Моя жизнь. Встречи с Есениным - Айседора Дункан

— Ну, — вдумчиво ответил он, — у меня есть прекрасная коллекция табакерок восемнадцатого века.

Вот в нем-то я и нашла средство. Я подписала контракт на турне по России, — длинное, тягостное турне не только по северной России, но и по южной и Кавказу, а я приходила в ужас от долгих путешествий в одиночестве.

— Поедете ли вы со мной в Россию, Пим?

— О, с величайшим удовольствием, — живо ответил он, — но у меня есть мать. Хотя я мог бы убедить ее… но есть еще кое-кто, — он покраснел, — кто меня очень любит и, вероятно, не согласится отпустить.

— Но мы можем уехать тайком.

Итак, был выработан план, что после моего последнего концерта в Амстердаме нас будет ждать автомобиль у задних дверей театра, и мы уедем на нем за город. Уговорились с моей горничной, что она привезет багаж экспрессом, в который мы сядем на ближайшей от Амстердама станции.

Стояла туманная, холодная ночь. Над полями висел густой туман. Шофер не соглашался ехать быстро, так как дорога шла возле канала.

— Нам грозит большая опасность! — предупредил он и поехал медленно.

Но эта опасность была ничто в сравнении с погоней. Внезапно Пим оглянулся и воскликнул:

— Боже мой, она преследует нас!

Я не нуждалась в дальнейших объяснениях.

— У нее, вероятно, имеется пистолет, — сказал Пим.

— Скорее, скорее! — торопила я шофера, но он лишь указал туда, где сквозь туман блестели воды канала. Все казалось очень романтичным. Наконец шофер перехитрил преследователей, и мы, добравшись до станции, остановились в гостинице.

Было два часа ночи. Старый ночной швейцар осветил фонарем наши лица.

— Одну комнату, — сказали мы вместе.

— Одну комнату? Ну, нет. Разве вы женаты?

— Да, конечно! — ответили мы.

— Нет, нет! — проворчал он. — Вы не женаты. Я знаю. У вас слишком счастливый вид. — И несмотря на наши протесты, он разлучил нас, расселив по комнатам в противоположных концах длинного коридора и испытал злобное удовольствие от того, что просидел в нем всю ночь, держа фонарь на коленях. Стоило Пиму или мне высунуть голову, как он подымал фонарь и говорил:

— Нет, нет, раз вы не женаты, невозможно, нет, нет!

Утром, чуточку устав от ночной игры в прятки, мы сели в скорый поезд на Петербург — никогда я не совершала более приятного путешествия.

Когда мы прибыли в Петербург, я пришла в недоумение, видя, как носильщик выгружал с поезда восемнадцать чемоданов, все отмеченные инициалами Пима.

— Что это такое? — спросила я, разинув рот.

— О, это мой багаж, — сказал Пим. — В этом чемодане мои галстуки, в тех двух мое белье, а в том ботинки. А вон тот заключает в себе мои специальные, отделанные мехом, жилеты, — они очень пригодятся в России.

В гостинице «Европейская» лестница была широкая, и по этой лестнице Пим сбегал каждый час в костюме другого цвета и новом галстуке — на удивление всем зрителям. Он был всегда изысканно одет и, в самом деле, являлся законодателем мод в Гааге. Голландский художник Ван-Влей нарисовал его портрет на фоне разноцветных тюльпанов — золотистых, пурпурных и розовых.

Пим был красив — белокурый и голубоглазый, но без всякого интеллектуального комплекса. Его любовь подтверждала мне афоризм Оскара Уайльда: «Лучше радость, которая длится минуту, чем скорбь, которая длится вечно». Пим давал радость, которая длится минуту. До этого времени любовь приносила мне одни лишь идеалы и страдания. Пим принес мне радость — одну только настоящую, восхитительную радость, как раз в ту минуту, когда я больше всего в ней нуждалась, ибо без Пима я бы погрузилась в безнадежную неврастению. Присутствие Пима вдохнуло в меня новую жизнь, новую радость бытия. Может быть, впервые я познала наслаждение простой и легкомысленной молодости. Он смеялся при каждом слове, прыгал и танцевал. Я позабыла свое огорчение, жила настоящей минутой и была беззаботна и счастлива. Как следствие жизнь и радость, возродившись, били ключом через край и в моих концертах.

Именно тогда я сочинила «Музыкальный момент», который имел такой успех у русских, что мне приходилось повторять его каждый вечер, по пять или шесть раз. «Музыкальный момент» был танцем Пима — радость на миг: «Музыкальный момент».

Глава двадцать первая

Если бы я рассматривала танец лишь как исполнение соло, мой жизненный путь был бы совершенно прост. Достигнув уже славы, желанная в любой стране, я должна была лишь продолжать свою триумфальную карьеру. Но, увы, я была одержима мыслью о школе, обширном ансамбле, танцующем Девятую симфонию Бетховена. Ночью, стоило мне лишь закрыть глаза, эти образы возникали в моем сознании величественными рядами, взывая ко мне, чтобы я претворила их в жизнь.

С этими мечтами я вернулась в Грюневальд, чтобы преподавать небольшой группе учеников, которые уже учились танцевать. Их красота укрепила мою веру в возможность оркестра из танцоров, воплотившего бы в зрительных образах великие симфонии, созданные для слуха. С каждым днем дети становились сильнее, гибче. Зрелище танцующих детей было так прекрасно, что пробуждало восхищение у всех артистов и поэтов.

Тем не менее, покрывать расходы по школе становилось все труднее, и я возымела мысль повезти детей с собой в различные страны, чтобы поискать, не найдется ли хотя бы одного правительства, которое признает, что такое воспитание является прекрасным для детей, и предоставит мне возможность испытать на опыте свой проект создания массового танца.

В конце каждого концерта я обращалась к публике с призывом помочь моей школе.

Мне становилось все яснее и яснее, что в Германии я не найду поддержки, в которой нуждалась. Взгляды супруги кайзера были настолько пуританскими, что, посещая мастерскую какого-либо скульптора, она посылала вперед состоявшего при ней майора Домо, чтобы он прикрыл все голые фигуры простынями. Тяжелый прусский режим подвел черту под моими дальнейшими мечтами о Германии, как о стране, приемлемой для моего творчества. Тогда я вспомнила о России, ибо в свое время я встретила там такой горячий энтузиазм, что нажила состояние. Имея в виду возможность основать школу в Петербурге, я вновь поехала туда в январе 1907 года в сопровождении Элизабет и группы из двадцати моих маленьких учеников. Этот эксперимент не увенчался успехом. Несмотря на то, что публика встречала с восторгом мои доводы в пользу возрождения подлинного танца, императорский балет в России пустил слишком крепкие корни, чтобы стали возможными какие-либо перемены.

В России еще не наступил день для школы свободных движений тела. Хотя Станиславский делал все, что было в его силах, чтобы помочь мне, но у него не хватало средств принять нас в свой великий Художественный театр, чего мне так хотелось.