Злые боги Нью-Йорка - Линдси Фэй

Погрузившись вместе с чашкой в кресло, я оперся о колени и нагнулся к ней.

– Но ты же никогда меня раньше не видела.

– Не вас, – поправила она меня. – Всякий раз, когда там бывала вечеринка, я одевалась как служанка и разносила кроликам выпивку. Мистер Вэ. Он дал мне апельсин, вытащил из кармана. Я бы сообразила быстрее, если бы вы были одного размера.

Я мрачно вздохнул.

– Ну, и как он?

– Высший класс. А вы прямо вылитый он. Братья, да? Это все объясняет.

– Нет, не объясняет. Но для начала сойдет.

Какое-то время мы прислушивались к немцам в соседнем доме. Они не то дрались, не то плясали. Я давал пятьдесят на пятьдесят, судя по равномерному стуку, крикам и, временами, дикому смеху. Но я совершенно не представлял, кто берет верх, потому пил чай и смотрел, как Птичка выводит свое имя – ирландское имя – на белой пыли стола.

– Если бы ты могла мне все объяснить, – мягко спросил ее я, – ты бы объяснила, верно?

Птичка серьезно кивнула. Но не ответила. Только проводила линию за линией, зачеркивая свое имя, пока от него не осталось и следа – только чистое дерево, на котором никогда ничего не писали.

Глава 15

Кроме того, легко оценить папистских учителей и преподавателей по их практическим усилиям в обучении и преподавании. Едва ли один из двадцати, можно сказать даже, один из пятидесяти, умеет читать или писать.

На следующее утро я проснулся с рассветом; невидимый, но зазубренный хлебный нож тупо пилил мою шею. Значит, напился, подумал я, напился прошлым вечером. Наконец-то. Я это заслужил. Горло покрывал ворсистый ковер виски.

И чем я занимался?

Я спустился вниз, окунул голову в тазик с водой, потом вышел на солнце, выплескивая воду на ступени, чтобы прибить пыль, и тут вспомнил. Проигрывал в карты. Птенчику, чья ловкость в объявлении ставок принесла ей четыре к одному не меньше шести раз. Мы с Птичкой играли на щепки, утянутые из очага, и оба самым возмутительным образом блефовали. Правда, под конец я даже вышел в ноль.

Я потянулся и вернулся в дом.

Внезапно я вновь увидел мысленным взором Шелковую Марш, стоящую у стола. Замерла, заметив ночную рубашку. А потом медленно оборачивается, будто притянутая ко мне цепью.

Через пятнадцать минут, уже полностью одетый, я стоял в дверях дома миссис Боэм и быстро просматривал заголовки «Геральд». Похоже, Мэтселл подергал за ниточки, поскольку статья в газете объявляла вчерашнее письмо об ирландских птенчиках-мэб «дьявольской, возмутительной и позорной фантазией». И все равно, мне нельзя терять время.

– Птичка, – негромко позвал я.

Та моргнула на меня влажными глазами с низенькой кроватки. Внизу хлопнула дверь пекарни.

– Тебе нужно пойти со мной, – сказал я. – Выбирайся из своего логова.

Она колебалась. После вчерашнего визита Шелковой Марш я не мог обвинять ее в излишней осторожности.

– Не думаю, – зевнув, заметил я, – что тебе хочется узнать, как мастер вспышек делает сценические фейерверки.

Правда, первым делом нам требовалась подходящая мзда для Хопстилла, раз уж он сам подходил в качестве мзды газетчикам.

Мы с Птичкой прикончили булочки и горячий чай и двинулись на юг, а потом на запад, минут десять пешей ходьбы, пока не дошли до Чемберс-стрит, напротив Сити-Холл-парка, непоколебимой плесени на физиономии Нью-Йорка. Как обычно, август уже сжег деревья по кромке парка, и на нас пахнуло бандой бродячих куриц, разбивших лагерь под их ветвями. Однако на северной стороне Чемберс-стрит, будто пересаженный из другого места, стоял ухоженный каменный дом, прикрытый двумя сверкающими бархатом листьев тополями.

Разумеется, на трех ступенях развалился полицейский. Одет как пожарный – так одевались многие из нас, – значок приколот к красной фланели, во рту незажженная сигара. В общем, полный костюм кролика. Блондин, еще светлее, чем мы с братом. Правда, под мясистой губой красовалась бородка, большая редкость. Его звали Мозес Дейнти, демократ в той же степени, в какой апостол Павел был христианином. Парень из того разряда, который сочтет за честь носить белье моего брата в стирку.

– Так ты тоже в «медных звездах», Уайлд? – лениво крикнул он, когда заметил меня. – Ты поэтому пришел? Вал говорил, ты здорово обгорел на июльском пожаре. Привет, юная мисс, – добавил он, вежливо сплюнув. – Они там крепко заняты политикой, так что будь как мышка. Ради партии, маленькая баловница, ладно?

– Я нишкну, идет, – ответила Птичка, пообещав молчать.

К дому подкатил фургон «Никербокер Компани», лошади выглядели полувареными. Двое мужчин соскочили на землю, открыли заднюю дверь, с которой капала вода, и подхватили железными щипцами огромный кусок льда.

– Заносите, парни, я заплачу, как только лед будет на кухне, – крикнул им Мозес.

– Отменная штука – партийные собрания, – заметил я.

– Это задумано с большим размахом. Лед для лобстеров и ромового пунша, еще два жареных поросенка – крутое будет собрание, одно из лучших. Чего бы вам не остаться на обед, а? Избирателям всегда рады.

Зал с высоким потолком был битком набит мужчинами. Мужчины в узких черных сюртуках и голубовато-белых шейных платках стояли на небольшом возвышении в дальней части зала, мужчины в красной фланели опирались на стену под священным изображением Вашингтона, мужчины сидели за столами перед скверно выполненной фреской с Декларацией независимости и уродливыми подписями, каждая в добрый фут высотой. И, наконец, большая группа мужчин – но тут уж и я озадачился, и Птичка удивленно наморщила лоб – стояла длинной колонной, как очередь к кассиру.

Поначалу я не мог разобрать, что же с ними не так. Всего человек сорок, выстроены в одну линию. Похоже, стискивают в кулаках бюллетени – но до ближайших выборов еще очень далеко. Потом я уловил кисловато-сосновый запах перегара и характерное покачивание, как будто здание продувал лесной ветерок, и понял: все они пьяны, как сапожники. Все, до последнего человека, были ирландцами, черными и рыжими, но при густых бородах, ничуть не похожих на ирландскую моду. И, наконец, на каждом – неподходящая одежда. На всех до единого. На мужчине – он тупо моргал в стену, – чьи лапищи работяги подошли бы и гризли, был слишком короткий костюм приходского священника. На другом – его мятая физиономия подсказывала, что он спит на мерзкой подвальной койке по три пенса за ночь, – был сатиновый шейный платок и помятый золотой монокль. Боксер с ушами наподобие цветущей брокколи – он не устоял перед джином и дремал в углу – держал под мышкой трость с набалдашником из слоновой кости и вырезанным символом медицины.

– Ладно, парни, – взревел с помоста Вал.

Подбоченился, зеленые глаза пляшут. И похоже, он взял за привычку являться трезвым на партийные мероприятия.

– Если вы не выступите лучше, чем на последнем спектакле, вы все, проклятые сборщики, на следующей тренировке останетесь без выпивки. Я не допущу, чтобы из-за нашей щедрости Партия проиграла выборы. А теперь – давайте, и как следует! Канаван, приступай!

Алкаш в костюме священника воздел свой клочок бумаги в воздух, как священное знамя, и зашагал прямиком к зеленому ящику, у которого облокотился на прочный деревянный стол мой брат. В ту секунду, когда мужик уже собрался запихнуть фиктивный бюллетень в щель, Вал поймал его за руку.

– Ну, бросай, нечего тут ухмыляться, – ехидничал он, больно стиснув его руку. – Ты что, за демократов голосуешь?

– Да! – взвизгнул эмигрант.

– Только посмей, и я дам тебе такую взбучку, какой ты в жизни не видывал. Да я тебе все кости переломаю, каждую по отдельности. Я твою тушу в такую кровищу излукавлю, что все собаки сбегутся ею позавтракать.

– Хрен тебе! – вскричала его жертва, слепо вырываясь и заталкивая бюллетень в священный зеленый ящик.

Представление закончилось, и от стены, где собрались заправилы, мягким весенним ливнем донеслись аплодисменты. Теперь я понял, чем они занимаются. Ну конечно, это была репетиция выборов, хотя я никогда не утруждался наблюдением за ними, а до ближайших выборов оставалось еще несколько месяцев. Превентивные меры, подготовка трудоспособных мужчин-избирателей в районах демократов к появлению мордоворотов партии вигов. Само собой, демократы тоже отправляли своих костоломов в районы, где население в основном голосовало за вигов. Голос свободного гражданина, имеющего право избирать и быть избранным, стоит пары расшибленных голов. Конечно, в день настоящих выборов в избирателях будет капельку меньше жидкой взятки демократов. Капельку.

– Хорошо! – одобрил Вал, когда предполагаемый священник поплелся к стульям. – Ярко вышло, да. Финерти! Давай, выкладывайся на всю катушку!