Моя жизнь. Встречи с Есениным - Айседора Дункан

В течение двух дней и двух ночей длился этот неописуемый ужас. А на третье утро мой нелепый врач принес пару огромных щипцов и без всякого анестезирующего средства довершил бойню. Думается, ничто не может даже приблизительно сравниться с моими страданиями, разве если бы я попала под поезд.

Я не желаю слышать ни о каком женском либо суффражистском движении, пока женщины не положат конец этим мукам, которые я считаю совершенно бесполезными, и не настоят, чтобы операция родов, как и всякая иная, была бы сделана безболезненной и легко переносимой.

Но ведь я не умерла от них. Да, не умерла, как не умирает несчастная жертва, вовремя снятая с орудий пытки. Мне могут возразить, что, увидав ребенка, я была вознаграждена за все. Да, конечно, я испытала высшую радость, но, несмотря на это, я даже сейчас дрожу от негодования, когда вспоминаю о том, что я перенесла, и о том, что переносят множество жертв благодаря невыразимому эгоизму и слепоте ученых, допускавших такие жестокости, в то время как они могут быть искоренены.

О, но ребенок! Ребенок родился удивительный, сложен, как Купидон, с голубыми глазами и длинными, темными волосами, которые затем выпали и сменились золотистыми кудрями. И, чудо из чудес, ротик искал мою грудь и, кусая и дергая ее беззубыми деснами, пил хлынувшее молоко.

В течение первых недель я обычно лежала с ребенком на руках, любуясь его сном, иногда перехватывала взгляд его глаз. Как описать эту радость? Неудивительно, что я, не будучи писательницей, совершенно не могу найти для этого слов.

Мы вернулись в Грюневальд с ребенком и моим милым другом Мэри Кист. Все дети были очень рады увидеть ребенка. Я сказала Элизабет:

— Она самая юная наша ученица.

Все спрашивали, как мы ее назовем.

Крэг вспомнил о чудесном ирландском имени Дирдрэ. Дирдрэ — возлюбленная Ирландии. Итак, мы назвали ее Дирдрэ.

Мало-помалу ко мне возвращались силы. Я вновь была вполне готова к бою.

Глава двадцатая

Нашей ближайшей соседкой была Джульетта Мендельсон, которая жила в своей пышной вилле с мужем, богатым банкиром. Она приняла живое участие в моей школе, невзирая на ренегатство буржуазных друзей. Однажды она пригласила нас всех танцевать перед Элеонорой Дузе[54].

Я представила Дузе Гордона Крэга. Он сразу очаровал ее, и она заинтересовалась его взглядом на театр. После нескольких встреч, вызвавших взаимный энтузиазм, она пригласила нас приехать во Флоренцию и пожелала, чтобы Крэг сделал постановку. Было решено, что Гордон Крэг поставит во Флоренции для Элеоноры Дузе «Росмерсхольм» Ибсена.

Мы все отправились экспрессом, идущим во Флоренцию: Элеонора Дузе, Крэг, Мэри Кист и я с ребенком.

В пути я нянчила ребенка, но у меня испортилось молоко, и мне пришлось кормить его из бутылки. Несмотря на это, я была бесконечно счастлива. Двое самых дорогих мне во всем мире людей встретились.

Прибыв во Флоренцию, мы разместились в небольшой гостинице вблизи Гранда, где Элеонора заняла королевские апартаменты.

Начались первые дискуссии, в которых я служила переводчицей между Крэгом, не понимавшим ни по-французски, ни по-итальянски, и Дузе, которая не знала ни единого слова по-английски. Я очутилась между этими двумя великими гениями, взгляды которых, как это ни странно, оказались с самого начала в полном противоречии друг другу. Я пыталась удовлетворить обоих и угодить им путем неточной передачи смысла их слов. Надеюсь, что ложь, которую я применяла при переводе, простится мне, ибо она служила святой цели: я стремилась, чтобы великая постановка осуществилась, а этого никогда бы не случилось, если бы я действительно передавала Дузе все, что ей говорил Крэг, и в точности повторяла бы Крэгу распоряжения Дузе.

В первым действии «Росмерсхольма» Ибсен описывает гостиную «как комнату, комфортабельно обставленную старинной мебелью». Но Крэгу хотелось представить огромный египетский храм с безмерно высоким потолком, простирающимся в небо, и со стенами, отступающими в отдаление. Несхожим с египетским храмом было лишь огромное квадратное окно, находившееся в дальнем конце. В описании Ибсена из окна открывается вид на старую аллею, ведущую во двор. Крэгу же хотелось представить окно в десять метров на двенадцать, из которого бы открывался пейзаж, пылающий желтыми, красными и зелеными красками, и который вполне мог сойти за декорацию Марокко. Во всяком случае, его нельзя было принять за старинный двор.

Элеонора, с несколько смущенным видом, сказала:

— Я представляю себе окно небольшим. Оно не должно быть большим.

На что Крэг загремел по-английски:

— Скажи ей, что я не потерплю, чтобы хоть одна баба вмешивалась в мою работу.

Я осмотрительно перевела эти слова Элеоноре:

— Он говорит, что он восхищен вашими суждениями и сделает все, чтобы угодить вам.

Затем, обратившись к Крэгу, я опять дипломатически перевела ему возражения Дузе:

— Элеонора Дузе говорит, что так как ты великий гений, она не станет делать тебе никаких указаний относительно твоих эскизов и принимает их в таком виде, как они есть.

Такие беседы иногда продолжались часами. Часто они совпадали со временем кормления ребенка, но я, тем не менее, всегда была под рукой, чтобы исполнять важную роль переводчика-миротворца. Мне часто приносило тяжкие страдания, если время кормления миновало, а я, между тем, объясняла обоим артистам то, чего они не говорили друг другу. Я устала. Здоровье мое пошатнулось. Эти утомительные беседы сделали период моего выздоровления мучительным. Но, предвидя великое артистическое событие, которое должно произойти, — постановку «Росмерсхольма», с декорациями, созданными Крэгом для Элеоноры Дузе, — я понимала, что никакая жертва, принесенная мной, не может быть чрезмерной.

Крэг замуровался в театре и, запасшись большой кистью и дюжиной огромных горшков с краской, начал сам рисовать декорации, ибо он не мог найти работников-итальянцев, вполне понимающих, чего он добивается. Крэг проводил в театре почти круглые сутки. Он не выходил оттуда даже чтобы поесть. Если бы я не приносила в корзине скромный завтрак, он оставался бы совсем без пищи.

Гордон отдал единственный приказ:

— Не пускай Дузе в театр. Удерживай ее от прихода сюда. Если она придет, я сяду в поезд и уеду.

А между тем Дузе горела желанием посмотреть, как идет работа. У меня была задача, не обижая, тактично удерживать ее от посещения театра. Я уводила ее на продолжительные прогулки по садам, где прекрасные статуи и изысканные цветы успокаивали ее нервы.