Масть - Виталий Каплан

В Сумраке одно лишь в ней изменилось – исчезли драные тряпки, изображавшие собою одежду. Теперь уж ничто не скрывало её девичью красоту.

Упыриную красоту, напомнил себе я. Не хватало ещё слюни пускать. Ведь если называть вещи своими именами, то передо мной труп. Который ходит, произносит слова, даже думает – но в котором жизни не больше, чем в табуретке.

Тем не менее взгляд мой против воли прилип к её обнажённым бёдрам, потом переместился чуть выше – и очень трудно было оторваться. Здесь, в Сумраке, не было цветов (жалкую поросль синего мха можно не считать), но и в оттенках серого Даша производила сильнейшее впечатление. Тугие груди, огромные глаза, чуть припухлые губы… Вот память о том, что скрывается за этими милыми губами, и привела меня в чувство.

Я посмотрел на Алёшку – и понял, что тому приходилось ещё тяжелее. Быть может, он вообще впервые видит особу противоположного пола во всех мыслимых и немыслимых подробностях. Даже скорее всего так – судя по прерывистому его дыханию, по судорожно сцепленным пальцам, по напряжённой позе.

– Ну что, Светлый, – хлопнул я его по спине. – Давай уж, веди сие дело, как учили.

Мальчишка кивнул и уставился себе под ноги. Потом негромко спросил:

– Тебя и впрямь Дарьей звать?

– Истинно так, – согласилась упырица. – А вы кто?

– Иные мы, – вздохнул Алёшка. – Или никогда про таких не слыхала? Совсем тёмная?

– Не забудь, – напомнил я, – что на упырей заклятье «честное слово» иначе налагается. Не как на людей. Силовой колпак не на голову ставишь, а на сердце… вернее, на то, где когда-то оно было. И ауру подсвечивать без толку…

– Да знаю я! – отмахнулся парень. – Тоже учили!

Учили, прямо сказать, так себе. Иначе не тратил бы он столько силы понапрасну. Хотя не его в том вина, да и не его наставника – им обоим попросту не было на ком практиковаться. То ли дело в Петербурге, где Харальд заставлял проштрафившихся низших Тёмных служить наглядными пособиями для новичков! Низших он вообще не жаловал, держал в жесточайшей строгости, на оборотней надевал магические рогатки, от чего те в полнолуние никак не могли перекинуться и испытывали оттого лютые муки, упырей насильно поил разведённым в нужной пропорции вином – для них это было всё равно как для человека едкая щёлочь. В первые месяцы моего обучения довелось мне поупражняться и на упырях с оборотнями, и на ведьмах послабее.

«Между прочим, – пояснял Александр Кузьмич, – лет сто назад в немецких землях среди инквизиторов немало Тёмных водилось. Я про человеческую инквизицию, конечно, не про нашу, Иную. Так вот, они, Тёмные эти, для того ведьм и хватали, и мучили, чтобы в магических умениях усовершенствоваться. Поупражняться на низших, дабы выбиться в Высшие».

По сравнению с Харальдом дядя Яник был истинным человеколюбцем… то есть инолюбцем, конечно. Провинившуюся ведьму мог посечь, нашалившего упыря мог надолго лишить людской крови, но на большее фантазия его не простиралась.

Впрочем, упырица Даша раскололась легко. Слишком уж слабенькой она оказалась, да и не сказать чтобы шибко умной.

Лет ей стукнуло девятнадцать, до сентября сего года проживала она в Московской губернии, в городе Дмитрове, числилась в мещанском сословии, отец её был мясником… и надо же такому случиться, что по уши втрескалась девица в торговца-коробейника. «Говорил, что с самого Екатеринбурга товар носит, и товар-то какой чудесный: бусы хрустальные, камушки разноцветные, нитки самого разного окраса. И собой чудесен: волосы как вороново крыло, кольцами вьются, и глаза как виноградины».

Любовь продолжалась аж целую неделю, пока у коробейника ни шатко ни валко шла торговля на ярмарке. Встречались по ночам на сеновале в мясницком доме, коробейнику Васеньке удавалось как-то проникнуть к своей возлюбленной, не потревожив собак, не попавшись на глаза никому из многочисленной мясницкой семьи и не менее многочисленным соседям. «Умел он ходить тихонько… ничто под ногой и не скрипнет!» А уж как любил! Каким был страстным и нежным, как пылко целовал, начиная с шеи и опускаясь всё ниже и ниже! Утром Даша просыпалась осчастливленной и обессиленной. «Да на тебе лица нет, – волновалась её матушка Аглая Ниловна, – чай, хворь прицепилась? Надо бы в деревню тебя сводить, к бабке Ползучихе».

Коротко сказать, поганец Васенька выпил чуть ли не всю девицу, а на прощанье устроил ей роскошный подарочек. Не тот, чем обыкновенно одаривают слабый пол такие вот проезжие молодцы-человеки. Иной оказался подарочек. «Поцеловал он меня крепко-крепко, аж в глазах потемнело, и память отшибло, а очнулась на другой день, и уж так мне поплохело… и матушка над постелью моей плачется!»

Поставив девушке упыриный укус, Васенька растворился в голубой дали, а Даша начала чахнуть, не вставала уже, её трясло от холода – сколь бы жарко ни топили печь, потом ослепла… а после Воздвижения и вовсе померла. Этих предсмертных дней, впрочем, она почти не помнила. Она и сейчас-то вспоминала прошлое лишь потому, что Алёшка держал её в тисках «честного слова» – для неё самой это были смутные картинки из до-Иной жизни.

Даша встала из гроба, как и положено, на третий день и совершенно не понимала, кто она такая и что с ней происходит, с чего вдруг оказалась она дождливой ночью на Всехсвятском кладбище. Потом почувствовала голод. Первой жертвой оказалась бродячая собака… а вскоре дошло и до людей.

В Дмитрове своих Дозоров нет, вспомнил я. Когда случается что-то серьёзное, дозорные приезжают из Москвы, и, видимо, несколько выпитых нищих остались без внимания. Впрочем, долго так оставаться не могло, и Даша своим новым упыриным умом это понимала… вернее, чуяла. Потому бросила родной город и отправилась на вольную охоту. Московская губерния, Ярославская, Вологодская, а после уже здешняя, Новгородская… с октября она много где побывала. Голод чем дальше, тем сильнее терзал её, добычи хватало ненадолго. Напившись людской крови, она искала укрывище и там долго спала… хотя сном это упыриное оцепенение называть неправильно. Для неё разница между сном и явью заключалась лишь в том, что во сне она ощущала приятную сытость.

Упыриный ум внушал ей избегать и крупных городов, и слишком уж мелких деревень. Сама она вряд ли смогла бы объяснить, отчего так, но мы-то с Алёшкой понимали: в большом городе хоть и больше еды, но опаснее – можно попасться либо Ночному Дозору, либо сообразительным людям с осиновыми кольями. Для Высшего упыря такие народные умельцы, конечно, не страшны, но диких новичков вполне могут упокоить и собственными силами. А в мелкой деревеньке каждый выпитый был бы слишком заметен, слухи распространились бы по всей округе и рано или поздно дошли бы до ушей Дозоров. Крупные же сёла вроде Пустошки – самое то. Иных здесь нет, но людно, и потому вероятность оказаться жертвой слишком мала, чтобы мужики озверели и устроили настоящую облаву. Нет, в таких сёлах каждый предпочитает трястись от страха в своей избе, при этом надеясь, что его-то уж беда не коснётся.

Днём она спала в лесу, в медвежьей берлоге. Медведя, само собой, пришлось выгнать, но даже слабому упырю это как два пальца облизать. Вот в чём все низшие Иные сильны – так это в воздействии на животных. Могут внушить им беспричинный страх либо беспричинную любовь к себе, почти не тратя на то магическую силу.

По ночам выходила на охоту. Не всегда удачно – чаще всего напуганные селяне ей попросту не открывали, случайных же прохожих тут не водилось. Однако три раза ей везло по-крупному. Семьи попадались многочисленные.

Занятно, что Даше и в голову не приходило оставлять своим жертвам жизнь. Умный упырь не убивает без нужды, он берет у человека столько крови, чтобы тот не слишком-то и пострадал. А потом подчищает ему память. Лучше сто раз по шкалику, чем один раз по ведру. Но то умный упырь, а то Даша.

– Да, история чувствительная, – заметил я, когда Алёшка вытянул из девицы-упырицы все подробности. – Ну и что делать будем? Какие мысли, Светлый?

– А что тут думать? – мрачно сказал он, по-прежнему стараясь не глядеть на Дашины прелести, и всё равно нет-нет, да и бросал на них взгляд. – Налицо преступное нарушение Договора, убийства не по лицензиям. Упокаивать надо, и вся недолга!

– Экий ты прыткий. – Мне не то чтобы хотелось его подразнить, но такая твердолобость раздражала. – А вот взгляни на дело с другой стороны. Девушка понятия не имеет об Иных… она даже не осознаёт, что стала упырём, и уж тем более не ведает ни о каком Договоре. Как можно нарушить то, о чём не знаешь? Тут если кого и судить, то Васеньку. Вполне возможно, что пил он нашу Дашу вполне лицензионно, но коли уж взбрело ему на ум сделать её упырём, то обязан был немедленно известить о том московский Дневной Дозор, дабы те своевременно подхватили девчонку. Но Васеньки поблизости как-то не наблюдается, а есть лишь эта несчастная. Вот с ней-то что делать?