в селе Троице-Лыково (сегодня это уже Москва), где работала врачом моя мать. Они очень любили ходить в лес гулять. Эдди Игнатьевич очень хорошо относился к мальчику, всегда сам возил его в прогулочной колясочке, весело играл с ним. Говорил: «Вырастет – сделаю из него трубача».
Моя мать, хорошо знавшая всех местных жителей, помогла им снять дом по соседству. Хозяйка дома, который они снимали, была женщиной бедной, забора почти не было, и местные женщины, проходя мимо, смеялись при виде необычного «господина». А Эдди Игнатьевич, подперев голову рукой, лежал на раскладушке в огороде, заросшем лопухами и крапивой, и весело шевелил усами. Картина
