Масть - Виталий Каплан

Обе пригорюнились.

Мне сейчас тоже взгрустнулось – то ли настоянная на рябине водка тому виной, то ли утомил долгий путь в санях, когда вокруг одно и то же, то ли тело согрелось, ум же, напротив, охладился. А если таким умом внимательно охватить мою жизнь, то получится пустая и глупая шутка. Мне двадцать шестой год – и к чему пришёл? Среди людей я никто… отставной гвардии поручик. Впрочем, будь я даже отставным генералом, какая разница? Близких у меня никого… не считать же таковыми казанскую тётушку Ираиду Власовну с дядюшкой Парфёном Петровичем… почти пятнадцать лет их не видел, да и не больно хочется. Пожалуй, дядя Яник хоть и дальняя родня, но как-то поближе будет.

Хотя если и на это взглянуть с холодным вниманием, то не сам по себе нужен я ему, а для Иных целей. Семья? Не мой это удел, не стану я жениться на человеческой женщине. Что хорошего – всю жизнь от неё таить подлинную свою суть, а потом и разлучиться навечно… и с нею, и с детьми, и с внуками! Зачем порождать семена такой боли?

Что же до Иных, то и тут я никому не нужен. Александр Кузьмич разве что по-отечески ко мне относился, да нет уже его, развеян по Сумраку. Что же до остальных столичных, то едва ноги от них унёс. В Твери же, кроме дядюшки, и поговорить-то из наших Тёмных не с кем. Смешное дело, Светлый Костя мне как собеседник занятнее, чем Тёмный Пётр Иванович. Что же до Онуфрия и Егорыча, эти, перворанговые, задирают нос и с магами послабее знаться не намерены. Лука Панкратович – тот не чванлив, но с ним скучно, как с вяленым окунем. Вот и выходит, что никому я не сдался – ни людям, ни Иным, но жить одному скука смертная. А впереди, быть может, века… серые, как эти закопчённые стены.

Тоска моя, однако же, длилась недолго.

Голос я узнал даже раньше, чем, обернувшись, увидел его обладателя. Капитан Бортников стоял в трёх саженях от меня, поверх камзола – белый суконный плащ, парика нет – и за те два года, что мы не виделись, в чёрных волосах его изрядно добавилось седины.

– Андрюша? Полынский? – ахнул он. – Как ты здесь оказался?

– А ты, Николай Аристархович, какими судьбами в этой дыре? – улыбнулся я растерянно.

– Невесёлыми судьбами, – сморщился он. – Ну об этом успеется. Ты что же, остановился здесь? Коли так, пойдём к тебе, побеседуем. Тут уж больно воздух нехорош. Егор! – повернулся он к Холстинину, – вели принести нам графинчик, ну и всё остальное.

Глава 8

Пришлось мне изложить легенду про архангельскую невесту рассказать подробности, вплоть до внешности – я, не мудрствуя лукаво, описал ему Анюту. История эта явно заинтересовала Бортникова. Он и сочувствовал мне, и завидовал.

– Дело хорошее. – Николай Аристархович, не дождавшись меня, энергично опрокинул вторую стопку. – Но смотри, не угоди под каблук. Знаю я, как сие случается. Был человек, и почитай что нет, осталась бабья игрушка. И товарищей забыл, и службу, и себя самого. Взглянуть противно.

– Со мной-то понятно, – перешёл я к самому главному вопросу, – а вот тебя, брат, уж никак не ожидал я здесь встретить. Почему не в полку?

Бортников скривился, точно зуб у него пронзило болью. Налил себе третью и немедленно выпил, не обратив даже внимания, что моя стопка пуста.

– Что до меня, – поведал он наконец, – то в здешней дыре уже полгода обретаюсь. Девятого дня июля сего года высочайшим указом определено из гвардии меня отчислить и перевести сюда, армейским майором, начальствовать над местной воинской командой. Видишь, Андрюша, какое понижение! И хотя, как оба мы знаем, приказы не обсуждаются, а история вышла скверная.

– За какую же вину тебя так, Николай Аристархович? – охнул я, разглядывая цветок его души. Там преобладала тёмно-вишнёвая обида, немало плескалось рыжей горечи, алыми всполохами вздымался гнев, и всё это на фоне бирюзового недоумения. А ещё густо-изумрудная радость – надо полагать, от того, что меня встретил. Правда, цвет был с какой-то серой грязнотцой, и я даже догадывался отчего. Неужели до сих пор ему передо мной стыдно? За что? Он ведь из всех офицеров мягче всех ко мне отнёсся, когда случилась та мерзкая история, а что озвучил общее мнение – так спасибо, что он, а не майор Леонтьев. Тот никогда в выражениях не стеснялся.

– То-то и дело, что ни за какую вину! – Стопки на столе подпрыгнули от удара капитанской… нет, уже майорской ладони. – Прискакал фельдъегерь с пакетом, вручил под роспись. А в пакете – подписанный высочайшим именем указ… что присваивается мне звание пехотного майора и надлежит нисколько не медля прибыть в Белозерск, принять в подчинение местную воинскую команду, приписанную к Вологодскому пехотному полку. И никаких объяснений! У кого спрашивать? Во дворец к матушке-государыне ломиться? У светлейшего аудиенции просить? Угадай с одного раза, где бы я после того очутился? Добро ещё, что Белозерск, а не Камчатка.

– Подавал бы в отставку, – предложил я. – Ехал бы к себе в поместье, всё лучше, чем в здешних снегах гнить.

– А, – махнул он рукой, лишь чудом не снеся со стола миску с квашеной капустой. – Что здесь снега, что там снега, что здесь гнить, что там. А так я всё-таки российской державе служу, какая-никакая польза. Тем более время военное, швед наседает на море, того гляди и пехотой вторгнется. Так что бдительность нужна и боеготовность! Навёл тут хоть какой-то порядок, а то совсем уж одичали местные солдатики.

– Живёшь-то где? – сочувственно спросил я.

– У купца Еникеева квартиру снимаю, – скучным голосом пояснил Бортников. – А столоваться сюда хожу, к Холстинину, всё лучше, чем стряпня моего Никишки.

Всё теперь сложилось в понятную картинку. Всё, кроме главного: что же такое стряслось с Николаем Аристарховичем, чем прогневил он сильных мира сего. Очень странная история, и уж точно не по нашему ведомству. Будь на него донос в Тайную экспедицию, то сперва расследовали бы дело неспешно, никак своего внимания не обозначая, а потом арестовали бы и несколько месяцев подержали в Петропавловке, в следственной тюрьме. После чего либо кнут и Сибирь, либо возвращение к прежней жизни. Если же разгневался на капитана кто-то из высоких вельмож, то не ограничилось бы Белозерском, тут он прав. Да и странное понижение в звании – армейский-то майор ниже гвардейского капитана, но лишь на одну ступень. Кабы хотели всерьёз наказать – в рядовые бы разжаловали.

– Ну а у самого-то мысли есть, отчего с тобой вышла столь дивная оказия? Кто подгадил?

– Мыслей-то у меня много, – хохотнул Бортников, – да только мысль – материя призрачная, и сколь в них, мыслях моих, истины, судить не могу. Может, мстится мне всё и блазнится. Однако ж думаю вот что. Никому доселе того не говорил, а тебе скажу. Не в силах это внутри держать, понимаешь ли.

Он резко подобрался, выпрямил сгорбленную спину и направил на меня вилку с нацепленным на неё огурцом.

– Смотри, Андрюшка! Это между нами только, потому как дело неразгласительное. И добро, что парнишку твоего отослал к лошадкам, не нужны нам никакие посторонние уши.

– Да уж с пониманием, Николай Аристархович, – кивнул я. – Так что у тебя за догадки?

– Вот как тебе сказать, – задумался майор, подбирая слова. – Тут либо долго расписывать, либо кратко. Одним словом, где-то этак с год тому назад появилось у нас в полку между офицерами увлечение некое. Разговорчики пошли про всякую там древнюю премудрость, про великие тайны, да про каких-то, прости Господи, вольных каменщиков, которые, значит, в сии тайны проникли. И что сообразно с этими тайнами надлежит переустроить нашу российскую жизнь, дабы низвергнуть всяческое зло, а добро чтобы и справедливость восторжествовали. За вином такие беседы пошли, за картишками, дальше – больше, начали куда-то шастать, на квартирах каких-то собираться. Причём это не один, не два, а многие. Не буду называть тебе фамилий, ни к чему.

– Вот как! – присвистнул я. – Это ж, выходит, франкмасоны среди наших семёновцев завелись?

– Выходит, что так, – хмуро кивнул Бортников. – Говорили не раз про какое-то Высокое Собрание, в кое некоторым из них довелось попасть… и что там такие важные персоны заседают, что ух! Мол, братство у них, и всё там по братской любви делается.

– А тебя, Николай Аристархович, приглашали? – как можно более небрежным тоном осведомился я.

– А то! – скривился он, будто горошину перца разжевал. – И не раз. Но я ни в какую! Так прямо встал и сказал, что не след русскому офицеру, слуге государеву, по всяким тайным компаниям шляться. Коли дело тайное, то уж точно недоброе, поскольку честному и доброму скрывать нечего. А все эти ихние древние тайны, от Египта и Вавилона, по моему понятию, суть ереси, в коих по-хорошему следовало бы Великим Постом на исповеди каяться.

– Смело ты их приложил, – восхитился я. – И что ж господа наши офицеры ответили?

– Да ничего не ответили, – махнул он рукой, на сей раз осторожно. – Посмеялись, на шутку всё перевели. Но заметил я, что после того случая какое-то охлаждение ко мне началось. Все разговоры только по делам службы, в картишки перекинуться более не зовут, в присутствии моём о древних своих вавилонах уже ни-ни, да вот только переглядываются, перемигиваются. И так два месяца тянулось, до июля, пока фельдъегерь мне пакет не вручил.