Масть - Виталий Каплан

Наконец она выбрала. Изба, на мой взгляд, ничем не отличалась от прочих. Покосившийся забор, снег едва ли не достигает окон, и узкая дорожка расчищена от крыльца до ворот.

В эти ворота упырица и принялась стучать – не со всей дури, а даже как-то робко и вместе с тем настойчиво. Неужели верит, что запуганные селяне отзовутся на её стук?

Что интересно, ни один пёс не заливался лаем. Впрочем, как раз вовсе и не интересно – уж успокаивать собак упыри умеют столь же хорошо, как и сосать кровь. Причём делают это даже не задумываясь. А вот людям как раз не мешало бы задуматься, стоит ли открывать гостю, на которого никак не отзываются собаки.

«Толцыте, и отверзится вам», вспомнилось вдруг, как возглашал Евангелие отец Тимофей в Чернополье, в Успенской нашей церкви. Неужто и впрямь отверзится?

Отверзлось. Заскрежетало в избе, послышались шаги, чуть приоткрылась дверь, вышла на порог немолодая уже баба в наспех накинутом поверх ночной рубашки тулупе. Цветок души у неё был под стать обстоятельствам – жёлтая тревога, малиновое раздражение, голубое любопытство, лиловый страх. Но всё это – тускловато, потому что сильнее всех чувств было желание вернуться на полати и досмотреть оборванный сон.

– Что надо? – произнесла она хрипло.

– С Рождеством вас Христовым, добрые люди! – Голос упырицы прозвучал столь мягко и просительно, что даже я чуть было не поддался её обаянию. – Пустите странницу переночевать! Стужа-то какая лютая! И страшно, – всхлипнув, добавила она.

– Самим есть нечего, и положить негде! – сообщила баба, подойдя к воротам, но не торопилась отодвигать засов.

– Так я же не прошу куска! – взмолилась упырица. – И в избу не прошусь! Хоть в сенях, хоть в чулане каком до утра, а там побреду себе дале! Смилуйся, матушка! Закоченею! А то и чего хуже со мной приключится в ночи! Я ведь в Весьегонске ещё слыхала, какая в ваших краях ужасть творится!

– Что ж сюда-то попёрлась? – нелюбезно спросила баба. Это она зря. Чем больше с упырём говоришь, тем легче ему будет зачаровать.

– Так выгнали меня с постоялого двора, там такая хозяйка злющая! – Упырица подпустила в голос слезу. – И вот тащусь я в Бежецк, там, говорят, икона чудотворная в Никольской церкви есть, приложиться хочу, об избавлении от бед Царицу Небесную упрошу… ибо сирота я, батюшка с матушкой о прошлом годе потонули, а дядька мой жестокосердный, Иван Фокич, домишком нашим завладел, а меня взашей погнал… и вот скитаюсь я по дорогам, милостью добрых христиан жива покуда.

Складно поёт, – вновь шепнул мне Алёшка, теперь уже по Тихой Связи. – Неужто сама такую сказку сложила?

Вполне возможно, – подтвердил я. – При жизни могла дура дурой быть, а как восстала упырём, так ум и прибавился. Не человеческий уже ум, а Иной. Мне про такое наставник рассказывал. Странная эта штука – упыриный ум. Это на самом деле и не ум даже, а просто, как своего ума им не хватает, так слышат нечто вроде подсказки.

Кто ж им подсказывает? – недоверчиво хмыкнул Алёшка. – Сатана, что ли?

Наставник мой полагал, что, когда упокаивают упыря, что-то от него в Сумраке всё же остаётся, – пояснил я. – Какое-то облачко, что ли, сгусток мыслей. И вот где-то там глубоко все такие облачка сливаются в одно большое облако, и каждый упырь сие облако каким-то образом чует… какая-то устанавливается у него с ним связь. Вот оттуда подсказку и получают.

Странно как-то, – заметил напарник. – А мне её сиятельство твердила, что упыри на чужих ошибках учиться не умеют, только на своих. И что большинство из них в первый же год гибнет, потому как им голод остатки ума затмевает, вот и лезут на рожон. И наши их упокаивают, как и положено. А вы – глубина, облако, сгустки.

Так не я же, а наставник мой Александр Кузьмич, – пожал я плечами. – Пытливый у него был ум, хотя порой и заносило его знатно. Оттого и сгинул.

– Звать-то тебя как? – меж тем поинтересовалась баба.

– Дарьей, матушка! – жалобно поведала упырица.

Я заметил, как заострились Алёшкины скулы, как напряглась его спина. Тут, в Сумраке, он почти не отличался от себя обычного, разве что выглядел чуть взрослее. Будь посветлее, наверняка бы и веснушки проявились отчётливо.

– Боязно пускать-то, – задумалась баба. – А вдруг ты самая нечисть и есть?

Надо же, угадала! И что дальше делать будет?

– Да Бог с тобой, матушка! – размашисто перекрестилась упырица и бухнулась на колени. – Помилосердствуй! Ежели меня упыри съедят, тебе ж грех выйдет, вовек не замолишь!

И вот этот довод бабу сразил. Она повздыхала, отодвинула прочный дубовый засов.

– Ладно уж, входи! Постелю тебе шубейку в сенях! Ночь-то и впрямь такая… Младенчик Христос народился, нельзя в такую ночь никого обижать.

Кроме упырей, мог бы сказать я, но, конечно, промолчал.

Упырицу Дашу не надо было упрашивать. Она с готовностью проскользнула в едва открывшуюся створку ворот, пошла вслед за хозяйкой. И на пороге даже веничек взяла, отряхнула снег с драных своих валенок.

Мы с Алёшкой в Сумраке проследовали за девушкой. Хозяйка же, оставив свою гостью в сенях, шмыгнула в дом и вскоре вернулась с зажжённой лучиной.

– Вот, ложись! – кинула она на пол какую-то ветхую тряпку, не слишком-то похожую на обещанную шубейку. Затворила наружную дверь и тут же скрылась в комнату. Там тоже лязгнул засов. Увы, не очень-то он ей поможет – раз уж сказала «входи», раз уж ввела в дом, то никакие внутренние запоры кровососа не остановят.

Упырица, впрочем, пока что ничего и не предпринимала. Покорно улеглась на предложенную «шубейку» и вроде как уснула. По крайней мере человек бы точно так подумал.

Ждём? – спросил я. – Или уже пора?

Ждём! – подтвердил Алёшка. – Пока она по-человечески себя ведёт, мы хватать её не вправе.

Скучно тут, – вздохнул я. – И кто знает, сколько ещё проторчать придётся.

Вот с Костей мы от нечего делать в квадраты играем, – сообщил Алёшка. – Очень даже занимательно. Хотите, научу? Мысленно представьте квадрат, разделите четырьмя горизонтальными линиями и четырьмя вертикальными. Готово? Теперь вообразите, что вы в одном из малых квадратов, только в каком, не знаете. А надо выход найти. Какой первый ваш ход? Можно на клетку вправо, влево, вверх и вниз, а наискосок нельзя.

Глава 6

Но только я втянулся – и впрямь занятно оказалось! – как игру пришлось прервать. Ибо девица-упырица поднялась и медленно двинулась в сторону двери в жилую комнату.

На второй слой! – скомандовал Алёшка, и я, не тратя времени на объяснения, подчинился. Тут же стало понятно зачем: упырица не стала магически отодвигать засов, а попросту скользнула в Сумрак и прошла сквозь дверь. Не окажись мы глубже – вот тут-то и состоялась бы преждевременная встреча.

Всё это заняло секунду-другую. Очутившись в натопленной избе, упырица тут же вернулась в человеческий мир и внимательно огляделась.

Народу было много, и все спали. Восемь человек – сама баба (в цветке её души значилось имя – Клавдия), муж её Герасим, старуха Евдокия, матушка Герасима, сестра Герасима Наталья, четверо детишек, в чьи цветки я особо и не вглядывался – заметил только, что старшей девчонке двенадцать, а самому младшему три.

Упырица постояла-постояла, поозиралась и уверенно двинулась именно к этому младшему, свернувшемуся калачиком на широкой лавке. Темнота ей, конечно же, была не помехой. Как, впрочем, и нам.

Ну, сейчас! – азартно прошелестел Алёшка. – Сейчас начнётся!

И в самом деле, стоя над мальчонкой, Даша преобразилась. Щёки её ввалились, в глазах зажглись лиловые искры, из верхней челюсти выдвинулись длинные тонкие клыки, более всего похожие на немецкие карандаши, которыми ужасно любил писать дядюшка, ставя их по удобству куда выше гусиных перьев.

– Стоять! – вынырнул из Сумрака Алёшка и кинул в упырицу заклятье «холодное железо» – в просторечии говоря, оковы на руки и на ноги. Я меж тем углубил обитателям избы сон – зрители нам сейчас были совсем ни к чему.

Упырица дёрнулась вправо, дёрнулась влево – но её куцых силёнок было совершенно недостаточно, чтобы освободить конечности. Тут по меньшей мере третий ранг нужен, а то и второй.

– Войти в Сумрак! – вновь скомандовал Алёшка. – Непонятно сказал?

– К-куда? – растерялась девица. – Куда войти? Ты кто? Ты зачем?

– Что, и слова такого не ведаешь? – ухмыльнулся парень. – Ну, туда, куда ты шастала, чтоб сквозь дверь пройти.

– А, – сообразила наконец Даша, – в потёмки, что ли? Так бы сразу и сказал!

В Сумраке одно лишь в ней изменилось – исчезли драные тряпки, изображавшие собою одежду. Теперь уж ничто не скрывало её девичью красоту.